Детские иллюзии человечества

Я пел вместе с мальчишками и девчонками нашего отряда. Каким-то вторым, побочным планом текла мысль: “Вовсе я не сын рабочего”. Но сомнения быстро, на манер дымчатых разводов в воздухе, улетучивались. О чем было рассуждать: какая разница, кто чей ребенок, страна огромная, сеющая, пашущая, стоящая у мартеновских печей, посылающая в космос Гагарина и Титова, следовательно, большинство населения составляют именно трудящиеся... Смехотворной погрешностью — моим непролетарским происхождением — вполне можно пренебречь…  

Пионерлагерь, о котором толкую, был уникален. Письма от родителей приходили в конвертах с надписью: г. Анапа, ГАБТ “Спутник”, дальнейшей расшифровки не требовалось. Аббревиатура означала: Государственный академический Большой театр. Разумеется, в этом детском раю загорали и набирались сил не только отпрыски актеров и режиссеров, но и сыновья и дочери осветителей, электриков, рабочих сцены, а также чиновников Всероссийского театрального общества…  

Я щеголял по вечерам в черных сатиновых шароварах и кедах, носил с собой игрушечный черный пистолет, в дуло которого вставил граненый карандаш, чем придал оружию схожесть с парабеллумом.

 Чуть ли не каждый вечер (исключая редкие случаи, когда показывали на открытом воздухе кино) на площадке между корпусами устраивали танцы. Я (в шароварах и с пистолетом) кружил в томном танго бесспорную красотку, приму нашего отряда Иру Гусеву. Она была похожа на голубоглазую куклу, движения ее были механически размеренны, но не угловаты, а плавны. У нее была модная короткая стрижка. А у меня — любовь, самая настоящая, хотя наш отряд носил маловпечатляющий номер 6, мы были едва ли не самыми младшими и с завистью взирали на представителей отряда №1, эти одевались и танцевали иначе…  

В течение смены (она длилась 40 дней) непременно случалась военная игра. Старожилы, те, кто побывал в лагере несколько раз, знали ее распорядок до мельчайших подробностей. После ужина объявляли тревогу, отряды выстраивались на линейке — месте общего сбора, где по утрам поднимали, а перед отбоем спускали лагерный флаг. Приехавший морской офицер тревожным голосом объявлял: зафиксировано нарушение государственной границы, диверсант скрывается на территории лагеря, просил помочь его поймать. Начинались кутерьма и неразбериха, лагерь разбивали на зоны, каждый отряд обследовал свой участок, в конце концов, приблизительно через час (детские нервы берегли), нарушителя обнаруживали: он вылезал в ластах, маске и с вытянутыми вверх руками из речки Анапки, которая текла впритык к лагерной ограде. В той речке водились поразительно красивые пятнистые тортилы — водяные черепахи — интересно, водятся ли теперь? Участников игры вновь призывали на построение и благодарили за оказанное содействие, после чего торжествующе сообщали: никакой это, конечно, не нарушитель, ибо наши морские рубежи неприступны и врагу не по зубам, это — моряк дислоцированной в Анапе военной части, отличник боевой и политической подготовки... Усталые и довольные, все разбредались по палатам.  

…Недавно мне привелось участвовать в праздновании Дня независимости России, его устроили для детей и подростков в небольшом городке. Исполнили государственный гимн и попросили детвору выслушать его стоя. Потом исполнили гимн города — и опять велели мальчикам-девочкам подняться. Гремела музыка, слова звучали неразборчиво. Читали стихи о Родине, благодарили президента за счастливое детство. Всюду висели транспаранты: “Разводить костры запрещено. За нарушение — штраф”. Никто не заикался о том, что близится эра светлых годов, о стране рабочих, в которой живем, ни тем более о поимке диверсанта на опушке. Какая игра, если дети, ушедшие в лес, нынче проваливаются будто сквозь землю?  

И не диверсантов надо опасаться, а своих…


Не припомню вообще, чтобы в те годы, когда я рос, гимн звучал на каких-либо детских мероприятиях, соревнованиях, торжественных сборах.  

Хотя жизнь всей страны начиналась в 6.00 с утреннего перезвона курантов и ободряющего, как физзарядка, гимна, а ко сну граждане отходили опять-таки после звучавшего в 24.00 творения Александрова—Михалкова. Когда я повзрослел, мама не без иронии осведомлялась: вернусь я домой до или после гимна?  

Теперь костры сделались неактуальны в связи с полыхающими что ни лето пожарами, а гимн воспринимается так же анахронически, как политизированные “Подмосковные вечера”, и мне мучительно хочется додумать то, от чего отвлекали пионерские песни и летящие ввысь искры.  

“Страна у нас трудовая?” — спрашиваю я себя. И не нахожу ответа. “Стоит у мартенов, сеет, пашет?” С некоторой натяжкой можно сказать: “Да”. “Посылает в космос?” А как же — туристов, об этом сообщают чаще и чаще. “Кто составляет большинство населения?” По-видимому, гастарбайтеры. Об этом узнаем из газет и ТВ. Самое же удивительное заключается в том, что какие бы метаморфозы ни происходили с моей родиной, неизменными остаются ее заблуждения. Вожди верят: можно подлатать старое, и жизнь пойдет новым чередом. Заменить, к примеру, в гимне несколько слов или строк, и духоподъемный хорал вновь обретет энергию, осветит путь в будущее и новые реалии отблеском былой веры, а послушное большинство покорно встанет на задние лапки, как прирученный тигр перед дрессировщиком... Детей к этому приучают с самого раннего возраста.  

Вместе с пионерскими кострами сгорели дотла далеко не все иллюзии человечества…