В Александринку не пробиться. Плотный строй страдающих по «лишнему билетику» перекрывает дорогу обилеченным счастливчикам. Мелькнул директор Михайловского театра Владимир Кехман, тот самый, что ведет яростную войну с дирекцией Большого. Здесь же — несколько европейских продюсеров, что не удивительно: балет Эйфмана гастролирует больше, чем находится в городе. Во-первых, потому что в мире чрезвычайно популярен, а во-вторых, собственного театра у мировой знаменитости до сих пор в Питере нет. И неизвестно, будет ли, но премьеры выпускает с завидным постоянством. Последняя посвящена великому французу скульптору Огюсту Родену. Балет начинается с конечного пункта, куда судьба привела героев, — с сумасшедшего дома. Роден навещает здесь свою возлюбленную, ученицу Камиллу Клодель. Вереница девушек в чепцах, светлых кружевных рубашках, едва прикрывающих панталоны до колен, олицетворяет безумие, но их блаженно-беззаботный вид придает скорбному дому совсем не страшный характер. Только две черные лестницы по синему заднику, сходящиеся в букву «Х», смотрятся зловещим знаком перечеркнутой судьбы.
И тут же резким контрастом всплывает прошлое: светлая, залитая солнечным светом мастерская скульптора с натурщиками и сумасшедше-талантливой сумасбродкой Камиллой Клодель. Ее танцует пока никому неизвестная Любовь Андреева, но в рисунке роли и в самом существовании ее на сцене чувствуется сила, нерв, обнаженный, как электрический провод. Партнер у нее — премьер труппы Олег Габышев. В отличие от своего прототипа (скульптор был приземист и некрасив) впечатляет пропорциями тела и удивительной пластикой, которая на этот раз у Эйфмана на эйфмановскую не очень-то и похожа.
Не рисунок танца, а скульптура его. Именно скульптурный характер носит хореография. А сами роденовские скульптуры, перешагнувшие время и стили, они будут? И как их Борис Эйфман представит на сцене? Уверена, что именно этим вопросом озабочена публика. Да, скульптуры будут, причем не в застывшем виде, когда артисты стоят памятниками. Хореограф показывает процесс творчества — из тел, сгрудившихся на вращающемся круге, Роден выхватывает руки танцоров, так похожие на гипсовые, гнет их, разминает, и каким-то неведомым образом живой материал превращается в скульптуры — «Мыслитель», «Поцелуй», «Идол».
И тут же — смятение чувств, страсть, любовный треугольник — скульптор, Камилла, жена Роза (восхитительная Нина Змиевец). «Роден» у Эйфмана вышел скоростной, летящий и совсем не застывший, как знаменитые скульптуры его героя. Страстный, на пределе чувств и запредельно чувственный. Роскошные и изобретательные в хореографии дуэты, массовые сцены. Париж ликующий, критики, преследующие художников. Надо сказать, что в балете все удивительным образом органично сошлось — масштабные декорации Зорика Марголина, элегантные костюмы Ольги Шаишмелашвили и музыка, скорее музыкальная компиляция из Сен-Санса, Равеля, Масне, Дебюсси... Глеб Фельштинский, виртуоз по свету, играет тенями, «обстреливает» «Родена» из световых пушек.
Еще один важный момент — воплощение на сцене безумия, имеющего на балетной сцене массу штампов. У Эйфмана этого нет и в помине: в финале второго акта шаром раздувается темно-серое полотно, под которым прячутся танцоры (но об этом можно только догадываться), и чьи-то невидимые руки подхватывают обезумевшую Камиллу, и эта темная масса пожирает ее.
После премьеры Борис Эйфман дал интервью «МК».
— Борис Яковлевич, почему Роден, а не какой-либо другой известный художник стал героем вашего балета?
— Я выбрал Родена потому, что личность, судьба, как и личность Камиллы Клодель, показались мне интересными для жанра психологического балета. С другой стороны, Роден, как и я, работал с человеческим телом. А тело для меня такой же инструмент, как и для него. Но если он стремился к тому, чтобы остановить мгновение, то для меня наоборот тело — тончайший инструмент передачи движений души, ее стремлений.
— Вы входите в противоречие с Библией, уверяя, что сначала был жест, а не слово.
— Это очень опасно — входить в противоречие с Библией, но я убежден, что вначале был жест. Рождаясь, человек преисполнен эмоций, кричит, но при этом все тело у него яростно двигается. Что подвластно жесту, то неподвластно слову.
— Балет сюжетный. Какие литературные источники легли в основу?
— Есть один фильм о Родене, его играет Депардье. Есть много книг, монографий, письма Родена. Все было мною изучено, пропущено через себя, но хореографы все видят по-другому. Я не копирую образ: скульптор был коренаст, некрасив, а мой солист Олег Габышев высокий, стройный юноша. Скорее мы создали в балете дух творческой личности, неистребимой, непреклонной в своем созидании. И при этом Роден был лишен каких-то очень важных человеческих качеств, например, отцовских чувств, был суперэгоцентричен. Очень поздно, после сорока, пришел к славе, но слава для меня не вопрос. Главное то, как он шел к своему стилю.
— Музыка в спектакле — какой принцип компиляции вы использовали?
— Я только полгода слушал музыку, а потом начал сочинять драматургическую конструкцию. Вся музыка французская — Масне, Равель, Сен-Санс — и она стала основой. Я сам записывал, монтировал, чтобы это был не просто набор кусков классики, а чтобы стилистически они были близки. Например, самый финал — это финал оперы «Дафнис и Хлоя», начало второго акта — фортепьянный концерт, но с маленькими купюрами, Дебюсси, от ноты до ноты.
— У вас прекрасные танцовщики. Их у вас не перекупают? Не переманивают в другие труппы, как это сейчас произошло с солистами Большого театра?
— Мои танцовщики блестящи в моем репертуаре и в моем театре. Я не перекупаю звезд. Вот Камиллу танцует девочка, которая еще полгода назад танцевала в кордебалете Минского театра и высотой ее карьеры был цыганский танец в «Дон Кихоте». Или мой Роден — Олег Габышев — он танцевал в кордебалете Новосибирского театра. Вопрос в том, чтобы открывать в артистах индивидуальности. Они востребованы в моем театре, а в других не делают карьеры. Скажем, Вера Арбузова, ведущая танцовщица моей труппы, ушла в Михайловский театр, но за эти годы ничего не станцевала.
— Но в Большом театре по поводу ухода Васильева и Осиповой — целая истерика.
— Из Большого не уходят. А у меня истерики не будет, хотя обидно, когда растишь индивидуальность (не артиста), а он уходит.
— Внешний вид ваших артистов наводит на мысль, что физические параметры имеют для вас решающее значение.
— Да, танцовщиков меньше 180 см мы не берем, девушки должны быть не меньше 172 см.
— То есть, вы хотите сказать, что Уланова...
— Балерину с ростом Улановой и Плисецкой мы бы не взяли.. Это моя позиция. Я создал такой образ моей труппы, который является примером для других театров. Все-таки искусство балета — искусство красоты, искусство молодых тел, чувственных, эмоциональных.
— Борис Яковлевич, скажите, Роден — это вы?
— И да, и нет. В ранний период у меня были моменты жадного накопительства, необходимые для созревания души: я больше брал, чем отдавал. Потом я начал отдаляться от людей и больше погружался в себя, замыкался. А теперь у меня третий период — я страстно отдаю моим артистам, семье, зрителям. Такой спектакль не мог родить человек, который живет только для себя. А у Родена всю жизнь был один период — он брал. И когда понял, что надо отдавать, уже не смог — ни сыну, ни жене Розе, которая прожила с ним 50 лет, ни своей возлюбленной Камилле.
Кстати, балет «Роден» будет показан в Москве в рамках фестиваля «Черешневый лес» весной.
