«Здравствуйте, дядя»
— Вспомните, пожалуйста, самые первые впечатления об отце.
— Честно говоря, ничего особо яркого я вспомнить не могу. Дело в том, что отца с мамой я очень мало видел в детстве, они же все время на гастролях были. Меня бабушка воспитывала. Мы с ней жили в нашей коммуналке, и нам было хорошо.
— А комнат сколько было в коммуналке?
— Пять или шесть. Там жила наша семья: мама с папой, мамина мама и я, мамина сестра со своей семьей. Еще жили соседи, ничья бабушка, как я ее называл. Это была типичная московская «воронья слободка» на Арбате.
— Зато, наверное, сколько было радости, когда родители приезжали?
— Конечно. Но брошенным ребенком я себя никогда не чувствовал и на отца не обижался. Я с этим вырос и понимал, что у него работа такая. Самая длинная поездка, когда я не видел родителей, — семь месяцев, они в Канаде и США были. Писали оттуда письма, звонили, несмотря на то, что это было дорого по тем временам. Ну а мы, оставшиеся дома, их ждали, скучали. Помню, на стене висел большой календарь, где каждый вечер зачеркивались окошки с числами, приближая таким образом их возвращение.
— Ну а когда Юрий Владимирович приезжал из дальних странствий, у вас сразу возникал контакт? Или, может, вы так от него отвыкали, что приходилось заново налаживать отношения?
— Была такая история, которую, правда, я не помню, совсем маленький еще был. Приехал отец то ли из Бразилии, то ли еще откуда-то, кинулся ко мне, а я ему: «Здравствуйте, дядя». Но это было единственный раз. Все-таки отец очень много со мной занимался, когда был дома. Возился, рассказывал истории, сочинял для меня много чего разного. Комиксы рисовал, диафильмы, мы с ним песни пели. Очень много гуляли по Москве.
— Часто бывает, особенно у комиков, что в жизни они нелюдимы.
— Нет, это не про отца. У него не было второго плана. Он со всеми был одинаков: и с министром, и с президентом, и с шофером, и со мной, и с мамой, и с друзьями. Поэтому и в цирке-то, собственно, он играл самого себя. И в кино, когда он снимался, тоже не показывал чужую жизнь, а то, как бы он повел себя в придуманных обстоятельствах. Он был очень искренний, и за это его все любили. Не за работу в кино, в цирке, а за человеческие качества. Это же всегда в дефиците — искренность, преданность, доброта, честность, умение помочь. А Юрию Владимировичу это дано было от бога.
— А он не был по-своему странным в хорошем смысле слова, человеком не от мира сего?
— На самом деле он был человеком абсолютно приземленным. Все-таки, пройдя две войны, трудно отстраняться от жизни.
— Первая — финская?
— Да, он же как раз предвоенного призыва был, ему тогда было 18. А отстраненность... Помните фильм «Бриллиантовая рука»? Ну все его помнят. Там эпизод, где милиционер дает папе пистолет, а он его то в авоську положит, то еще куда-то. Ну Семен Семеныч, недотепа, наивный, неуклюжий... И вдруг он говорит: «С войны не держал боевого оружия». Сразу стало понятно, что он воевал. Одна фраза, и как все поменяла. Папа и был такой. Замкнутым он никогда не был, вокруг него всегда оказывались люди. Помню, поехали мы с ним отдыхать в город Канев, в санаторий, и вдруг откуда ни возьмись возник Параджанов. То еще милиционеры какие-то появлялись, Рыбохотнадзор. Долго отдыхать он не мог. Помню, у него отпуск, мы на дачу поехали. Он посидел дня четыре, потом места себе не находил. Скучно. Собрался и уехал в цирк. А что он дома делал? Любил с друзьями по телефону разговаривать. Еще читал, пасьянс раскладывал. Но и это ему быстро надоедало.
«Он уже тысячу лет лежит, а этот уедет завтра»
— Наверное, Юрий Владимирович никогда не стремился быть душой компании, так получалось само собой?
— Именно! Вот программу «Белый попугай» начали без Никулина, потом его туда пригласили как гостя. Но получилось так, что он стал вокруг себя всех цементировать. Более того, когда отца не стало, Гриша Горин сказал: «Ребята, мы должны передачу закрыть, потому что без Юры уже ничего не получится».
— Да, без Юрия Владимировича это была уже другая программа.
— Она потеряла хозяина. А вот еще Дуров мне говорил, Лев Константинович: «Ты не артист, ты никогда не поймешь, почему твой отец был гениальным человеком. Он добровольно отдал главную роль своему партнеру в цирке — Михаилу Шуйдину». Ведь все хотят Гамлета сыграть, Чацкого, короля Лира. А папа взял и поставил Шуйдина на первое место, а сам стал как бы его обслуживать. Потому что это важно было для постановки.
— Но при этом все смотрели на Никулина. Ну вы-то сами в цирке на репризах у папы были подсадным мальчиком?
— Нет. Но зато снялся у Гайдая в «Бриллиантовой руке». Помните мальчика с сачком? Это я.
— Юрий Владимирович был свободным человеком?
— Расскажу один случай, это было в советское время. Из Америки приехал его друг, и папа пригласил его домой пообедать. Вдруг звонит знакомый из КГБ: «Юра, ты пригласил приятеля в гости. Есть решение, чтобы ты это отменил».
— Его подслушали?
— А как же! Отец спрашивает: «А чье это решение?» — «Генерала». — «Ну передайте этому генералу, чтобы он пошел на х... Я буду приглашать того, кого хочу». Сказал достаточно спокойно, не хамил. А потом стал шагать по квартире, и лицо его постепенно становилось таким же, как и белый свитер, который он носил. Ходил и все говорил сам себе: «А что они со мной сделают? Звания не лишат, из цирка не выгонят. За границу не выпустят? Ну и фиг с ней, я уже все там видел». А через десять минут позвонил его кагэбэшный приятель: «Юр, я там договорился, тебе дают „добро“. Можешь встречать своего друга».
— Насколько для Юрия Владимировича важен был материальный достаток?
— Абсолютно не важен. Вот для семьи он готов был на очень многое, ходил в магазины, получал продукты с черного хода. А для себя — ничего. Единственное, он не выносил, когда дома нет хлеба, и ничего с этим сделать не мог. Приходил домой, если видел, что нет хлеба, то садился в машину и ехал в булочную на улицу Горького или в ресторан ночной. И там брал ну хотя бы полбатона.
— Да, наши люди в булочную на такси не ездят!
— А машину родители купили только лишь для того, чтобы отец научился на ней кататься из-за съемок в «Берегись автомобиля» у Рязанова. Он же там должен был Деточкина играть. Да и сам сценарий на него писали. Но у папы была гастрольная поездка, и сыграть не получилось. Вот тогда уже Рязанов нашел Смоктуновского.
— А как же Юрий Владимирович в цирк ездил?
— На троллейбусе.
— Никулин — на троллейбусе?! Да ладно.
— Тогда еще к нему настоящая популярность не пришла. Он известным-то стал довольно поздно. У него не было так: сыграл в кино — и на следующее утро проснулся знаменитым.
— Даже после «Пса Барбоса»?
— Нет, тогда еще не узнавали. А уж после «Бриллиантовой руки», конечно же, на троллейбусе ехать он не мог. Кто-то хорошо сказал, что первую половину своей жизни артист стремится к славе, а вторую — от нее прячется. Когда его приглашали в театр, он отвечал: «Я не пойду». Потому что знал, что все будут оглядываться только на него. Лет двадцать назад мы были в Америке, и там выступала одна наша очень известная певица. Она пригласила его на свой концерт. Спела, потом один раз вышла на поклон, второй. Все стихло. Отец встает, чтобы уйти из зала, и вдруг кто-то: о, Юрий Никулин. И стали ему аплодировать. Певица за сценой слышит, что аплодируют, думала ей. Вышла, а зал стоит к ней спиной. Она постояла так и ушла. Сильно обиделась.
А вот еще был случай. Программу «Белый попугай» пригласили в Израиль, в Иерусалим. Папа пришел к Гробу Господню, ну а там очередь стоит. Не как в Мавзолей, но все же. Никулина заметили: «Давайте мы вас вперед проведем». — «Да мне неудобно», — отвечает папа. «Тогда мы вам стульчик поставим, посидите хотя бы». А люди в очереди (наших-то много там) увидели отца и давай с ним фотографироваться. Подходит кто-то: «Вы что, с ума сошли? Тут же Гроб Господень». — «Да ладно, — отвечают. — Он уже тысячу лет лежит, а этот уедет завтра».
— Да, наши люди, они и в Израиле наши!
— Там же, в Израиле, нам подарили попугая, а мы в ответ отдали своего. Обменялись. Но мы-то своего привезли в клетке, по-человечески, а нам подарили в коробке из-под телевизора. Этот израильский попугай жил в коробке в номере у Гриши Горина. Надо уезжать, вдруг вбегает Гриша с трагическим лицом: «Случилось страшное. Пойдемте со мной». Мы побежали к нему в номер. Оказывается, ночью попугай, так и не поняв, что происходит, разорвал коробку и улетел в окошко. И вот мы все стоим, смотрим на разорванную коробку, вдруг сзади Никулин похоронным голосом: «Он выбрал свободу».
— Юрий Владимирович всегда так легко умел импровизировать?
— Нет, это всё маска, он же был разный, только играл под дурачка. Друзей терял, всё было. Помню, в одном фильме у Динары Асановой он эпизод играл. По сюжету, солдат пришел из армии, подрался, и его посадили. Мать едет его навестить. Долго едет. Ее подхватил дальнобойщик, которого отец и играл. Он ей говорит: «Бабка, ты спела бы что-нибудь, а то я вторые сутки за рулем, заснуть могу». — «Да не умею я», — отвечает бабка. «Ну тогда я буду говорить, а ты слушай». И вот он произносит какой-то несвязный монолог, но я помню оттуда: «По телевизору недавно показывали долгожителей на Кавказе. Одному 105 лет, другому — 120. Я посмотрел и думаю: сволочи, насколько же у них совести нет. Стольких людей похоронить, столько испытать и остаться живыми и здоровыми». Вот об этом он часто думал.
— На вас не давило, что вы сын Юрия Никулина?
— Да нет. Разве только гаишникам мог сказать.
— Кстати, а Юрий Владимирович пользовался своим лицом, если правила нарушал?
— После фильма «Ко мне, Мухтар!» издали книжку с папой на обложке. Вот она у него всегда в машине была припрятана. Однажды мы с ним ехали, а там знак стоит на дороге, папа его не заметил. Подходил гаишник, молодой такой, папу не узнал. Ну и обращается: «Товарищ водитель, вы нарушили, ваши документы». Отец достает эту свою книжку: «Вы слышали об указе Политбюро от 25 августа прошлого года о помощи семьям погибших милиционеров?» — «Никак нет», — отвечает остолбеневший милиционер. «Ну вот, почитайте», — дал ему книжку, и мы уехали. А вот еще. Опять мы едем в машине по Ярославке, только я за рулем. Мы с отцом очень любили быстро ездить. Стоит патрульная машина, рядом гаишник палочку выставил. Отец мне: «Притормози». Я притормозил, он окошко опускает и кричит: «Опаздываю на переправу!». Милиционер сразу: «Давай-давай, езжайте». Потом я спрашиваю отца: «Ю.В., — я так отца называл, — а почему на переправу?» — «Знаешь, туда же опоздать нельзя, тревожное слово».
«Юр, неудобно, телефонистки же слушают»
— Наверное, Юрий Владимирович еще на фронте начал анекдоты собирать?
— До фронта, в детстве. Его дед учил. Я деда плохо помню, помню только, что он никогда не улыбался. Через много лет, когда мы уже с отцом вместе в цирке работали, он мне вдруг сказал: «Могу тебе с уверенностью сказать: если бы твой дед был жив, вы с ним никогда не нашли общего языка». Был такой случай, который отец никогда не забывал. Он же воевал, его не было дома семь лет. Наконец вернулся, позвонил с Белорусского вокзала домой. Дед взял трубку: «Ой, ты знаешь, я уже на футбол билет взял. Давай на стадионе встретимся». Вот так.
— А было так: приходит Юрий Владимирович домой: «Максим, я новый анекдот узнал, послушай»?
— Очень часто. Мама это просто ненавидела. Потому как если отец где-то услышал хороший анекдот, то приходил домой и звонил абсолютно всем, рассказывая его. Так вот на шестидесятый раз слушать это было невозможно... Когда мы уже в цирке работали, вдруг мне звонит отец: «Максим Юрьевич, зайдите ко мне».
— Вот так вот, на «вы»?
— Ну да. А мы сидели с ним в соседних кабинетах. Захожу, у папы на столе стоит бутылка, салатик какой-то, сыр нарезанный. Он очень любил посидеть, выпить. Нет, не серьезно, пьяным я его никогда не видел. А крепко выпившим я его видел всего два раза. Первый — когда ему звание дали «Заслуженный артист РСФСР». Он пришел с церемонии награждения после банкета в очень серьезном состоянии. Было достаточно поздно, но я не спал еще. А телефон у нас общий стоял в прихожей. Так вот отец стал звонить по нему в Ленинград Баталову, которому тоже только что звание присвоили, и они стали рассказывать друг другу матерные анекдоты. Мама все время дергала его: «Юр, неудобно, телефонистки же слушают».
— Это как в «Бриллиантовой руке» Семен Семеныча жена трясет: «Откуда?» — «Оттуда».
— А вторая история позже была, я уже на радио работал. Пришел с работы, мама мне говорит: «Возьми собачку, погуляй. А по дороге зайди к Плятту, возьми оттуда Никулина, он уже там три часа сидит». Мы с Ростиславом Яновичем в одном доме жили. Я погулял с собачкой, потом поднимаюсь к нему на четвертый этаж, позвонил, открывает его жена. Захожу, а там Плятт, Никулин и Галя Кожухова — жена Алексея Петренко. Они сидят, выпивают потихонечку, травят какие-то байки. Я говорю отцу: «Пойдем домой, мама зовет». — «Да ладно, посиди» — отвечает. Вдруг Галя говорит: «Ой, мне бежать надо». А у самой нога была сломана. Плятт ей: «Давай мы тебя проводим». И вот все поперлись. Пришли к Гале, она: «Ну по чуть-чуть?». Приходит домой Петренко усталый: «О, мужики, давайте выпьем». Потом достал гитару, Плятт стал какие-то воровские песни вспоминать. Кураж полный! Я смотрю на часы — полтретьего ночи. Говорю отцу: «Пошли-пошли, собирайся». Собрал отца, Плятта, мы вышли на улицу, а там зима, снег лежит. Вдруг Плятт с Никулиным стали хулиганить. Взяли заборчики от снега и перегородили проезжую часть на Суворовском бульваре, а сами залегли за сугробом ждать, что будет. Машины доезжали до этого ограждения и дисциплинированно так разворачивались. Потом, когда дошли до Никитской площади, Плятт решил на свежем снежку написать своей палочкой матерное слово. Мы его держали, чтобы он не упал, а он писал. Я оборачиваюсь, стоит патрульная машина, на нас смотрит милиционер обалдевший. Действительно, два народных артиста, герои нации, и такое вытворяют. Наконец я привел отца домой, мама выходит: «Максим, как же тебе не стыдно, ты же с собакой». При чем тут собака, до сих пор не пойму.
— То есть Никулин вообще серьезно к себе не относился?
— Ну а как вы думаете? Однажды папа с мамой зашли в цирк, но в то время там не работали. Просто пришли пообщаться. К ним подходит жена одного артиста: «Юрочка, Танечка, привет. Что вы сейчас делаете? Где работаете?» — «Я сейчас не работаю, только снимаюсь», — отвечает отец. «Ну вот, посмотрите! — воскликнула женщина. — Всякое г... снимают, а моего мужа не снимают, а он ведь такой красивый». Вы думаете, Никулин хоть чуть-чуть обиделся? Да он просто рассмеялся — и всё.
