Еще не войдя в дверь, ожидаешь помпезной новодельной безвкусицы — нас к этому приучили за много лет открытия прежних театров, например, калягинского Et cetera. Но — чудо — глаз ровно ничего не раздражает! Милое простое фойе первого этажа. Куча суетливых встречающих, явный мандраж — они сами еще не могут поверить, что теперь у них всамделишный театр, а не коммуналка папы Карло. На второй этаж любой инвалид сможет доехать теперь на прозрачном лифте (что важно — подключенном), обычные люди дойдут и по мраморной лестнице. Только в четверг «обычных» не было. Кобзон, Бокерия, Бронштейн, Познер, министр Авдеев... Последнего тут же пытает пресса:
— Я искренне рад за Марка Григорьевича, — говорит министр, — мэр Москвы сдержал свое слово: театр открыт!
Никаких красных ленточек и прочей дребедени: просто Розовский, как всегда, по-домашнему, жмет руку каждому входящему. Что важно — все приглашенные бросили свои дела и пришли. Знали, как Марк болел за этот дом... и не ради какой-то там собственности, нужна она ему, в его-то годы... Зато как теперь «заиграют» его спектакли, перенесенные на Большую сцену!
Но мы отвлеклись — вот фойе второго этажа, откуда, собственно, вы войдете в зал: что характерно и редко — потолки черного цвета. Стены — зеленые в разных тонах. Сочетание отпадное. И это при лаконичных, спасибо, не барочных, люстрах: легкий намек на то, будто вы находитесь на арьерсцене и непременно выступите героями будущего спектакля. Тут все изящно: и простой паркет в крупную доску, и неброские, тоже зеленые, гардины на окнах с видом на церковь, где Пушкин венчался. «А вроде я с улицы видел три этажа?» — спрашиваю у охранника. «На третий этаж из фойе прохода нет — там еще один зал для репетиций; мало того — есть и четвертый этаж, под самой-самой крышей, но там еще ремонт».
Сначала все ринулись в буфет — кушать свеженькие румяные пирожки по 45 рублей за штуку, канапе по 10 рублей и тарталетки по 80.
...Жена Розовского, кстати, Татьяна (и театр открывается в ее день!) кричит: «Заходите! Прошу всех в зал!». Наклон сидячих мест неожиданно резкий, но в этом своя безусловная прелесть — во-первых, все видно, во-вторых, чудесная акустика (при учете, что все спектакли традиционно музыкальны). На двадцать минут задержка — никаких речей, сразу же — легендарная «История лошади» по «Холстомеру».
Да, театр небольшой, а гостей собрал знатных — любой Большой и Малый театры обзавидуются. Кстати, директор Большого, г-н Иксанов, тут же, как и большинство худруков и директоров столичных площадок — Ширвиндт, Туминас, композитор Дунаевский, доктор Бокерия, поэт, драматург Юрий Ряшенцев (это он написал замечательные песни к спектаклю) и другие знатные гости разгуливают в антракте по новенькому театру. Теперь здесь есть где гулять, сидеть в буфете и бегать по лестницам — восемь пролетов до крыши, под которой большое светлое пространство: пока идет «История лошади», здесь накрывают столы.
После того как закончится трагическая «История лошади», вся труппа в холщовых костюмах из спектакля высыплет на сцену. Поднимается Марк Розовский — волнуется, голос дрожит. И можно понять, столько ждать театра, столько сил и здоровья оставить на ожиданиях в начальственных кабинетах, пережить множество ответственных (а на самом деле безответственных) начальников... С таким бэкграундом взаимоотношений с системой не всякий доходил до финиша. Розовский дошел.
— Это случилось. У нас теперь есть театр, который всегда отстаивал и будет отстаивать силой искусства права и свободы зрителя, — говорит Марк. — Поверьте, мы не обманем ваших надежд, мы оправдаем.
Тут он буквально падает на колени и целует сцену. Вслед за ним вся труппа целует. Трогательный и смешной до слез исторический момент.
