— Ваши отношения с отцом были непростыми. Или это все неправда? Да и что значит «простые». Так вы можете охарактеризовать эти отношения по жизни?
— По жизни очень близкие, теплые. При этом, как в любой семье, наверное, когда возникают какие-то вопросы в разные периоды жизни, мы пытались их решать теми или иными способами. Иногда это получалось, иногда нет. Но, повторяю, на протяжении всей жизни они были теплыми и искренними.
— Когда вы решили стать артистом, говорят, что Михаил Михайлович вас не поддержал, и это стало одним из острых моментов в ваших взаимоотношениях?
— Это очень длинная история — то, как я стал артистом. Действительно, в определенный период своей юности я собирался поступать, сначала на операторский, потом на постановочный факультет школы-студии МХАТ. Мы даже с отцом ходили к Вениамину Захаровичу Радомысленскому, с которым папу познакомил его отец, мой дед. Это в Школе-студии МХАТ было. А после они с папой решили остаться вдвоем, поговорить о своем. Я спускаюсь вниз, и тут слышу, как идут туры, то есть прием артистов в студию. Мне очень не понравилось, как читают стихи. Я решил сходить, попробовать почитать так, как я считаю нужным. Надо сказать, что учась в школе, я принимал участие в самодеятельности, в конкурсах и даже какие-то места в районе занимал, читая стихи, но папа был не очень в курсе этого всего. Так я решил поступать и прошел — в Щукинское училище, во МХАТ, в ГИТИС, в Щепку, а папу это раздосадовало. Просто он был не в курсе этих событий, а потом решил, что я не слишком к этому готов. Что касается дальнейшей нашей с ним жизни в творческой атмосфере — у нас складывалось всё, слава богу, благополучно. Он приходил ко мне на спектакли, и на студенческие, и на курсе, так что эта история о его неприятии меня, как артиста, высосана из пальца.
— Да, вы стали артистом, носите в себе это состояние и это гордое звание. Но вот лежащее на поверхности сравнение вас с отцом, наверное, вами переживается не просто. Так была здесь проблема?
— Никаких проблем не было. Они были только в студенческие годы. Потом шло совершенно всё по-другому. Ну как, мы два разных человека, у нас свои пристрастия, пожелания, понимание. Но это только помогало. Да, когда ты становишься на этот путь, такие вопросы тебя действительно могут волновать. А дальше надо заниматься даже не творчеством, а ремеслом, понимаете, тогда эти вопросы уходят. Конечно, я знаю, что папа замечательный режиссер, актер, и очень многие актеры хотели с ним работать и считали за счастье. Он очень здорово умел работать с артистами, выстраивать линии и т.д. Так что этой проблемы, уверяю вас, просто нет.
— Ну а ваша пресловутая или реальная схожесть с отцом? Вот я сейчас говорю с вами и полное ощущение, что это Михал Михалыч, так похожи голоса, просто мурашки по коже. Так эта схожесть вам мешает, помогает?
— Ну а как, дети должны быть похожи на родителя, а не на соседа. В чем-то мы похожи очень, а в чем-то очень разные были. Это нормально. Поскольку я живу в этом всю свою жизнь, для меня это вообще не проблема. Может, для кого-то, а для меня нет.
— В скольких фильмах вы сыграли у Козакова?
— Мы с ним за всю жизнь сделали восемь работ. Последнюю уже я с ним сделал. Поставил спектакль по этюду Чехова «Лебединая песня (Калхас)». Это история артиста, которого заперли в театре после его бенефиса. Вот такой бенефис я придумал для папы. Он согласился, ему эта история очень понравилась. Это последний его телевизионный спектакль, называется «Репетиция бенефиса». Там как раз главный смысл: как жить на исходе лет. Я там всё смешал, и непонятно, где чеховский Светловидов, а где Козаков Михал Михалыч. Получилась история на основе его жизни. Эту постановку показали один раз по каналу «Культура» в пол-первого ночи в августе 2010 года, а в апреле 2011-го папы не стало.
— Насколько вы понимали своего такого противоречивого, сомневающегося в себе, сложного в отношениях с далекими и близкими людьми отца? Или вся эта сложность отношений сильно преувеличена?
— Если нет сомнений каких бы то ни было, надо уходить из творческой профессии. Потому что творчество поддерживается сомнением. Если человек всё знает, тогда как ты будешь творить, что открывать для самого себя прежде всего. Поэтому все сомнения отца, которые у него были, мне понятны. У меня есть сомнения, они мне тоже понятны. А как иначе-то? Что же касается сложности взаимоотношений… Так у всех людей есть моменты в жизни, когда кто-то с кем-то бывает несогласен, в любой семье. Так что всё как у людей.
— Но вы-то общались с отцом прежде всего в творчестве, а в жизни все-таки были на расстоянии, так уж судьба распорядилась. Может, поэтому вы и понимаете его так хорошо? А если бы жили вместе, то…
— Это уж очень личное. Но отца было много, отсюда дети, внуки. Так вот с Катей (дочь Михаила Козакова и Греты Таар), с Мананой (дочь Михаила Козакова и Медеи Берелашвили), с Зойкой и Мишей (дети Михаила Козакова и Анны Ямпольской) мы общаемся прекрасно, у нас замечательные отношения. У кого-то, может быть, другое мнение, у меня оно такое. Папе повезло с его детьми, вот это я точно могу сказать.
— А с внуками?
— С внуками тем более. Все общаемся, при любой возможности видимся и стремимся к этому. Вот совсем недавно говорил с Мананкой, грузинской сестрой. Она мне рассказывала про свою дочку, которая учится сейчас в Нью-Йорке. Я рассказывал ей про Машку, мою дочку, сколько она снимается, как работает в театре. Был недавно в Израиле, виделся с Зойкой, очень тепло мы общались.
— При жизни все понимали, что Козаков большой артист. Только время всё расставляет на свои места. Одних актеров, даже очень популярных при жизни, забывают, другие, наоборот, становятся великими уже после смерти. Как вы сейчас можете оценить явление под названием «Михаил Козаков»?
— На этот вопрос лучше всего ответят его работы. Он ненавидел юбилеи. У него были творческие амбиции, а мысли — забудут или не забудут — думаю, что он всё прекрасно понимал про себя. А работы, если они останутся, я вас уверяю, никто не забудет. И не только широко известные, такие как «Покровские ворота» или «Безымянная звезда». Останутся записи, где он всегда говорил вот что: «Какой я артист? Хороший. Какой я режиссер? Ну, наверное, неплохой. Но вот то, что я умею делать, может быть, лучше других, это читать стихи». И вот тут я могу добавить: такое количество есть записей, которые никуда не денутся. А кому будет интересно, они их послушают. И думаю, что не забудут. Поэтому давайте будем помнить, кому это надо. Вот и всё.
Он всегда был искренен, даже в своих заблуждениях. Он был искренний и честный человек, вот это точно.
