Археологи рекомендовали не восстанавливать Пальмиру после освобождения от исламских боевиков

Поскольку руины приобрели вторую ценность

Мировые новостные ленты пестрят сообщениями, что сирийские войска выбили игиловцев из исторической части Пальмиры (читайте материал "Армия Сирии взяла Пальмиру: ИГИЛ нанесен огромный удар"). За время нахождения на территории этого археологического оазиса поздней античности боевики с особым смаком разрушили целый реестр памятников мирового наследия — крепость Фахраддина, Триумфальную арку с колоннадой, святилище верховного бога Бэла, храм ханаанского божества Баалшамина и много еще чего. Понятно, что до окончания войны далеко, но когда-нибудь она закончится, и зайдет речь о реставрации поверженной Пальмиры. Тут много нюансов и тонкостей, их «МК» попытался проговорить с нашим экспертом — историком и археологом Виктором СОЛКИНЫМ.

фото: ru.wikipedia.org

Понятно, что мы можем судить лишь о тотальном масштабе разрушений в целом, не имея четкой информации по конкретному памятнику. Но сейчас важно определить вектор реставрационных работ, их идеологию, поскольку тема реставрационного подхода к памятникам исторического наследия — очень болезненная и неоднозначная. Мы знаем сколь радикально тот же Саддам Хусейн «реконструировал» древний Вавилон, просто заново отстроив сооружения. Знаем другие примеры.

— Итак, Виктор, Пальмиру можно будет как-то восстановить, или надо всё сохранить ровно в том виде, как это осталось после вандалов?

— В мире накоплен достаточный опыт, когда памятники истории, археологии подвергались нашествию вандалов в самые разные эпохи. И тут хочется сказать главное: методика воссоздания памятника из ничего, то есть создание некого новодела, пусть даже символического, пусть и значимого, — это не то, к чему должна стремится мировая археология, мировая реставрационная наука. И если мы говорим о Пальмире, — в частности, об утраченном теперь храме Баалшамина, — то эти руины можно будет выставить наподобие «музея на открытом воздухе».

— Вот контрпример: Минск в годы Великой Отечественной сровняли с лицом земли. Но потом там взяли и выстроили с нуля старый город. Но это, скорее, просто привлекательный туристический символизм...

— Знаете, я опираюсь на науку и научные методы. Так вот правило консервации памятников древности звучит так: оно может быть воссоздано только в том случае, если в руках у реставратора есть 75-80% уникального сооружения. Такой пример есть. На протяжении многих десятилетий польские археологи буквально по крупицам воссоздавали заупокойный храм фараона-женщины Хатшепсут в основании крутых скал Дейр эль-Бахри, в Египте. Да, этот храм построен на современном основании, с помощью самых современных технологичных материалов, но речь все-таки идет о том, что это склеенная многомерная мозаика. Все элементы мозаики — подлинные. И те недостающие — условно — 20% выполнены реставраторами таким образом, что вы, глядя на памятник, прекрасно отличали — где дополнения, а где исторический материал.

Вот и в Пальмире, в первую очередь, надо понять процент этой «мозаики», в которую боевики превратили некогда великолепные памятники. Учитывая, вандализм по отношению к изображению существ, лиц людей и так далее, думаю, что в большинстве случаев, это будут разрозненные архитектурные фрагменты.

— Поэтому здесь и победит концепция «музея на открытом воздухе»?

— В этой концепции, как ни страшно сказать, есть определенная историческая справедливость: такой музей возвращал бы человечество (надеюсь, в уже мирные времена) к воспоминанию о том, как легко может возникнуть даже в XXI веке фанатический вандализм, когда всем уже казалось, что это пережитки позднего Средневековья.

— То есть мы имеем уникальный пример, когда руины приобретают двойной исторический смысл...

— Вот вам такой же пример, очень удачный — это Музей Египта Берлина, который очень сильно пострадал во время Второй мировой войны от прямых попаданий бомб. Его открыли относительно недавно заново, и было принято беспрецедентное решение: стены здания были снабжены необходимыми инженерными конструкциями, но не были отштукатурены, на них остались следы бомб, фрески, которыми были расписаны стены музея, не были заполнены новым изображением — там, где они были повреждены, они так все и оставили поврежденным. И внутрь этого апокалиптического пространства вернули восхитительные старинные памятники. То есть это музей двойной функции: с одной стороны, это возрожденный Египетский музей, с другой — это музей Второй мировой войны. И это довольно жесткое зрелище.

— Так что не надо заново отстраивать в Пальмире новодельные арки?

— Это неправильно, урока грядущим поколениям в этом нет. В электронном виде — да, должны возникнут какие-то международные ресурсы, которые реконструировали бы погибшие памятники в Сирии. И такой нюанс. Надо понимать, что вандализм бывает разный. То, что сейчас произошло, это повод собраться, взяться за ум, понять, что мы имеем от этого региона, и максимально попробовать сохранить то, что осталось для потомков.

— Мы неоднократно говорили, применительно к разграбленным древностям Египта, что иная коллекция имеет смысл в сборе, в контексте, а если ее раздербанить, то это теряет смысл...

— Увы, и здесь мы говорим о той же проблеме, когда для ИГИЛа торговля антиквариатом была второй строкой дохода после нефти, и многие архитектурные фрагменты осели сегодня в западных коллекциях. И люди не понимают, что место этому камню только в тех воротах, где он лежал несколько тысяч лет, а не в частном доме...