Впервые я встретила Саддама Хусейна в шестнадцать лет. Я не была готова к этой встрече: никто не смог бы сказать мне за всю мою жизнь, какой оборот она примет после того вечера. До лета 1968 года в моей жизни все шло своим чередом. Боялась я только одного — что кто-то из моих родителей или семи братьев на меня рассердится. На меня возлагались большие надежды. И от меня ждали покорности.
Такой была моя жизнь до встречи с Саддамом. Я вела беззаботную светскую жизнь в Багдаде. Я ничего не знала о политике, называла себя europe — европейкой, потому что моя семья придерживалась греческой православной веры. Контраст между мной и Саддамом Хусейном не мог быть разительнее.
Когда мы встретились, ему было около тридцати. Но разница в возрасте не играла такой роли, как различие в нашем происхождении. Саддам родился в бедной семье в деревне под Тикритом, к северу от Багдада. Его отец то ли умер, то ли пропал без вести еще до рождения Саддама. Мать снова вышла замуж, и большую часть детства Саддам провел в доме дяди в Багдаде.
Между моей жизнью и жизнью Саддама была колоссальная разница, и это ставило меня в невыгодное положение. Саддам знал жизнь и постоянно стремился взять реванш за обиды прошлого. Я же не знала ничего, кроме роскоши и того, что мне говорили родители. Я гордилась своей семьей, своим происхождением и знала, что такое уважение. На самом деле наши душевные силы были равны, даже если со стороны и казалось, что Саддам сильнее меня.
Часто я задаюсь вопросом, почему я до сих пор жива. Почему я осталась в живых, в то время как множество людей из ближайшего окружения Саддама погибли. И я по-прежнему не знаю, что во мне тогда привлекло Саддама. Наверно, в его мире я тогда была единственным человеком, который не боялся быть собой в его присутствии. Разумеется, это обстоятельство изменилось, когда я узнала, кто он. Но тем первым вечером, тем судьбоносным пятничным вечером в августе 1968 года, я ничего не знала, и это и решило мою судьбу.
— Никогда не меняйся, Парисула, — часто говорил мне Саддам. — Оставайся всегда такой, какая ты есть.
* * *
Из дома Харута доносилась граммофонная музыка. В этот момент в салон вошли гости. Трое мужчин. Один сразу меня заинтересовал. Одет он был очень элегантно: синий шелковый костюм и белоснежная рубашка. Саддам Хусейн. Но прежде всего я обратила внимание на его глаза. Никогда я не видела таких необычных глаз. Старинное серебро, червонное золото. Его глаза блестели как металл. Через секунду я сказала ему:
— У вас глаза, как у зверя. Такой холодный взгляд.
Любой другой за такие слова был бы приговорен к смерти. Но Саддама они только рассмешили. (…)
Я жила в сетях, умело расставленных этим человеком, до того дня, как поняла, что он замышляет мою смерть. Много раз я слышала, как Саддам со смехом заявлял, что отрежет мне язык.
* * *
Чуть позднее все ушли, оставив нас с Саддамом наедине. Я даже не заметила, как это произошло: слишком я была занята тем, чтобы убирать с моего тела руки Саддама. Теперь же он обвил рукой мою талию, распахнул дверь в другую комнату и втолкнул меня в спальню, всю в белом цвете. Посередине стояла огромная, устланная белоснежными покрывалами кровать, в центре которой лежала одна красная роза.
— Я хотел сделать так, чтобы понравилось европейской девушке, — сказал Саддам. — Ну, как тебе?
Я не могла солгать. Все было безупречно. То, что он приготовил комнату специально для меня, казалось мне изысканным комплиментом. Все было выбрано ради меня: еда, компания, атмосфера, музыка, аромат. Стоило мне увидеть красную розу на белом покрывале, как все мысли словно улетучились. Я вошла в комнату девочкой, а вышла из нее женщиной, и я никогда не забуду ту ночь. Я словно пересекла границу между мирами.
Теперь мне прекрасно известно, что помимо меня в постели Саддама побывали тысячи женщин. Но тогда я об этом не думала. Я была влюблена, и он доставлял мне такое наслаждение, какого я и представить не могла. Я до сих пор рада тому, что потеряла девственность при таких романтических обстоятельствах. Другим женщинам повезло куда меньше. И меня до сих пор поражает то, что такие приятные ощущения я испытала с мужчиной, печально известным своей жестокостью.
Годами позже я часто смотрела на Саддама, когда он спал. Усталое лицо. Оружие рядом с изголовьем. Даже во сне он не мог расслабиться: страхи и подозрения не давали ему спать спокойно.
— Неужели это тот же самый мужчина? — думала я, глядя на него. — Как это возможно?
* * *
Сегодня, вспоминая свои первые свидания с Саддамом, я смотрю на все иначе. Теперь-то мне известно, как он имел постоянный доступ к молодым и красивым девушкам — а потом и его сыновья. У мужчин из их клана были специальные сотрудники, в обязанности которых входило находить и поставлять самый свежий и привлекательный товар. Они заманивали девушек обещаниями или просто угрожали им пытками. Важен был результат, а не средства. Не думаю, что со мной что-то было по-другому. Единственное отличие меня от них было в том, что наши с Саддамом отношения не закончились, а продолжались на протяжении десятилетий.
О браке не могло быть и речи. Во-первых, Саддам Хусейн был в Ираке первым человеком, и он не пожелал бы жениться на иноверке. Во-вторых, моя семья не приняла бы его никогда. И в-третьих, он уже был женат. Я же никогда не хотела выйти за Саддама. Ни за что в жизни. Мне было даже жаль его жену Саджиду. А чего хотел сам Саддам?
— Ты всегда будешь моей, — говорил он. — Я убью тебя, прежде чем расстанусь с тобой.
* * *
Саддаму Хусейну нравилась темнота. В темноте он чувствовал себя в безопасности. Его армия нападала чаще всего по ночам. Спящих людей по ночам забирали черные машины. Его самолет взлетал до того, как проснутся первые птицы. Под Багдадом он проложил систему из туннелей, по которым мог передвигаться незаметно для других. И чем старше он становился, тем больше ему нравилось строить себе тайники и убежища. Когда впоследствии американцы нашли Саддама Хусейна в подземном бункере, я не удивилась. Он всю жизнь жил в подполье. При свете он не чувствовал себя в безопасности. Он вообще никогда не чувствовал себя в безопасности. Вот почему у него было так много двойников. Их существование его успокаивало. Помню те утренние часы в спальне в особняке у реки. Саддам вставал с рассветом. Это было лучшее время для убийства. Я быстро начала узнавать запах крови. Почуяв его один раз, уже никогда не забудешь...
* * *
В методах Саддама Хусейна не было ничего нового или особенного. И тем не менее все замалчивали происходящее. Никто не поднимал шума, потому что Саддам был нужен многим в самой стране и за ее пределами. Компании со всего мира инвестировали в Ирак. Нефтедобывающая промышленность приносила баснословные деньги и порождала множество нуворишей. У людей была работа, заводы модернизировались, никто не голодал, даже у женщин появилось больше прав. И многие считали это личной заслугой Саддама Хусейна. Но люди не подозревали, каким кошмаром это обернется. Саддам был из тех, кто не созидает, а портит и разрушает. Даже то, что он сам построил. Что же говорить о том, что до него создали другие.
Мы с Саддамом виделись постоянно. Все знали это, и все молчали. Никто не отваживался обсуждать личную жизнь диктатора. Но пока Саддам был у власти, а я рядом с ним, я могла чувствовать себя в безопасности.
Я была любовницей кровавого диктатора, которого боялись все, и всё, что они могли, это молча меня презирать. Никто не комментировал происходящее. Иногда я заговаривала об этом с Саддамом.
— Зачем я тебе? — спрашивала я. — Почему ты не оставишь меня в покое?
Такие вопросы можно было задавать, только когда Саддам был в хорошем настроении и не прочь поболтать. В ответ, если Саддам соизволял отозваться, я всегда слышала:
— Ты цветок, который я сорвал и который принадлежит только мне.
Или:
— Потому что я не могу жить без тебя, шакра (араб. — “блондинка”). Ты всегда будешь со мной.
Иногда мне удавалось его рассмешить. Тогда он восклицал:
— Пари, ну что мне с тобой делать? Ты безумна!
Иногда, чтобы его поддразнить, я изображала ревность, спрашивая:
— Сколько у тебя других женщин, хабиби?
Мне всегда приходилось быть настороже. Угадывать настроение Саддама, чтобы не навлечь на себя его гнев. Помню, как я однажды завела разговор о других женщинах в его жизни, в существовании которых у меня не было никаких сомнений. Саддам сидел в кресле, я болтала и болтала, и внезапно он выхватил из кобуры револьвер и выстрелил в потолок. Боже милостивый! Я так испугалась, что подумала, что умру. Снова выстрел! И снова. Три раза подряд.
— Закрой рот, шакра!
* * *
Я не могу простить Саддама. Не могу простить ему того зла, которое он причинил мне и другим людям. Не могу понять его жажды власти. Не могу понять страсти к разрушению и убийству. Но каждый народ имеет такого правителя, какого заслуживает. Ирак сделал Саддама своим лидером, потому что Саддам его устраивал. По крайней мере в молодости. Страна хотела видеть на посту президента сильного и властного человека, способного ударить кулаком себя в грудь и сказать: “Я решаю. Я повсюду. Делайте, как я скажу”.
Я не забуду тот день, когда по телевизору показали, как американские солдаты вытаскивают из-под земли заросшего и грязного Саддама Хусейна. Мое сердце обливалось кровью, потому что он тоже был человеком. Близким мне человеком.
