Говорят, любой способен написать одну книгу — книгу своей жизни; и только вторая книга — выдуманная им — делает человека писателем. Алла Яковлевна Иошпе, чей голос страна знает уже больше полувека, написала уже три книги. И все они удивительным образом совмещают в себе и книгу жизни автора, и писательский, творческий взгляд. Сразу цитирую — из отрывка, посвященного похоронам Сталина: «Многие тогда из этого потока не вышли. Мать бьется над телом сына, раздавленного в давке, грозит портрету: «Проклинаю тебя, изверг! Чтобы имя твое, чтобы дела твои сгнили! Чтобы духу твоему гореть в вечном огне!!!».
Эта мать — элемент биографии певицы? Да не совсем. Удачная придумка? Да не то чтобы. А что? Сильнейший художественный образ, западающий в память крепко...
И все же возвращаюсь к самим героям книг — Алле и Стахану. Сначала — маленькая девочка, внимательная, вдумчивая, которая в младенчестве почти не плакала. «Это стало серьезно волновать маму, и она показала меня ларингологу, мол, не немой ли ребенок. Доктор успокоил: „Не волнуйтесь, она всем вам еще напоет!“ Как в воду глядел». Пение будет позже, а пока — проблемы с «лапкой». Ампутации после сепсиса удалось избежать, но свобода движения ушла навсегда, и по сей день Алла Яковлевна ведет ограниченный в физическом смысле образ жизни. Но! Блеск глаз не гаснет, душевная красота не тускнеет — и на концертах как штык!
В книге «В городе белой вороны» мы прочтем удивительные рассказы-притчи. О белой вороне, которая родилась в Черном городе черных птиц. Зарисовки об обычных людях, которых внимательный взгляд писательницы выхватывает из реальности — и происходящее прибавляет в весе и в смысле. Простые нехитрые истории про жизнь. Написаны они светло, глубоко, с потрясающим чувством юмора.
— Алла Яковлевна, вы уже пишете четвертую книгу — «Бочка счастья». Новая книга тоже будет похожа на автобиографию?
— Нет, но во многом все равно наша частичка. Ведь первая книга — это чистая автобиография. Вторая — истории «дороги артистов». В ней уже есть два самостоятельных художественных рассказа. А в третьей уже полкниги рассказов.
— «Разбирайте иногда ваши архивы. Хотя бы для ваших детей», — пишете вы. Сегодня для вас все ли из прошлого приятно вспоминать? Ни в одной из трех книг нет обиды на советскую власть.
— У меня манера другая. Книга «Песня длиной в жизнь» — серьезная, хотя многое с юмором. Но мой принцип — про живых или хорошо, или ничего, а с мертвыми там и без нас разберутся.
Так сложилась наша судьба. Конечно, мы не рассчитывали, что потеряем на этом столько жизни. Первая книжка заканчивается так: «Нас спрашивают: „Как вы все это пережили?!“. А кто вам сказал, что мы все это ПЕРЕЖИЛИ?! А?!». Мы сами на это пошли. Нас родители предупреждали, что нас не выпустят. Мы не хотели об этом думать... Я описываю все наши шаги. Так и слышится, как мы идем вдвоем, взявшись за руки, по Москонцерту. Как уже идут слухи, что мы хотим уезжать. Как исключают нашу дочь, отличницу, Таню из комсомола и из университета... Мне нужна была серьезная операция. Ее можно было сделать за рубежом. ОВИР нам отказывал в отъезде четыре раза: это «не в интересах советского государства». Когда я пришла в отдел культуры горкома партии, нам сказали: «Вы покайтесь, родина вас простит!» — «Нам в чем каяться? — сказала я. — Может, это она должна покаяться? Перед нами и перед многими. Мы перед ней ни в чем не виноваты. Мы всегда достойно несли знамя советского артиста».
— А вы сейчас ту родину простили?
— Простить — значит ожидать от нее чего-то другого. А мы ожидали по дурости, по чистоте душевной, что нас должны выпустить! Но нам отказали и не давали работать. Формально мы числились в Москонцерте, обязаны были выступать. Чтобы запретить выступления, нам устроили прослушивание. Зал аплодировал! Но комиссии сказали, что надо придраться. «Вы не вместе поете», — сказал кто-то. Я сказала: «Если Стахана поставить на одном краю земли, а меня на другом и спиной друг к другу, мы вместе возьмем дыхание». Когда я пришла в комитет по культуре, председатель вскочил: «Вы так пели!». «И тем не менее вы подписали протокол, чтобы отказать нам в праве сольных выступлений, — сказала я. — Настанет момент, когда вам будет стыдно за эту подпись, а может, и за это время».
Но пение — наш единственный хлеб! И как можно не петь? Мы сделали театр «Музыка в отказе», выступали в нашей квартире с теми, кто был в таком же положении. Приходили люди, приносили съестное, деньгами мы не имели права брать... Но главное — мы смогли пройти это время только потому, что мы были вместе.
