Авиньонский театральный фестиваль, который прошел уже полпути, так или иначе можно рассматривать как прогноз на завтра. Можно сказать, что завтрашний день европейского театра, начавшийся уже сегодня, будет весьма технократичным. Даже консервативный театр все больше и больше использует преимущество видео и кинематографа. Проще назвать спектакль, где в качестве декораций не использовался экран — от скромненького, комнатного, до широкоформатного. В болгарском спектакле "Черное руно" на экране — хроника времен коммунизма. Прозрачность белого полотна, подсвеченного к тому же определенным способом, позволяет артисту вмонтироваться в кинодействие. Латерна магика, введенная когда-то в театр Милошем Форманом, также украсила или же обезобразила некоторые постановки. Во французском мюзикле "Это не жизнь?" обнаружилось целых восемь разнокалиберных экранов — два здоровых квадратных в окружении прямоугольных, треугольных. Когда вывозят металлическую раму, в которую вмонтирован пациент больницы, подключенный к датчикам и приборам, на экранах возникают все его пульсирующие внутренние органы — от сердца до аппендикса... Радует то, что про все про это к тому же хорошо поют под живой звук, пародируя взаимоотношения медиков с больными, подопытными кроликами. Но что там кино. Театр будет супертехнологичным, утверждает в Авиньоне известный итальянский режиссер Кастеллуччи с романтическим именем Ромео. Он представил спектакль "Генезис". Но задаваться вопросом, о чем он, на самом деле абсолютно излишне. Может, о превратностях судьбы? О противостоянии Бога и дьявола? О детстве и зрелости человечества? Биться над тем, что собственно хотел сказать художник, — ни к чему. Надо смотреть, как это сделано, и удивляться технической необузданности смекалки итальянца и чистоте воплощения его идей. За темной вуалью творится нечто невообразимое — наверху в металлическом ящике что-то булькает и дымится, слева луч света постепенно проявляет мышцы мощного мужского торса. Торс встает и игрой света превращается в огромного, двухметрового голого негра, на которого сверху льется дождь из золота. А справа в этот момент вдруг из темноты проступает прозрачный аквариум, и в нем гибкий мужчина вытворяет из своего тела что-то невообразимое. Он так сплетает и расплетает конечности, так гнется и ломается, что возникает ощущение, будто не один, а как минимум два человека в аквариуме занимаются любовью. Но тут же какой-то никелированный механизм засыпает его сверху землей и выводит к прозрачному занавесу женщину — с одутловатым животом, без одной груди и без комплексов. Откуда что берется, непонятно. Из пустоты, из воздуха режиссер, как Копперфильд, достает предметы, людей, детей и так же "убирает" их. Кинетические, акустические, оптические технологии расширяют пространство и звуковое восприятие. А где же собственно театр? Как это ни парадоксально, но весь технократизм мира Кастеллуччи — это способ передвижения к забытой первозданной красоте. Только в третьей части понимаешь — из того, что на сцене кипело, вращалось, летало и поражало отточенностью формы, — что речь тут о Библии, о зарождении Адама и Евы, возникших из ничего. Каин с глазами, полными пустоты трагического опыта, в финале раскается. Спрятавшись за подвешенную черную тарелку так, что зрителю видны только Каиновы ноги с обнаженными гениталиями, он быстро вращается. И от этого бешеного вращения корона на его голове отбрасывает огромную пугающую тень на порталы, задник, на зрительный зал. Из неясного звукоподобия вырастает красивейший хорал. На заднике открывается черное пространство, пугающее своей неизвестностью, но украшенное как будто подвешенными в воздухе предметами неопределенной формы. Визуальные эффекты "Генезиса" несут невыразимые образы и действуют на подсознание. В Авиньоне этот спектакль идет номером один, оставив позади тех, на кого делались ставки с самого начала, — "Мойщика стекол" Пины Бауш, "Медею" Жака Лассаля, не говоря уже о других, рангом ниже. Впрочем, Авиньон всегда хорош своими непрограммируемыми шагами. Об этом — в ближайших номерах "МК".
