В свои 65 он так реактивен, что с ним малоинтересно говорить о вчерашнем дне. Вчерашнем буквально: где был, что вещал?.. Оттого, что живет он в настоящем и завтрашнем, и с трудом поспеваешь за этим седым и веселым господином, определяющим себя не иначе как "бульдозер". Вот и сейчас, когда большинство его коллег расслабляется в межсезонье, он вкалывает в Бостоне, в летней Школе-студии МХАТ. С ним же — жена Марина Зудина и пятилетний сын Павлуша, обожающий гулять с отцом вечерами по берегу океана. И юбилейное интервью с Табаковым, располагающее к подведению итогов, вышло скоростным, как автоматная очередь, по... телефону. -Олег Павлович, на какой скорости вы живете — 120, 160? — Я думаю, 120. — Не боитесь расшибиться? — Нет. Я вожу машину уже 32 года. — А вы вообще чего-нибудь боитесь? — А-а-а... Пожалуй, того, что, не дай Бог, дам повод моим детям стыдиться меня. Вот этого боюсь. — У вас были достаточно сложные отношения с ними. А как сейчас? — С Антоном — хорошие, нормальные отношения. С дочерью Александрой — по-прежнему никаких (дети О.Табакова и актрисы Людмилы Крыловой. — М.Р.). С младшим сыном Павлом — полное взаимопонимание, и с любимой внучкой — тоже. — Идут года, меняется система координат. Что вы по-прежнему уважаете и цените в людях и что презираете? — Да то же, что было: доброту, интерес и расположение к людям — наверное, это входит в понятие "интеллигентный человек". В моей жизни встречалось несколько интеллигентных людей: прежде всего это — внучка выдающегося русского художника Валентина Серова, Ольга Александровна, Александр Исаевич Солженицын, Виктор Петрович Астафьев, Сережа Аверинцев... — А что вы ни при каких обстоятельствах не простите людям разных поколений? — Подлости. — Часто с этим сталкивались? — Нет, но это сильнодействующая вещь. — Что вы не терпите в своих коллегах? — Забвения добра. Это один из страшных грехов. Прерывается серебряный шнур, длящийся Оттуда... — Скажите, а вы когда-нибудь выясняете отношения с Олегом Павловичем Табаковым? Оставшись наедине, ведете внутренний диалог? — Нет. Я живу с ним в согласии. — И никогда его не ругаете? — Ругаю. Ругаю за доверчивость, за легкомыслие, за поспешные решения. Я довольно ответственный человек. — А вы не ругаете его за то, что он согласился взять МХАТ, имея колоссальные нагрузки в своем театре, в Школе-студии и в конце концов в семье? — Ругай не ругай, но подлее было бы не взять театр. Тем более что обязанности ректора вместо меня теперь выполняет профессор Анатолий Смелянский. Вот здесь, в Бостоне, все нерабочее время у меня целиком уходит на чтение пьес, разговоры с актерами, режиссерами, то есть идет формирование репертуара. — В "Табакерке"? — Нет, в "Табакерке" все спланировано на год вперед, тут могут быть только маленькие дополнения. Я говорю о репертуаре МХАТа, который я хотел бы спланировать уже на сезон 2001/2002 года. — Можно вас попросить конкретизировать: с кем именно из актеров и режиссеров вы ведете переговоры? — Нет, не стоит этого делать. Я объявлю об этом осенью. Это разные актеры из разных театров. А с режиссерами... Вот с Сашей Мариным. Предварительно уже договорился с Камой Гинкасом и Римасом Туминисом из Литвы. Мы начали работать с Еленой Невежиной. А также с учеником Петра Фоменко — Вениамином Скальником — по результатам его работы, которой сейчас он занимается в подвале ("Табакерка". — М.Р.). А работа в подвале, скажу я тебе, — это идентификация группы крови новичковой с нашей: если совпадет — будем сотрудничать. — Значит ли это, что тот, кто удачно работал в "Табакерке", будет приглашен во МХАТ? — Не обязательно. Я просто демонстрирую конкретность моих усилий. Но главная моя задача сейчас — определение названия драматического произведения, которое будет делать Кама Гинкас, приглашенный мною в этом году как руководитель режиссерского курса Школы-студии МХАТ. Это, с моей точки зрения, один из наиболее значительных людей сегодняшнего театра, которому есть что сказать, и он в очень хорошей форме. Боннский театральный фестиваль был тому подтверждением. Все же остальные режиссеры, сотрудничавшие с Художественным постоянно, выведены мною за штат. — Может быть, в связи с этим вы уже нажили себе врагов? Эти люди жили в театре достаточно спокойно... — Это меня не интересует. Система выведения за штат — по сути возвращение к тому, что было при отцах-основателях. Немировичу, например, ну никак не приходило в голову брать на службу Гордона Крэга или Леся Курбаса, Таирова — они работали там, где работали... Их привлекали к сотрудничеству, если материал требовал именно их режиссуры. Потому что пьеса, драматург и режиссер — единое целое. Как говорится, связь по любви. — И тем не менее по Москве ходят упорные слухи, и ваша труппа в напряжении: с девятью актерами вы уже расстались. Для этого были основательные причины? — Да, весьма. Я так скажу: я — порядочный человек, и я без причины не расстанусь ни с кем. — В основном — алкоголизм? — Не только. Очевидная ненужность. За 14 лет работы в подвале я расставался не со многими. Если сейчас у нас 29 человек, то в общей сложности было, наверное, на 15 человек больше. С другой стороны, в Думе сейчас всерьез проходят поправки к Трудовому кодексу. Наше трудовое законодательство до такой степени сделано не для жизни в театре, а для прекращения жизни в нем... Это при ничтожности денежного жалованья. Оно напоминает сына плотника в рассказе Чехова "Каштанка". Помнишь, он привязывал кусочек мяса на шпагат, давал Каштанке проглотить, а потом медленно вытягивал? Именно таким является сегодняшнее жалование в театре... — Вы опасаетесь общественного мнения, возбуждения слухов? — Ни слухов, ни разговоров я не опасаюсь. Волков бояться — в лес не ходить. Дела во МХАТе настолько серьезные, драматичные, что, если я буду отвлекаться на слухи и разговоры, я не успею ничего сделать. Я взялся за это чистое дело, чтобы попытаться вернуть былое в этот лучший театр мира. — Зарубежных режиссеров будете привлекать во МХАТ? — Мне предложили свои услуги некоторые из них. Это трогательно, и оказалось, что дело вовсе не в деньгах, а в желании поработать во МХАТе. Я пока не воспользовался этими любезными предложениями. Сейчас надо порядок навести в доме. — Я не люблю громких слов, но вы рассматриваете себя в этом смысле миссионером? — Я скорее Сергей Кужугетович Шойгу, а не миссионер. — Только он об этом не знает... — Ну, наверное, он об этом не знает. Как комический артист я привык все немножко снижать, транспонировать на жанр ниже. Патетика мне несвойственна. — Что для вас остается константой в этой жизни, по которой вы мерите себя и всех остальных людей? Есть ли такое число "пи" для вас? — Это основатели МХАТа — Константин Сергеевич, Немирович-Данченко. — Но, простите, вы же их не знали. А воспоминания для потомков часто лакируют историю... — Довольно давно я собираю биографию театра вообще, а мхатовского — особенно. Несмотря на все то, что было ложного между этими людьми, они смогли так достойно прожить жизнь, что без конца вспоминают Художественный, его прошлое. Строят будущее... Ну, короче говоря, не на нас жизнь кончается. — А вас не обижает, когда вас называют котом Матроскиным? Вроде как не по чину... — Никаких комплексов не испытываю на этот счет. Ну как можно обижаться на людей, которые обращаются к тебе "дорогой" или "милый"? Ну, значит, они меня таким запомнили. Я скорее удивляюсь: на Матроскине выросло уже не одно поколение. — Ваш сын знает Матроскина? — Видел, но это он со мной не обсуждал. Думаю, разбор полетов впереди. Вообще, скажу тебе, что, когда озвучивали "Простоквашино", работа шла легко и радостно. Я подходил к микрофону, и все само собой находилось. С утра, помню, встаю и думаю: "Чегой-то у меня настроение такое хорошее? А, это я сегодня Матроскина озвучиваю". — В планах такого мультика больше нет? — Увы. Коммерческие проблемы изничтожают "Союзмультфильм". Поэтому... Вот к осени кино должно выйти — "Президент и его внучка". А в театре — премьера в сентябре "Любовных писем", там я играю с Олей Яковлевой. Это мой ответ юбилею. — Вы хотели бы, чтобы ваш подрастающий сын занимался именно театром? — Да нет... Пожелать ему такого не могу. — Я ошибаюсь или нет, что ваши негласные пословицы — это "пан или пропал" и "или грудь в крестах, или голова в кустах"? — Конечно. Я в жизни терпел поражения трижды. Первый раз — когда зимой 58-го года в "Современнике" запретили "Матросскую Тишину". Второй — когда инфаркт был, которого я в свои двадцать девять просто не ожидал. И в 80-м году — когда Гришин, прохвост, придушил нашу первую студию. Вот, пожалуй, и все. Но если посмотреть внимательно, то подвал шаг за шагом развивается. Последний спектакль ("На дне". — М.Р.) для меня — большая радость. — Если три поражения за всю жизнь, то... Я думаю, они тонут в победах. — Дело в том, как ты держишь удар. — А вы в какой стойке предпочитаете держать? — Ну, как говорится, не в состоянии нокдауна. Я все-таки подымаюсь. И не отдыхаю на плече у соперника. — Вы предпочитаете нападать в случае поражения или защищаться? — Я в этом смысле похож на бульдозер. — Называется, "сам погибну, но и всех остальных не пощажу"?.. — Ну, там уж посмотрим. — Вы известный в Москве гурман, и знающие люди говорят, что "если Лелик ест, то можно кушать". А вкусовые пристрастия с годами меняются? — На самом деле самые удивительные яства для меня — из детства. — У вас же было военное детство — откуда там яства?.. — Да брось ты! Это черный хлеб с хлопковым маслом, мороженый лук, жареный на хлопковом масле, соленые помидоры, которые были даже в войну. Бабушка Оля варила борщ с черносливом. Каша гречневая, которую она делала... О, это очень высокое искусство! — А в Бостоне вы какую кухню предпочитаете? — Устрицы, креветки, которые подают в Бостоне, хороши. Как хороша всякая свежая и здоровая пища. Но все равно русская еда лучше. — А театральные пристрастия с годами меняются? — Нет... Живой артист — вот главное. Я помню, как Женька Евстигнеев играл в "Матросской Тишине". Помню старика Олега Ефремова в "Вечно живых". Я помню, как мой учитель Василий Осипович Топорков играл Круглосветлова из "Плодов просвещения" и какие руки у Наташи Бессмертновой. Помню руки сегодняшней Ульяны Лопаткиной. Феноменального по своей одаренности танцора Васильева. — День рождения в Бостоне будете отмечать? — Я думаю, что пробегу мимо дня рождения и соберу людей где-нибудь в октябре. — Неужели в Бостоне зажмете? — Не зажму. Куплю еды, водки. Соберемся. — Какой подарок вам запомнился больше всего за свою жизнь? — Мои земляки из Мордовии подарили такую деревянную скульптуру, очень красивую. Мой дружок Сережа подарил мне смешного бронзового монаха, который своим огромным пузом напоминает меня самого. — Вас, Олег Павлович, монахом ну никак не назовешь... Людям такого ранга, как вы, принято дарить дорогие, презентабельные подарки, а на самом деле они ждут в душе чего-то другого. Когда-нибудь вы получили то, что хотели? — Бывало. Вот не так давно мне Толя Павлов, дружок из Екатеринбурга, сделал подарок. Не буду рассказывать что, но это было то, чего я хотел. — Что-то интимное? — Вроде того. — Что вы делаете по вечерам в Бостоне? — Я гуляю вдоль океана с сыном. Это интересное занятие: там беспрерывно взлетают самолеты с аэропорта, и Павел комментирует это обычно по часу. — Вы куда-нибудь ездили? — Нет. Я нанес протокольные визиты своему руководителю американского репертуарного театра в Бостоне, доктору, который меня лечит: у меня нечто вроде такого прострела. Старому другу Маргарет Харли: она руководитель нью-йоркского театра "Америкэн актинк компани", с которым мы дружим более 12 лет. — Какие чувства вы испытываете к Олегу Павловичу Табакову, попавшему в 2000 году, когда ему уже 65, в такую мхатовскую ситуацию? Испытываете чувство жалости, сострадания или, наоборот, невероятной гордости за то, что он стал худруком МХАТа? — Я вообще, когда могу, помогаю людям. Я постараюсь ему помочь. — Что вы ему пожелаете? — Здоровья.
