На войне человек не становится ни лучше, ни хуже. Война, как наждак, сдирает с человека все напускное, поверхностное, обнажая его ядро, выставляет его сущность наружу. И если ядро изначально было крепким, то на войне оно станет еще крепче, закалится. Такой человек вынесет все, не сломается. Если же ядро было гнилым, как червивый орех, то война разрушит его окончательно, раздавит, отравит гнилью страха, и такой человек ради сохранения своей жизни пойдет на все... Даже на предательство. Обычно предателей расстреливают. Тут же, на поле боя. В нашей истории эти люди остались живы. И продолжают жить вместе с нами. Окружающие даже не подозревают, какой черной и непристойной была их биография. Кто-то здоровается с ними за руку. Кто-то пьет с ними пиво. Об их подлинной судьбе знают немногие и стараются не вспоминать этого. Но самое страшное, что о них почти забыли даже те, кто должен был огласить предателям суровый вердикт закона... Из материалов уголовного дела: "...21 ноября рядовой Лимонченко К.М. самовольно оставил расположение боевых позиций в районе населенного пункта Орехово Чеченской республики. 22 ноября Лимонченко в сговоре с Крючковым похитили цинк патронов 7,62 мм, десять гранат РГД-5 и ушли к боевикам". n n n Уйти Лимонченко задумал давно. Просто он очень хотел жить и очень не хотел подыхать на этой не нужной никому и насквозь проданной войне. Если генералы хотят воевать, пускай воюют, а он хочет домой. Но домой попасть было не так-то просто. Здоровье у Константина было отменное, болезни не брали коренного сибиряка с детства, и "закосить" под воспаление легких или дизентерию, чтобы отлежаться в госпитале, не получалось. Можно было, правда, сделать самострел — прострелить руку или ногу, но Лимонченко очень боялся боли и слишком любил себя, чтобы решиться на это. Бежать? Если поймают, то за дезертирство ждет тюрьма, — недавно замполит читал им Уголовный кодекс и особое внимание обратил именно на эту статью. К тому же бежать особо некуда — кругом одни чеченцы... Чехи, чехи... Чехи! Точно, как же это он раньше не догадался! Решение перейти на сторону боевиков пришло внезапно, само собой, но Лимонченко сразу понял, что это верный способ сохранить себе жизнь малой кровью, без членовредительства и тюремной отсидки. Чехи сильны, они всегда побеждают, а после завоевания Чечней независимости он вообще окажется в другом государстве. Правда, скорее всего, придется испачкать руки в крови, но это не так страшно — кровь же будет чужая, не своя. Той же ночью Лимонченко вместе с Крючковым, вполне нормальным парнем, тоже считавшим, что умирать ему еще рановато, прихватили цинк патронов и, перепрыгнув через бруствер окопа боевого охранения, направились в сторону Старого Ачхоя. Роман Макаров, бывший военнослужащий: — Да, я знаю Лимонченко и Крючкова. Я встретил их в Старом Ачхое, в блиндаже, где нас держали. Они тоже были в плену, но потом, в феврале, кажется, приняли ислам. Из материалов уголовного дела: "...В августе 1996 года в процессе опроса бежавшего из плена военнослужащего Владимира Денисова была получена информация, что он содержался в школе в селе Старый Ачхой, где в охрану пленных входили 2 военнослужащих ВВ. Один сменил имя Константин на Казбек (в отдельных случаях — Лимон), другого звали Руслан. Оба добровольно приняли ислам". Лимон был зол. Чехи приняли его не так, как он думал, и поначалу засадили в зиндан (глубокую яму в земле) вместе с другими российскими военнопленными и строителями-заложниками. Потом, правда, боевики оценили его подобострастие и выпустили из ямы. Вскоре почтительного "кяфира" выделили из числа остальных шурави, приблизили к себе и даже разрешили принять ислам. Ему выдали пулемет и поставили охранять пленных. Но все равно чеченцы относились к нему не как к своему, и Лимон понимал, что если понадобится, то они сдадут без оглядки, а при случае легко пустят его в расход. Константин рассуждал здраво: надо доказать этим чертовым нохчи, что он будет им полезен, слиться с ними в одну стаю и по-настоящему стать Казбеком, а не Костиком. Как это сделать? Отправиться на передовую и делом доказать свою преданность? Ну уж нет, на это Лимон был не согласен, в таком случае можно было оставаться и в родной роте, которую он по инерции продолжал называть своей, — передовая везде одинакова. Теперешняя должность охранника в тылу его вполне устраивала. Значит, надо проявить "геройство" здесь и закрепиться около спокойного блиндажа с пленными, подальше от стрельбы. И Лимон принялся за дело. Своей первой жертвой он выбрал пленного подполковника ФСБ. Он ничего не имел против него лично, просто подполковник оказался подходящей кандидатурой — фээсбэшников чечены ненавидели особенно. Сначала это не доставляло ему никакого удовольствия, и он бил подполковника без интереса, только потому, что так было надо. Но потом Лимон втянулся, ему стало нравиться чувствовать себя властелином чужой жизни. И он стал избивать подполковника просто ради удовольствия, и даже специально вырезал из дерева дубинку, чтобы не сбивать пальцы. Он бил подполковника в одиночку и вместе с другими охранниками, бил руками и ногами, держал его, когда за дело принимались Иса с Асламбеком, и снова бил. А когда подполковник умер от гематомы мозга, переключился еще на другого пленника-фээсбэшника, в звании прапорщика. Из материалов уголовного дела: "В середине марта Лимонченко выдали оружие, поручив охранять пленных и производить самосуд по своему усмотрению. ...Лимонченко неоднократно вместе с чеченцем по имени Иса избивал до потери сознания саратовского строителя с признаками психического расстройства, чтобы он вел себя тихо и не кричал..." Избивать этого малахольного строителя было одно удовольствие. Он так нелепо убегал от Лимона, откровенно боясь его дубинки, и так смешно верещал, закрывая голову руками, когда Лимон валил его на землю и начинал пинать кованым армейским ботинком в живот. Он не мог удержаться от смеха. Строитель был любимой игрушкой Лимона, и он долго забавлялся с ним, маясь в лагере от скуки. Правда, потом у строителя сильно распухла голова, и Иса запретил бить его, говоря, что тот становится непригодным для работы, и Лимону пришлось оставить парня в покое. Но когда Иса не видел, Лимон иногда позволял себе немножко побить строителя — не сильно, парой ударов сбивая его с ног. Но это было уже не так весело. Олег Васильев, бывший военнослужащий: — В плен я попал в декабре 96-го. Когда нас привезли в Старый Ачхой, Лимонченко с Крючковым уже были там. Они приняли ислам и перешли на сторону чеченцев. Мне тоже предлагали принять ислам, но я отказался. Чеченцы за это перестали меня кормить. Я перешел на подножный корм, чуть не сдох, ел черемшу, крапиву. Выжил. Как выглядел Лимонченко? Плотный, ростом сантиметров сто восемьдесят, в общем, здоровый такой кабан. Но меня он не бил, может, потому, что сам срочником был. Они вообще срочников били меньше, чем остальных, — контрактников там, офицеров или гражданских, но умирали молодые быстрее. А вот кому особенно доставалось, так это контрактникам, их избивали очень жестоко, говорили, что те приехали убивать за деньги. ...В плену я был девять месяцев, все это время Лимонченко и Крючков были с нами, охраняли. Правда, они периодически отъезжали куда-то, но куда, я не знаю. Отъезжали новоявленные моджахеды с рязанскими физиономиями на расстрелы... В начале июня 96-го Лимонченко, Крючковым и еще одним чеченцем, Зелимханом, были погружены на грузовик и вывезены за пределы лагеря шестнадцать контрактников и учитель-чеченец, которых держали в Старом Ачхое. Отвезя контрактников в степь, Лимон приказал им выйти из машины и рыть могилы. "Для себя стараетесь с последним жильем", — шутил палач над своими жертвами. Каменистая почва поддавалась с трудом, и копавшие себе могилы люди были рады этому. Солнечный июньский день, наполненный прохладой и пьянящими запахами леса, был слишком хорош для смерти, и каждый лишний камень в земле, который надо было выковыривать, продлевал их существование в этом дне. И они работали не торопясь, с фаталистическим равнодушием, уже не обращая внимания на подгонявшие их выкрики охранников. Когда могилы были готовы, Лимон дал каждому в руки нож. Не понимая, чего от них хотят, люди вертели в руках длинные кавказские кинжалы с широкими загнутыми лезвиями и напряженно ждали. Помолчав некоторое время, Лимон сплюнул и вынес приговор: — Ну что, суки, жить хотите? Хотите, твари... Мы даем вам шанс. Сейчас вы будете резать друг друга, и тот, один из вас, кто останется в живых, будет отпущен на свободу. Тех же, кто откажется делать это, мы расстреляем. ...Они не стали убивать друг друга. И тогда Лимон, Крючков и Зелимхан, как и обещали, расстреляли всех. Тела убитых приказали закопать учителю, специально оставленному в живых для этой работы. ...Учитель до войны работал в той самой школе в Старом Ачхое, где его потом держали в заложниках боевики. Они пытали его в том самом школьном классе, где он когда-то учил ребятишек грамоте... Чеченцы называли его "фээскашником" и все время били, требуя, чтобы он признал это и сказал, кто и сколько сможет за него заплатить. В последнее время учитель чувствовал себя очень плохо. Недели три назад боевики повели их на строительство разрушенного русскими самолетами укрепрайона в горах, и Лимон приказал всем выйти из блиндажа и построиться на улице, добавив, что кто не успеет выбежать за тридцать секунд, получит по полной программе. Учитель не успел, и Лимон принялся избивать его. Начав избиение еще в блиндаже, Лимон выкинул учителя на улицу, как он сам говорил, на свежий воздух, и продолжил бить там. Сначала Лимон бил его руками, стараясь попасть непременно в челюсть, потом же, когда учитель потерял сознание и упал, Лимон бил его ногами и дубинкой в живот, по почкам, в пах. После этого избиения учитель две недели не мог двигаться, у него отказали почки и был поврежден позвоночник, а отбитый желудок отказывался принимать пищу. Учитель так и не смог поправиться до конца, ходил хромая и страдал расстройствами памяти, забывая, кто он и что здесь делает... Закопав всех, учитель подошел к машине, на подножке которой сидел и курил Лимон. Увидев, что работа закончена, Лимон приказал учителю вернуться и собрать лопаты. Когда учитель повернулся, Лимон хладнокровно выстрелил ему в затылок... Олег Васильев, бывший военнослужащий: — ...Я его не оправдываю и не осуждаю. Не знаю, это личное дело каждого. Я бы так не смог — перейти на другую сторону, чтобы выжить, так поступать со своими... Не знаю, я бы так не смог. Мировосприятие человека на войне сильно меняется. В условиях постоянной угрозы смерти, лишений, грязи и холода такие понятия, как жалость, добродетель, мораль, практически полностью атрофируются и уже кажутся нелепыми. "Хомо сапиенс" поворачивает эволюцию вспять, начиная путь в обратном направлении — от человека разумного к животному, постепенно теряя на этом пути все человеческое, что в нем было прежде. Степень этого озверения определяется многими факторами — временем, проведенным на войне, тем, что довелось пережить, внутренними качествами. Пробыв на войне неделю, человек может испугаться вида трупа. Через три месяца он будет есть тушенку, облокотившись на оторванную голову, чтобы удобней было сидеть. После первой смерти перестаешь быть просто человеком и становишься солдатом. Но далеко не все скатываются в бездну, окончательно превращаясь в животное. Многим удается затормозиться на этом пути — срабатывает внутренний стопор. Убийство на войне — норма. Это такая работа, так надо, и от этого никуда не денешься. Но можно убивать и сохранить надежду на возрождение своей души, использовать убийство только при крайней необходимости — когда нет выбора. А можно наслаждаться убийством, убивать просто ради удовольствия. Таким людям война дает свободу действий, безнаказанность, и они ошалевают от этой безнаказанности. Внешний стопор снимается, а внутреннего у них никогда и не было. И они бросаются убивать. ...В июне 96-го я девятнадцатилетним солдатом-срочником служил в Чечне. Мой полк стоял тогда в горах под Шатоем, и мы жили в мазанке пастуха, погибшего при обстреле. Во время артналета реактивный снаряд попал ему в грудь, и от него ничего не осталось — только фрагмент позвоночника застрял в куртке, да из галоши мы вылили лужицу крови, смешавшуюся с талой водой. Было еще колено, но его забрали родственники — хоронить. Мы, молодые пацаны с убитой уже психикой, стояли над пастухом (если можно так выразиться о лохмотьях человеческого тела), ворошили ногами остатки его одежды и ничего, абсолютно ничего у меня внутри не шевелилось. Кто-то из нас, может быть, даже я, рассказывал тогда байку про то, как одному майору-вэвэшнику оторвало ногу. Смешная такая байка... И мы тогда улыбались! Чуть позже мы взяли в плен араба, он прятался на минном поле, где подорвался отряд боевиков. Один наш начальник гонял его на это поле, и араб приносил ему снятое с боевиков оружие, деньги, всякое барахло. В конце концов он подорвался, ему оторвало часть ступни. И араб отказался идти на мины снова: "Расстреливайте, больше не пойду". Его расстреляли. Расстрелял ординарец этого самого начальничка, с радостью выполнив приказ: "Я же говорил, что убью тебя". После этого никто из нас не здоровался с этим ординарцем. И хотя никакой жалости ни к погибшему пастуху, ни уж тем более к этому арабу я не испытывал, я знал, что я бы так не смог. Я никогда не смог бы расстрелять безногого пленного. Или заставить пленных резать друг друга ножами. Не знаю, я бы так не смог. Дмитрий Грознецкий, бывший военнослужащий: — В августе в Грозном нас обменяли на каких-то чеченцев, бывших у федералов в плену. Лимонченко с Крючковым ездили тогда с нами, но от обмена отказались. Хотя им предлагали. К ним приезжали родители, разговаривали с ними, умоляли вернуться, но те так и не вернулись, ушли обратно с чехами... Лимон оказался прав. Он для чеченов так и не стал своим, кавказское имя Казбек к нему не прижилось, и в конце концов чехи сдали его, насильно выдав ФСБ в обмен на своих полевых командиров. Обмен состоялся в октябре 1996 года в Грозном. Олег Васильев, бывший военнослужащий: — Да ничего им не будет. Съездить на места преступлений для проведения следственного эксперимента невозможно. Доказательства все тоже там остались. Кроме того, Лимонченко нашел хорошего адвоката, платит ему большие деньги. Меня несколько раз вызывали свидетелем по этому делу, но давно, года два назад. С тех пор — молчок... Уголовное дело, заведенное Болшевской военной прокуратурой Московского военного округа по статьям 338 ч. 2 (дезертирство) и 226 ч. 3 (хищение боеприпасов), по странному стечению обстоятельств было приостановлено в связи с Постановлением Госдумы об амнистии, а рядовые Лимонченко и Крючков... отпущены на свободу под подписку о невыезде. Хотя в этом самом Постановлении черным по белому написано, что действие амнистии не распространяется на лиц, совершивших хищение боеприпасов. Разыскать следователя, ведшего это дело, нам не удалось — он то ли уволен, то ли переведен в Москву на повышение, и следы его затерялись безвозвратно. Само же дело, после двухлетнего перерыва, передано на доследование в окружную прокуратуру Северо-Кавказского военного округа. — Никаких комментариев. Дело это на доследовании, могу сказать лишь только, что у нас достаточно оснований для предъявления обвинения. А признают их виновными или нет — это уж как суд решит — таков на сегодняшний день вердикт военных прокуроров. (В интересах следствия все фамилии изменены.) Москва — Ростов-на-Дону — Луховицы.
