4. Во что нам стала та страда...
Популярнейшей песней брежневских времен была та, в которой постоянно повторяли припев: “...нам нужна одна победа, одна на всех — мы за ценой не постоим”. И мы пели ее, не вдумываясь в чудовищный смысл этих слов. Что это за готовность — платить чем угодно и сколько угодно?
Ну, пьяная купеческая лихость еще может бахвалиться: заплачу любую цену! Но ведь там речь идет о деньгах. А тут — о жизнях миллионов людей: отцов, братьев, сыновей... Не может нормальный человек говорить, что его не интересует цена победы, что он “за ценой не постоит”. Это позиция бюрократа, причем бюрократа коммунистического. Так что автор песни высказал правду, но правду о подходе к цене войны со стороны Сталина, Жукова, всего советского руководства, всей номенклатуры — и военной, и партийно-государственной.
Сейчас чаще поют другую песню: “Поклонимся великим тем годам, и славным командирам, и бойцам, и маршалам страны, и рядовым, поклонимся и мертвым, и живым”. И хотя в ней уже больше человечности — но и она исходит из идеи, что “война все спишет”, что всем надо кланяться одинаково.
Поклониться, конечно, надо. Но очень и очень по-разному. Одно дело маршалы, другое — рядовые, командиры взводов, рот, батальонов. Еще Александр Твардовский в поэме “Василий Теркин” хорошо написал: “Разделен извечно труд:/Города сдают солдаты,/Генералы их берут”. А в другой поэме, “За далью — даль”, Александр Трифонович пишет: “Во что нам стала та страда./Когда мы сами, вплоть до Волги,/Сдавали чохом города”.
Вот тут уже другой, народный подход к цене войны. Не тот, купеческо-бюрократический, где “за ценой не постоим”, а тот, где надо спрашивать: “Во что нам стала та страда?”
И, отмечая победу под Москвой, мы не имеем права ни игнорировать цену победы, ни ограничиваться общим благодарным поклоном тем великим годам и уж тем более — маршалам и вождям.
К сожалению, слова Александра Твардовского не стали песней. А песню другого поэта — Михаила Исаковского — со словами “Хотел я выпить за здоровье,/А должен пить за упокой” кое-кто пытался объявить чуть ли не антисоветской из-за этого воина, который заплатил за победу, и сполна: и любимой Прасковьей, и всей семьей, и родной хатой — чтобы “на груди его сверкала медаль за город Будапешт”.
И даже сегодня мы терпим безобразный, грязный процесс над вдовой генерала Льва Рохлина, без десятилетий совместной жизни с которой, конечно же, не мог вырасти из лейтенанта этот генерал с его народной моралью, для которой самое главное — провести военную операцию так, чтобы свести к минимуму потери солдат и офицеров. За это его со слезами благодарили в Волгограде матери его солдат. И неудивительно, что генерал с такими взглядами не мог мириться с тем, как ведутся реформы в России, что и стало подлинной причиной его убийства.
Занятия по тактике у нас вел один полковник — прекрасный знаток дела, но очень сдержанный и строгий. После XX съезда и разоблачения Сталина он пришел на занятия заметно возбужденный и сказал: “Подчиненных младших командиров вы обязаны оценивать не только по степени выполнения поставленных перед ними боевых задач, как того требует Устав, но и по тому, какие потери понесли их подразделения, т.е. по меркам человеческой совести”. От этого полковника я впервые услышал и новую для меня оценку Берлинской операции 1945 года — как операции, в которой главными были не военные задачи, а амбиции Сталина и других лидеров антигитлеровской коалиции, амбиции окружавших Сталина маршалов — Жукова, Конева и т.д. Ради этих амбиций сложили голову в последние дни войны десятки тысяч солдат и офицеров — тех самых, которых уже ждали семьи, которые позарез были нужны для восстановления страны и которых — сверх всяких норм и безо всякой серьезной необходимости — бросили штурмовать твердыни Берлина.
К сожалению, ни генералы, ни офицеры — кто, по словам Олега Газманова, “не делал карьеры от солдатских кровей”, — не были главными героями и московской битвы.
Московская битва — и это обязательно надо сказать во дни ее юбилея — как раз и была самым наглядным примером советского, большевистского, сталинского, жуковского стиля войны. Я далек от крайностей оценки Суворова (Резуна), который пишет о том, что наши маршалы просто заваливали сидевших в окопах немцев трупами наших солдат. Но цифры есть цифры. Я не беру общий итог войны. Я беру цифры Московской битвы.
Считалось, что при наступлении потери наступающего втрое больше, чем у обороняющегося. Но на оборонительном этапе битвы под Москвой, с 30 сентября по 5 декабря 1941 года, мы, обороняясь, потеряли — по официальным данным — 900 тысяч человек, а наступавшие немцы — не утроенное число, соответствующее военным нормам (2 млн. 700 тысяч), а всего 145 тысяч военнослужащих.
За время первого этапа нашего наступления с 5 декабря 1941 года по 7 января 1942 года мы потеряли 380 тысяч, а немцы — 104 тысячи. Тут уже все ближе к норме.
В целом же собственно за битву под Москвой на двух этапах мы потеряли 1 млн. 280 тысяч, а немцы — 250 тысяч.
Я думаю, что реальные наши потери — как и положено по советской традиции скрывать от народа правду — больше. Но и по официальным данным, мы потеряли в пять раз больше, чем немцы. Такова цена нашей победы. И о ней необходимо говорить во дни юбилея.
Но дело не только в количестве погибших под Москвой. Нельзя не говорить о профессиональном составе, об образовании — словом, о качестве наших утрат.
В московское ополчение ушел цвет московского рабочего класса, цвет интеллигенции.
Московский университет дал одну тысячу добровольцев. Среди них был и профессор А.В.Арциховский. К счастью, опомнившись, его отозвали с фронта. И Россия, благодаря его раскопкам, узнала многое о своей первой республике — Великом Новгороде.
В Московской консерватории в ополчение записалось 250 человек. Среди них — скрипач Д.Ойстрах и пианист Э.Гилельс. 30 человек из записавшихся освободил на свой страх и риск формировавший батальон ополченцев капитан П.И.Сараев. Сараев — член партии с 1919 года. Он знал, как карается своеволие, он не мог не помнить 1937 года. Но он был — в отличие от охваченных желанием отрапортовать руководителей райкомов и горкомов — государственно мыслящим человеком. И хорошо знал, что России обязательно нужны и выдающиеся музыканты, и выдающиеся пианисты. Без них не будет великого будущего у России, даже в случае победы над гитлеровской Германией.
В целом интеллектуальный состав погибших в битве за Москву просто несопоставим с потерями ни в одной из наших побед в ходе войны.
Мой экономический факультет МГУ возник путем слияния с ИФЛИ — Институтом философии, литературы и истории. Кафедрой политэкономии в этом институте заведовал А.Ф.Кон. Он воевал в Гражданскую, работал затем в Госплане СССР. В числе первых профессор А.Ф.Кон вступил в дивизию народного ополчения Бауманского района и вместе с подавляющим числом ополченцев этой дивизии погиб во время боев в окружении под Вязьмой. Ему было всего 43 года.
Как-то я составил три списка известных экономистов — изгнанных из страны в ходе Гражданской войны и после нее, репрессированных в тридцатые годы и погибших в народном ополчении. И стало ясно, что предъявлять какой-то счет к экономической науке после этих трех списков попросту невозможно.
А сколько погибло физиков и биологов, историков и искусствоведов, известных профессоров и подающих блестящие надежды аспирантов. Сколько погибло потомственных рабочих, всех тех, кого народ называл славным именем мастерового. Нельзя не сказать и о том, сколько погибло способных администраторов и организаторов.
И когда после войны несколько этажей дома чуть ли не молились на полупьяного якобы слесаря, а по существу неумеху дядю Васю, — как-то не приходило на ум, что этот дядя — следствие той цены, которую коммунистическая партия, советская власть, бюрократия заставляли народ платить за военные победы.
И если на должность председателя колхоза избирали вернувшегося с войны, но совершенно не способного ни к какой организационной работе старшину — это ведь тоже был один из результатов цены победы.
Я уже не говорю о безотцовщине детей и изнурительном труде оставшихся без мужей женщин. О сохранившемся ГУЛАГе, в который отправляли даже таких боевых офицеров, как А.И.Солженицын. О том, что радикально уменьшившегося в ходе войны интеллектуального потенциала нации с трудом хватило для обеспечения ядерного и ракетного проектов, а для всего остального в стране человеческих талантов оставалось катастрофически мало. Не говорю и о том, как обнаглевшая в результате победы номенклатура открыто и нагло создавала себе привилегии, забывая обо всех исходных идеях социализма. И о многом другом.
Но все это надо учитывать — ведь такова полная правда о цене победы. И о ней нельзя не говорить.
Не только ради исторической справедливости. Но и потому, что в XXI веке Россия не сможет ни процветать, ни даже выжить, если радикально не откажется от такого рода платы за своих успехи, за свой прогресс. От того, чтобы по принципу “мы за ценой не постоим” разбазаривать свои природные ресурсы, загрязнять среду обитания и, главное, расходовать без счета и меры и человеческий труд, и человеческие таланты.
Состояние с численностью населения России таково, что недопустимо в принципе никакое развитие с вариантом оплаты в виде человеческих жизней.
Отказ от принципа “мы за ценой не постоим” и переход к идее того, что даже один гражданин России важнее любых материальных ресурсов, будет для России и болезненным, и мучительным.
Советская система воспевала пастуха, который сгорел, но спас десять телят из телятника. Восхваляла тракториста, который сгорел, спасая от пожара во время уборки какие-то два гектара пшеницы. Восхищалась пилотом, который погиб, до последней минуты пытаясь спасти испытываемую им новую модель самолета. О том, что летчик-испытатель в сотни раз дороже любого самолета, — таких мыслей не допускалось.
Да и вся история России развертывалась под флагом “людей не жалеть”.
О том, сколько человеческих жизней лежит в фундаменте Петербурга, еще порой вспоминают. Хотя памятника погибшим его строителям до сих пор нет, и вряд ли он будет к новому юбилею. А о погибших при строительстве новой столицы сорока тысячах пленных шведов даже говорить не принято. Тем более — о десятках тысяч жизней, “закопанных” в незаконченный Петром I канал “Волго-Дон” и в таганрогский порт, переданный туркам в качестве платы за освобождение попавшего в окружение Петра I.
И Некрасов, который в поэме “Железная дорога” воспел тех, кто ее строил, умирая от голода и холода, остается исключением. Русская идеология в целом считала, что “мы за ценой не постоим”. Советская власть просто довела этот подход до невиданных масштабов, абсолютизировала. И в мирном строительстве. И в годы войн. И в городе. И в деревне.
Но надо говорить полную правду: мы сами поощряли такой образ действий, такой стиль работы, такой стиль войны. В том числе и распевая песни: “мы за ценой не постоим” или “жила бы страна родная — и нету других забот”.
“Мы за ценой не постоим” — и затопили, построив плотины, сотни тысяч гектаров самых плодородных, веками формировавшихся пойменных земель вдоль Волги и Дона.
“За ценой не постоим” — и так рубили наши леса, что ветки и стволы на сотни тысяч гектаров захламили землю и на ней уже ничего не может расти.
“За ценой не постоим” — и добываем нефть и газ в количествах и способами, за которые придется страдать нашим потомкам, а возможно, уже и нашим детям.
Но больше всего мы не думали о цене, когда платить надо было человеческими жизнями, здоровьем целых поколений.
“Мы за ценой не постоим” — так воевали в Афганистане и так штурмовали ради новогоднего рапорта Грозный в Чечне.
* * *
Проблемы будущего России в XXI веке и прежде всего проблемы численности ее населения требуют от нас не бездумного ликования, а трезвого подхода к оценкам победы под Москвой 1941 года.
Да, мы победили. Да, мы поклонимся всем — и мертвым, и живым. Да, мы отметим заслуги всех.
Но на этом мы не имеем права останавливаться.
Если один тренер после победы его команды только ликует в связи с победой и восхваляет своих игроков — то такая команда долго не продержится. Если же другой тренер, похвалив за победу, начнет анализировать все просчеты и ошибки — то это залог того, что данная победа будет не последняя.
Для людей, привыкших видеть в В.И.Ленине авторитет по всем вопросам, напомню, что не раз говорил молодой Ульянов о казни горячо любимого брата: мы должны поклониться героизму “Народной воли”, но обязаны идти другим путем.
Вот почему я очень хотел бы, чтобы шестидесятилетие победы под Москвой мы наконец отметили по-новому.
Чтобы был введен орден и для всех живых ветеранов битвы, но и для каждого погибшего под Москвой.
Чтобы был введен орден для каждого пропавшего в Московской битве без вести.
Чтобы был орден для каждого, кому довелось попасть в плен в битве под Москвой.
Чтобы были награждены все до одного, кто работал в тылу, в самой Москве.
Это то минимальное, что надо внести в торжества.
Но кроме этого от докладчиков, выступающих на юбилее победы под Москвой, я хотел бы услышать после слов благодарности слова о том, что мы должны, обязаны идти другим путем. Мы должны сказать во дни юбилея, что такого рода побед нам не нужно, Россия XXI века их попросту не выдержит.
Нам не нужен и такого рода стиль руководства, направленный на победу любой ценой.
Нам не нужны и такие руководители: ни в политике, ни в экономике, ни в армии — нигде.
Ради обеспечения в XXI веке будущего той самой России, которую отстояли шестьдесят лет назад под Москвой.
