Он был среди тех, кто вторжение советских войск в Прагу в 1968 году назвал оккупацией, а не братской помощью, за что попал в “Белую книгу” врагов социализма под №18. За что лишился работы, возможности издавать книги в своей стране и в конце концов был выдворен из нее. Писатель и драматург с мировым именем Павел Когоут, чьи пьесы в 60-е годы с грандиозным успехом шли в СССР, через 34 года вернулся в Россию. Он приехал на премьеру одной из своих последних пьес, которая состоится во МХАТе в субботу. Называется “Нули”, место действия — общественный туалет.
Свое первое интервью в России писатель дал обозревателю “МК”.
— Господин Когоут, насколько, с вашей точки зрения, изменилась Москва? И с каким европейским городом ее можно сравнить?
— Ни с каким. Может быть, с американским — Лос-Анджелесом, потому что он такой же город без конца. Но здесь люди, которых я любил и к которым вернулся. Мои пьесы много ставили, меня приглашали из МХАТа, театра им. Станиславского. Я вспоминаю, что дни и ночи мы говорили о том, что происходит в Чехословакии, так как это был путь к Пражской весне. Было очень политическое время. И я рассказывал друзьям о русской литературе, которую они не читали. Например, Солженицына, так как у нас в то время были уже чешские переводы из русского самиздата, который здесь было трудно достать.
Мои друзья 60-х — Олег-старший (Олег Ефремов. — М.Р.) и Олег-младший (Олег Табаков. — М.Р.), мой переводчик Владимир Савицкий. Я никогда не забуду, как Табаков с труппой приехал в Прагу и я пришел встречать его к самолету. Первое, что увидел, — огромный русский граммофон, а за ним Табаков. Граммофон за нашей парой путешествовал из Праги в Вену, а сейчас он опять на пути из Вены в Прагу.
— После событий 68-го года ваши пьесы были запрещены в СССР?
— Это было очень комично, потому что в 68-м году обе мои пьесы — “Такая любовь” и “Дом, где мы родились” — еще шли в театрах и их руководители пытались доказать, что Когоут, который написал эти пьесы, совсем не тот Когоут, который политически виноват. Поэтому их играли до 69-го года и потом только запретили.
Табаков и Ефремов, когда были в Праге, не боялись со мной встречаться: они были известные артисты, и им позволялось то, что не позволялось другим. Но у того же Табакова, пригласившего меня в Праге на свой спектакль “Ревизор”, потом здесь были очень большие неприятности. И когда я приехал в этот раз после долгого перерыва, пошел на Новодевичье кладбище, положил розу на могилу Олега Ефремова.
— Когда вас лишили права работать, на что вы жили? Устроились в туалет, как герой вашей пьесы “Нули”?
— Нет, в туалете не работал. Я нетипичный случай: я принадлежу к авторам, которых печатали за рубежом. Другие вынуждены были мыть витрины магазинов, работали кладовщиками, никто не должен был умереть от голода. Но это было единственным преимуществом. Все остальное им было запрещено. А мне всегда говорили: “Вы можете уехать из нашей страны”. А мы не хотели уезжать.
— Почему?
— Мы были тоже виноваты в том, что случилось. Мы после 45-го года были такие молодые энтузиасты, которые верили, что это настоящий социализм. И когда узнали, что это обман, было уже поздно. События 68-го года стали ударом, так как не было в Европе более двух близких народов, чем чешский и русский, потому что они никогда в истории не воевали между собой.
— Находясь в эмиграции в Австрии, вы влияли на события, происходившие в Чехословакии?
— Влиял — это громко сказано. Каждый делал что мог. Мои романы были опубликованы в разных странах, и я имел возможность говорить громко. В 86-м или 87-м году я узнал, что Вацлав Гавел в тюрьме заболел. Я дозвонился до Вилли Брандта, Улофа Пальме и сообщил им об этом. Через три дня Гавел уже был в нормальной больнице.
— Президент Чехии Вацлав Гавел также писатель и драматург. А вы бы могли стать президентом?
— Нет. Я уже сказал: я морально виноват в том, что было. Я вполне удовлетворен, что нам удалось кончить власть тьмы. У меня нет потребности заниматься управлением государства. Я — писатель. И чешский юмор — я сейчас потерял конкурента: у Гавела нет времени писать пьесы.
— Действие “Нулей” происходит в общественном туалете в центре Праги...
— Вдохновение было чисто русское — пьеса Горького “На дне”. Там люди, которым нечего терять, они не потеряли только человеческое достоинство. “Нули” — то же самое. Разница только в том, что это не грязный подвал, а современный комфортабельный туалет под главной площадью Праги. И там тоже люди, которые не имеют никакого влияния, сидят под землей и переживают за то, что происходит наверху.
Это такой краткий курс чешской истории, начиная с 37-го года, когда умер первый демократический президент Масарик, до середины 90-х. Главный герой излагает его за 17 минут, а после этого начинается классическая пьеса с непростыми судьбами людей, типичными не только для Чехии, но и для всех посткоммунистических стран.
— “Краткий отчет потомкам” — такой подзаголовок у “Нулей”. Вы думаете, ваш отчет нужен новому поколению?
— Я не уверен, что пьеса играет огромную роль в жизни людей. Сколько ее человек увидит? Но она — капля дождя. Важно, чтобы были тысячи капель и несколько осталось на человеке. И человек кое-что понял. Вот главный герой моей пьесы понимает, в чем проблема свободы.
