На днях президент Путин встречался с министром юстиции Юрием Чайкой по поводу положения, сложившегося в пенитенциарной системе. Напомнил министру, что “Россия занимает одно из первых мест в мире по количеству тех, кто находится в местах лишения свободы, на тысячу жителей”.
Чайка оправдывался: “Проделано очень много”. Рассказывал про 4 кв. метра, которые теперь, по международным стандартам, почти везде приходятся на одного заключенного. Про ожидаемую гуманизацию законов... Но Путин, продемонстрировав изрядную осведомленность, подправил министра: мол, в части гуманизации речь идет не обо всех преступниках, а лишь о тех, “кто совершает мелкие правонарушения и не столь общественно опасные”. И, грустно вздохнув напоследок (“Не верится мне, что кардинально что-то изменилось”), напугал Чайку тем, что лично посетит одно из учреждений пенитенциарной системы.
Можно себе представить, какую польку-бабочку спляшут образцово-показательные зэки на своих свежеотремонтированных 4 кв. метрах перед президентом...
О том, “как нам реорганизовать зону”, уже который год рассуждают все кому не лень. А общее число заключенных в России опять подбирается к пресловутому “советскому” миллиону.
...Он провел в зоне 12 лет: начинал мастером, увольнялся замначальника колонии по оперативной работе. Его называют “Лев Толстой тюремной системы”. Его книги расходятся не хуже самиздата, их взахлеб читают и заключенные, и надзиратели.
Юрий Александров — бывший тюремный надзиратель, а ныне координатор программ Фонда гражданских свобод — знает систему ГУИН от и до. У него нет ответов на все вопросы. Но на многие — есть.
Он рос полноценным молодым человеком. Обычная внешность, обычные перспективы. Даже где-то заманчивые, поскольку Юрий Александров учился в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза. Все предвещало обычную советскую биографию. И никто не предугадал первого пункта его назначения — работу с зэками в Якутии.
То, что он увидел, не потрясло и не стало откровением. Всего лишь немного удивило. На прилавках в северном городе было навалом дефицита: от зеленого горошка до растворимого кофе. А в зоне регламентировалось все. Даже мат. “Бакланы”, “законники”, “обиженные” — он не думал, что ему все-таки придется заниматься переводами. Правда, не с французского, а с лагерного.
Куда зэка ни целуй...
1984 год, Якутия. Служба вновь прибывшего сотрудника Александрова Юрия (не был, не состоял, не участвовал, не привлекался) началась в ЛТП. По тем временам обеспечение пациентов-невольников соответствовало: таблетки, уколы, капельницы. А показатель излечения был такой: если зэк не пьет в течение года после прохождения курса терапии — значит, вылечился. Пуститься во все тяжкие дозволено было уже на 366-й день. Это ничего не меняло — зэк все равно считался “твердо вставшим на путь исправления”. И заключенные пили на всю катушку: и до, и после, и во время лечения. В зону можно было завезти все что угодно. Грузовики постоянно курсировали туда-сюда, проверял их один вечно замерзший солдатик с собакой.
Заключенные объединялись в “семьи”. Это могли быть земляки (жители одного района, города) или единомышленники — те, кто сходился на идейной почве. “Семьи” быстро обзаводились общим хозяйством — делили на всех посылки, деньги, сигареты. Больше всего Юрия поразило строгое расслоение заключенных. “Как касты в Индии”, — думал вчерашний студент, глядя, как “блатной” брезгливо отодвигается от вещей “обиженного”. Последовали другие открытия: загадочная организация — зэковский собес и уникальная работа “тюремного телеграфа”. О переменах в своей жизни подконвойные узнавали раньше надзирателей. Как-то старый вор спросил Александрова:
— А вы, гражданин начальник, часом не в курсе, кто такой Раскин? А то говорят, к нам идет новым замом...
Через пару дней Александров уже знал, “кто такой Раскин”: в зону пришла телефонограмма о новом заместителе.
“Беспредельщиков” вели по этапу и содержали отдельно. Они были постоянными посетителями администрации. Жаловались на угрозы, просили защитить. Чаще всего эти “походы” заканчивались красной повязкой на рукаве зэка. “Кто раз продался, тот и в другой раз не постесняется”, — хмуро глядя на перевертышей, говорил Александров. Старожилы отмахивались — молодой, не понимает. Из “красных повязок” складывались внутренние зэковские организации: секция поддержания порядка, санитарно-бытовая секция. Список организаций “спускался сверху”, от сотрудников требовалось следить за регулярностью отчетных и выборных собраний среди заключенных. “Партийные” зэки могли ходатайствовать об условно-досрочном освобождении (УДО) для сокамерника. Или требовать наказания для “провинившихся”.
— Тогда, в 80-х, не было никаких проблем с “нарушением прав заключенных”. Потому что даже понятия такого не существовало. Было так: слово начальника — закон. И отношение к подконвойным коротко обозначалось пословицей: куда зэка ни целуй, везде жопа. Жаловаться им, само собой, тоже было некуда. У меня был хороший наставник — Раскин, замначальника по режиму и оперативной работе нашего учреждения (теперь он лучший адвокат Курской области). От окружающих ментов отличался интеллигентностью и юридической грамотностью. Главная его заповедь была: не считай зэка глупее себя. И еще — хорошо знай законы и не нарушай их.
Был случай (когда я уже был замнач по оперативной работе и безопасности): в колонию приехали два лейтенанта — пополнение. Наблюдают за окончанием работы, видят — заключенный в белом шарфе.
— А ну, сними, не положено, — кричит лейтенант.
— Да ты что, начальник... — начинает зэк. И тут уж я не выдерживаю, встреваю, говорю лейтенанту:
— Заключенный, согласно правилам внутреннего распорядка, может носить шарф. Длина и цвет шарфа не оговариваются. Значит, никакого нарушения нет.
Правила внутреннего беспорядка
— Гражданин начальник! — начинал с порога канючить зэк. — Может, нам все-таки разрешат отпороть эти бирки на одежде?
— В чем проблема? — спрашивал Александров.
— Унижает наше человеческое достоинство, — хором тянули разбойники и рецидивисты.
— Вот что, граждане заключенные, — вздыхал начальник. — Если завтра примут закон, чтобы вы в норковых шубах ходили, я в лепешку разобьюсь, но одену вас в шубы. А примут закон о том, что вы на карачках должны по зоне передвигаться, — заставлю ползать на карачках. Не нравится закон — пишите жалобы законодателям.
Из кабинета выходили молча.
Правило внутреннего распорядка колонии: “заключенным запрещается давать друг другу клички или прозвища”. “Кто это выдумал, — недоумевал Юрий. — Какой идиот? Ведь это никак не проконтролируешь”. Запретов было много. Он начал коллекционировать самые бессмысленные. Так, стержни в ручках могли быть только синего или черного цвета. Заключенному запрещалось дарить и давать свои вещи другим зэкам. То есть, по логике внутреннего распорядка, угостить сокамерника сигаретой было запрещено. Нельзя было играть в карты “с целью извлечения прибыли”. А если зэк хотел поиграть “без прибыли”, просто для развлечения, все равно было нельзя. Потому что правила запрещали заключенному иметь в личных вещах карты. Заключенным было запрещено получать “литературу, культивирующую жестокость, насилие, а также книги эротического и порнографического характера”. Эротику от порно отличал цензор. У него было 10 классов образования. Как-то он, сославшись на правила, не выдал заключенному Мопассана.
— Изымай тогда сказку про волка и лису, — велел Александров.
— Почему?
— А как же? Там ведь лиса вынуждает волка отморозить хвост в проруби. Значит, культивируется насилие в особо изощренной форме с причинением тяжкого вреда здоровью.
— Мне многое было непонятно. Почему, например, на строгом режиме положено только две посылки в год? Почему не 10? Почему верующему нельзя иметь Библию? Потом привык. Обиднее, что ничего не изменилось с тех пор. Вот, скажем, у нас есть понятие — освобождение по болезни. Перечень заболеваний, которые могут стать основанием для досрочного освобождения, утверждается Минздравом совместно с Минюстом. Месяц назад в УПК внесли изменения: теперь этот перечень будет утверждать правительство. А самого нового перечня нет — его правительство еще не написало. Зэков освобождают по-старому, что по-человечески понятно, но незаконно. Значит, в приниципе любое освобождение может быть оспорено и обжаловано в суде.
Еще во взрослых колониях нельзя обращаться к сотруднику по имени-отчеству. Только “гражданин начальник”. К зэку, соответственно, только “осужденный Иванов”. Это сохранилось еще со сталинских времен. До сих пор не отменили. Назвал тебя зэк Иван Иванычем — имеешь право наказать его.
С наказаниями полный беспредел. В новом кодексе выделили “злостные” нарушения режима. К ним относятся пьянство, употребление наркотиков, многое другое и — мужеложство или лесбиянство. Вот насчет этих последних у меня вопрос. Если у зэков однополый секс по согласию — за что наказываем? А если это изнасилование, то тут, извините, статья. Какое может быть “злостное нарушение”? А еще злостное нарушение — это трехкратное нарушение внутреннего распорядка. То есть три раза забыл ширинку застегнуть — злостный нарушитель. Со всеми вытекающими.
Что решают кадры
На совещание в МВД Якутии съехались начальники колоний и высокое руководство. Александров считался перспективным, но “с характером”. После положенных 20 минут победных реляций заговорили о нехватке кадров.
— У вас какое-то предложение, товарищ Александров? — спросил человек из президиума, заметив поднятую руку Юрия.
— Да, предложение. Я вот только что заметку прочитал в газете “Щит и меч”. Здесь написано, что в Управлении тюрем и колоний земли Северный Рейн-Вестфалия в ФРГ работает 6 человек. А тюрем у них — 25. У нас в Якутии 7 исправительных учреждений. Вас в управлении — 120. Может, имеет смысл сократить начальственный состав? Глядишь, и кадры появятся...
— Мы рассмотрим ваше предложение, — прошипели из президиума.
— Ну ты, блин, даешь, — уважительно протянул сосед. — Только зря. Помяни мое слово — дальше будет хуже.
— Заступаем на ночь: я — дежурный помощник начальника колонии, начальник войскового отряда и контролер в ШИЗО. И 1200 зэков. Причем имей в виду: солдатик, который на вышке, в зону не пойдет — запрещено. Вот если они, к примеру, через стену полезут, тогда — да, может стрелять. А если у меня внутри зоны беспорядки, то я с ними сам и разбирайся. Недокомплект всегда был и всегда будет. Сейчас, кстати, полегче — спасибо безработице.
И все равно в управлении сидеть выгодней, чем в зоне работать. Никаких хлопот, а считают год за полтора — так же, как и в колонии. Недавно издали приказ: тем, кто работает с туберкулезниками, считать год за два. А посмотри, кто там в первых строчках этого списка. Старший оперуполномоченный и сотрудник оперативно-розыскного бюро. С какой стати? Они ведь в туботделении если раз в год появятся, уже хорошо. А вот оперативный дежурный, который каждый день по три раза к чахоточным заходит, в этот списочек и вовсе не попал.
Были мы в Пермском УИНе: у начальника там девять замов. Куда столько? У вице-премьера Касьянова — и то шесть. Нет, нужны, они “курируют направления”. Сколько можно уже друг друга “курировать”? В центральном ГУИНе — четырнадцать замов. В каждой области при УИне свой спецназ. Я согласен, он нужен — мало ли какие беспорядки или еще что-нибудь. Но одно дело, когда такой спецназ существует в Сибири — там от Бурятии до Якутии тысячи километров. А в Центральной России есть спецназ в Москве, Московской области, Орле, Туле. Посчитай, какие деньги идут.
У нас соотношение по цифрам получается замечательное: один сотрудник пенитенциарной системы на четверых зэков (если брать и реально, и условно осужденных). На деле же — один начальник отряда на 100 заключенных. Все остальные — “курируют”. В самих колониях гражданскому персоналу платят “за страх” — тоже странный принцип: и медсестра, которая с зэками каждый день сталкивается, и кассир, который сидит вне зоны и заключенных вообще не видит, получают по 55% надбавки. За что кассиру платим? За то, что зэки рядом? Давай тогда приплачивать всей стране.
Исправленному не верить
Вор в законе Савельич рассказывал о первой судимости.
— Веришь, — говорил он, затягиваясь, — если бы меня освободили после первого месяца отсидки, как есть говорю — завязал бы. Очень страшно было.
Александров слушал своих подопечных внимательно. Из пары фраз можно было извлечь многое. То, что тюрьмой человека не исправить, он знал и сам. Во-первых, “перевоспитанию” мешало то, что зэки прекрасно видели, кто сидит: или бомж, который спер чего-нибудь на 500 рублей, или алкоголик, который ларек взломал по пьянке. Неотвратимость наказания была весьма избирательна. В справедливость не верили ни заключенные, ни надзиратели. Легче всего было “приспособленцам” — кто понимал, насколько выгодно демонстрировать “искреннее раскаяние”.
Зэка Пикульского взяли на золоте. Каким-то образом он умудрился украсть чуть ли не тонну драгметалла. Через месяц режима Пикульский неожиданно для надзирателей истово уверовал в Бога. Перестал спорить с начальством, ругаться, отлынивать от работы. Однажды Александров услышал, как новоявленный христианин обкладывает матом сокамерника.
— Что же вы, Пикульский, вы же верующий человек! — упрекнул зэка начальник.
— Ой, прости Господи меня, грешного, — забормотал Пикульский и, мелко крестясь, быстро исчез.
Дело в том, что в зону повадились священнослужители всех мастей. То и дело окрестности оглашали крики: “Харе Кришна, Харе Рама”. Заключенные с удовольствием рассматривали картинки многорукого Шивы. И.о. начальника колонии Юрий Александров духовным наставникам не препятствовал.
— Ты, что ли, буддистов к нам пустил? — спросил его как-то сотрудник колонии.
— Ну я.
— А зачем?
— А мне что? Пусть разговаривают. Пока заключенный мантру бубнит, у него хоть рот занят. Ничего плохого не сделает. Меньше проблем...
— Основные недочеты системы исправить можно только одним способом — меньше сажать. Во Франции сидит 58 тыс. человек. У нас по-хорошему должно сидеть, учитывая численность населения, не больше 200 тыс. А реально сидят — 870 тыс. человек. Средний срок лишения свободы во Франции — 2 года. В России — 6 лет. Постоянная скученность, одевают на 30% — о каких правах человека можно говорить? Большое число заключенных способствует криминализации страны. У каждого гражданина обязательно в окружении найдется бывший или нынешний зэк.
На Западе 50% приговоров оправдательные. У нас — меньше 1%. Отсюда два вывода: либо на Западе все лохи, сплошная коррупция, а у нас все замечательно. Либо у нас сажают невиновных. Все судьи сегодняшние заканчивали свои учебные заведения еще в те времена, когда действовал принцип “был бы человек, а статья найдется”. Плюс у нас по всем опросам большинство населения — за смертную казнь. Хотя применение смертной казни совершенно не влияет на уровень преступности. Общеизвестный исторический факт: когда в средневековой Франции на Гревской площади Парижа вешали вора, фиксировалось самое большое число карманных краж. Кстати, в той же Франции или Англии, где смертная казнь отменена, уровень преступности ниже, чем в России.
На свободу с чистой совестью
В 1996 г. Александров вернулся в столицу. Москва встретила его дождем — и интересным предложением. Одному из международных фондов требовался человек со знанием французского и опытом работы в пенитенциарной системе. Следующие 6 лет Александров знакомился с зэками-иностранцами. Больше всего ему запомнились английская лужайка и джентльменский подход к “оступившимся”.
— Они рано или поздно выйдут на свободу, — объяснял сэр надзиратель. — Значит, надо, чтобы они стали хоть чуть-чуть лучше, чтобы больше не представляли опасности для общества. Поэтому для каждого заключенного своя программа.
Приходилось и возить иностранцев в российские тюрьмы. Зарубежные правозащитники качали головами и осуждающе лопотали по-своему. В колониях для несовершеннолетних иностранки смотрели на подростков с материнской жалостью.
— А я бы эту телку английскую уделал, — задумчиво тянул зэк-малолетка Леха. В колонии он пользовался авторитетом, у Лехи была уже третья “ходка”.
— За что сидим? — спрашивал малолеток Александров.
— Да две шапки спер из магазина.
— Зачем тебе две? — удивлялся бывший надзиратель. — Голова-то одна.
— Голова одна, — бойко отвечал сиделец. — А руки-то две!
Пацаны радостно ржали. Иностранки не понимали ни слова, но на всякий случай улыбались.
— Что творится с малолетками — не опишешь. Рецидив идет у 70%. То есть раз попал в изолятор или в зону — больше к нормальной жизни не вернешься. Первый раз, конечно, большинству условно дают, если статья не тяжелая. Но вот его осудили условно, под зад выпихнули из зала суда — и все, больше им никто не занимается. Что он пойдет делать? Воровать. Больше ничего. После последней амнистии в колониях осталось 8 тыс. малолетних осужденных. Сегодня их уже 15 тыс. А правозащитники озабочены только теми, кто сидит. Кто вышел — уже не зэк, уже не надо его права защищать. А сколько времени подростки проводят в СИЗО на этапе следствия? В Астрахани поймали пацана — хищение с применением спецсредств. Он в сарае отогнул противомоскитную сетку железным прутом, украл что-то. Дадут наверняка условно, потому что в первый раз. А в СИЗО, пока шло разбирательство, он отсидел 9 месяцев. Так кто нанес больший ущерб государству: этот парень, укравший на 300 рублей, или следователь, который продержал его почти год в изоляторе на деньги налогоплательщиков?
Раньше мы и детей, и взрослых “перевоспитывали трудом”. В СССР МВД было на третьем месте среди министерств по объему выпускаемой продукции. В принципе это не так глупо — между прочим, многие иностранцы хотели бы перенять этот наш опыт. Но сегодня тюремное производство превратилось в полнейшую бессмыслицу. В колонии платятся те же налоги, что и на обычном предприятии. Это полная чушь, потому что, во-первых, здесь рабсила неквалифицированная, а во-вторых, основная задача все-таки не “дать план”, а дать зэку профессию. Средний заработок по ГУИНу сейчас составляет 1 доллар в день. Из этого вычитают еду, одежду, алименты, если они есть. Что остается? Ничего. Раньше, если зэк не вышел на работу, — это ЧП. Сейчас в колониях та же безработица, что и на воле. Почти половина заключенных не работает — больше того, у них ведь очередь на работу, они к станку по записи ходят. Минюст вроде бьется, чтобы дали льготы этим предприятиям. Пока, правда, безрезультатно.
До 80% заключенных нуждаются в помощи психолога или психиатра. В Европе над каждым зэком несколько специалистов работают. У нас же основной упор делается на режим. Сто раз заглянет контролер в глазок, скажем в “Белом лебеде”, — сто раз встань к стене “раком”. Каким он после этого выйдет?
Сейчас нашли новую панацею — общественный контроль. В соответствии с документами ООН зэки должны как можно больше общаться с людьми, имеющими незапятнанную репутацию. А у нас общественным контролером может быть и ранее судимый. Незапятнанная репутация и погашенная судимость — это равноценные понятия? Службу общественного контроля узурпировали несколько организаций. Скажем, “контролеров” должны предлагать объединения, занимающиеся правами человека. А почему? С моей точки зрения, это должны быть не только правозащитники, которые априори настроены против администрации, а любые социально активные и грамотные люди. И, соответственно, нельзя пускать туда ни прокурора, ни бывшего надзирателя. Потому что у них по-прежнему действует принцип “тамбовский волк тебе товарищ”. Оптимальный вариант — гражданские лица, скажем, преподаватели юридических дисциплин. В Англии я видел одного общественного контролера — владельца ресторана.
Но есть и подвижки: идет либерализация кодексов, уменьшается число зэков... Но почему оно уменьшается? Справедливости больше стало? Ничего подобного. Просто есть указание президента. Будет завтра другой президент, который скажет: “Что-то мало мы сажаем”, — и будут сажать, как раньше. Главная проблема в том, что система подстраивается под конкретного руководителя. Наша Фемида по-прежнему не только слепая, а еще глухая и вороватая.
ЗОНА В ЦИФРАХ
Статистика УИС России (на 1 сентября 2003 г.)
Всего учреждений — 1013
Из них:
исправительных колоний — 753
(особого режима — 43, поселений — 155)
воспитательных колоний для н/летних — 62
СИЗО, тюрем и ПФРСИ — 332 (СИЗО — 191,
ПФРСИ — 131, тюрем — 3)
Содержалось во всех учреждениях — 860 640
(-16 752 по сравнению с 1 января 2003 г.)
Из них женщин:
в ИК — 39 832
в СИЗО — 9610
Содержалось больных туберкулезом — 76 877
Содержалось ВИЧ-инфицированных — 35 384
Предотвращено преступлений — 72 265
Дневной заработок 1 заключенного — 31,9 руб.
Численность персонала — 330 037 чел.
За первое полугодие 2003 г. уволено — 25 603 чел.
в т.ч. по отрицательным мотивам — 729 чел.
Сотрудниками допущено 234 случая нарушения законности и совершено 20 преступлений
