После захвата заложников на “Норд-Осте” прошел год. Слава богу, никто из освобожденных не умер (во всяком случае, так утверждают власти). Но бывшие заложники на многие годы обречены вспоминать те страшные трое суток.
Власти им сочувствуют. Путевки вот давали в санаторий. Президентский. По 50 тысяч выдали живым и по 100 — мертвым. В санаторий поехали не все и не сразу. Кто-то из заложников лечится вообще за свой счет, тратит на это почти все свои деньги.
Многие пострадавшие до сих пор боятся. Причем боятся они, как оказалось, теперь не террористов, а... власти. Настолько боятся, что согласились беседовать со мной только на условиях полной анонимности.
Корреспондент “МК”, проведший у “Норд-Оста” все те страшные дни и ночи, встретился с бывшими заложниками, с врачами, которые лечили их, побеседовал с родственниками пострадавших на Дубровке.
Людмила Георгиевна Отрошко. 57 лет. 1-й ряд, 15-е место. После освобождения 7 часов провела в коме. Я встретил ее, когда она пришла в консультационный кабинет при 13-й больнице за направлением на курорт.
— Я только в зале узнала, что спектакль — по “Двум капитанам”. Расстроилась очень: много раз фильм видела. Но решила досмотреть. И тут мимо меня на сцену проносится какой-то человек. От него так воняло потом, грязной одеждой... (Я потом несколько раз в метро этот запах чувствовала. И каждый раз пугаюсь, выхожу из вагона.) И началось.
Мимо меня ходила одна чеченка — то в одну сторону, то в другую. И я каждый раз ей говорю: “Хочу в туалет!” Она в ответ: “Твои проблемы”. Но наконец надоела я ей, и меня отвели.
Бараев с самого начала сел рядом со мной — в проходе. Хорошо его рассмотрела. Глаза светло-серые, красивые... Недавно увидела его фото по телевизору — плохо стало. Он тогда говорил: “Четыре года вас не трогали — теперь готовьтесь к смерти. Не согласятся они — всех взорвем”. Один раз я ответила ему: “Каждый сходит с ума по-своему”. Он автомат схватил, весь каменный сделался... Я платком закрылась: “Не надо, не надо!” Он успокоился. Рядом со мной две Лены сидели. Мать и дочь. Мать погибла. А дочку я потом по телевизору видела. А сейчас? Что сейчас... 10 лет не лечилась. А теперь — и печень, и поджелудочная железа. Килозное зарастание гортани. Чуть продует — голос пропадает. Ну и страшно бывает. Внутри как тормоз какой-то. На улицу выйти заставить себя не могу. Но я никого не виню, не хочу искать виновных. Я просто стала жертвой обстоятельств. И все.
Говорит мама одной из заложниц, представиться отказывается
— Нам еще в больнице врач посоветовал: “Ищите военных врачей”. Нашли через знакомых. Анализы сдали, спрашиваю: “Чем же они отравились?” А в ответ: “Считайте, что я вопроса не слышал”. Сейчас дочь принимает гомеопатическое средство. В месяц только на него уходит 900 долларов. Ну и другие лекарства. В общем выходит больше тысячи долларов. Где деньги берем? Занимаем. В долгах по уши. Обещали оплатить счета в комитете, но принесли мы им чеки, и на меня так посмотрели, что я и спрашивать не стала: ясно, что денег нет. Дочь — двадцатилетняя девчонка, а даже яблоко съест — и то боли сильнейшие. Печень пострадала, поджелудочная, утомляемость сильная... Еще знаю молодого парня — у него осталось только 20% слуха. Другой молодой человек даже не помнит, где сидел. И помощи мы ждем только от Бога. А то ведь замминистра здравоохранения Корбут обещал, что определены лечебные заведения, куда мы можем обращаться. Но ничего мы не нашли. Получили 50 тысяч, путевку — и все. Нет-нет, никаких фамилий — нам еще жить в этой стране...
Врачи 13-й больницы, куда привезли самое большое количество пострадавших, теперь говорят спокойно. Это год назад им было не до журналистов.
Главврач Леонид Аронов:
— В наш лечебно-консультационный центр обратился в общей сложности 381 человек. 376 бывших заложников получили направление в санатории, плюс 146 человек родственников — в качестве сопровождающих. Сейчас состояние здоровья пострадавших заметно улучшилось. В основном жаловались на хронические болезни, которыми страдали до событий, — просто из-за стресса они обострились. Холециститы, болезни желудочно-кишечного тракта, у женщин — гинекологические заболевания.
Тогда, в первые минуты и дни, у нас были задействованы все аппараты искусственного дыхания в шести реанимациях, да еще в анестезиологии. Да, знаю, у некоторых сейчас проблемы со слухом. Могу только предполагать, что это последствия воздействия газа...
Елена Черток заведует лечебно-консультационным центром при 13-й больнице. Считает, что в основном терапевтические проблемы заложников удалось решить:
— Сейчас приходит от силы несколько человек в неделю. В основном жалуются на быструю утомляемость, психологический дискомфорт. Боятся замкнутого пространства, и такая особенность — пугаются кавказцев, в метро сразу начинают искать взглядом бесхозные сумки... Чтобы преодолеть эти страхи, потребуются годы. Вы говорите, что люди тратят свои деньги на лекарства... Так это уже не наша проблема. Мы сейчас желающим предлагаем путевки в подмосковные пансионаты.
Светлана Афанасьева, 23 года, маркетолог. Сидела в том ряду, где находилась самая большая бомба:
— Я боюсь вспоминать эти события. Пришли мы туда вместе с моей лучшей подругой и ее друзьями по работе. Очнулась в “Склифе”. Я тогда только устроилась на работу, три дня отработала — и на тебе. Пришлось увольняться. Полгода проболела: то одно, то другое. Ангины, простуды, слабость... И только весной смогла устроиться на работу. Нам дали телефоны, по которым надо было справляться о путевках. Но как ни позвонишь, так мест нет. И только в марте, когда позвонила в 13-ю больницу, предложили путевку в Геленджик. Недавно общалась со своей подругой. И мы выяснили, что и у нее, и у ее знакомых, вместе с которыми мы были на “Норд-Осте”, та же проблема, что у меня: в метро или в людном месте слышишь громкий звук, смех — и пугаешься: вот оно... началось... опять...
У театрального центра на Дубровке рабочие-кавказцы укладывают свернутый в трубку газон вокруг памятника. Неподалеку молодые мамы гуляют по знаменитой на весь мир площади с малышами...
Жизнь после “Норд-Оста” продолжается. Так и должно быть, хотя такого быть не должно.
