— Майор Булочкин! Рад! — И грудь колесом.
— Бул... Хи-хи... А я — корреспондент Петрова!
— Простите, позвольте осведомиться, — деликатный черт, — а из какой вы газеты?
— Газеты? “Правда”!
— ?!
— (жалобно) “Пионерская”...
Так, всего за три реплики, на съемках “Небесного тихохода” (1945) актриса-красавица Алла Парфаньяк нашла себе мужа-красавца Николая Крючкова. Ведь как в песне поется?
Мы парни бравые, бравые, бравые,
А чтоб не сглазили подруги нас кудрявые,
Мы перед вылетом еще
Их поцелуем горячо
Сперва разок, потом другой,
потом еще!
Разврат! Что за песня, откуда взялась? Какой недоумок-цензор пропустил в тираж столь откровенную крамолу? Нет, посудите. Сначала выясняется, что неким “дождливым вечером, вечером, вечером” пилотам, оказывается, “делать было нечего”. А политподготовка, изучение наглядной агитации “Больше металла — больше оружия фронту” и рядом не лежат! В первом куплете они “приземлились за столом”, во втором “выпили раз, и выпили два”, а в третьем, уже хорошие, пошли по девочкам, “горячо их целуя” (смотри выше)!..
Не все было так просто и с фильмом “Небесный тихоход”, и с песней из него. Решив посвятить выпуск “Хита военных лет” героям-летчикам, я натолкнулся на три песни, которые и сейчас легко угадываются по двум-трем словам. Это, во-первых, “Марш сталинской авиации” Юлия Хайта и Павла Германа (1931):
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц!
Во-вторых, американский шлягер Джимми Мак-Хью и Гарольда Адамсона (1943; русский перевод — 1945):
Мы летим, ковыляя, во мгле,
Мы идем на последнем крыле,
Бак пробит, хвост горит,
И машина летит
На честном слове и на одном крыле.
И, в-третьих... конечно: две песни из фильма Семена Тимошенко “Небесный тихоход”, из которых сегодня нас интересует только “Пора в путь-дорогу” на музыку Василия Соловьева-Седого и на стихи Соломона Фогельсона.
Узнать об истории ее создания оказалось непросто: “первых свидетелей” почти не осталось в живых, кроме...
Эй, а ну кончай нарезать “мертвые петли”!
— Что ж, это закономерно, — вздыхает Алла Петровна Парфаньяк, та самая “корреспондентка из “Правды”, — все это уже “преданье старины глубокой”! Это сейчас я — актриса Театра им. Вахтангова, жена народного артиста Михаила Ульянова, и жду, кстати, мужа ужинать... А тогда? Студенточка. Шутка сказать: 44-й год, война! Пошла я к Тимошенко пробоваться. И взял он меня, отказав другой. Затем последовал приказ: “Выезжаем на съемки!”
— Куда?
— Снимали на военном аэродроме “Левашово” под Ленинградом. Ну, я и поехала — голая-раздетая. У кого-то, помню, шубу брала, у кого-то — сапоги. Как-то долго мы с этим фильмом возились, в основном из-за несовершенства кинокамер тех лет. Нельзя было, скажем, снимать ровное голубое небо без облаков. Получалось как тряпка. Значит, сидим — ждем облаков...
— А тут выныривает бравый майор Булочкин...
— Да, тогда-то я и познакомилась с моим первым мужем — Николаем Крючковым. Ну что вы хотите? Молодая была и глупая.
— Отчего ж так?
— Конечно! Глупая и доверчивая. Поверила ему. Вышла замуж. А он товарищ был пьющий. Поклялся, что не будет больше.
— Не сдержал?
— Нет... Хотя я с ним лет восемь вместе прожила.
— В песне авторы нахваливают самолет:
Мы выпьем раз, и выпьем два
За наши славные “У-2”,
Но так, чтоб завтра не болела голова.
Самой-то не пришлось полетать на “уточке”?
— А как же? Мне, конечно, все вокруг категорически запрещали. Но однажды я уговорила летчика-профессионала, он усадил меня в кабину биплана “У-2”, и мы взлетели. А летчик лихим парнем был. Кружил-кружил, а потом взял и пошел на “мертвую петлю”. Я обмерла. Мы же спешили взлететь, чтобы никто на земле не застукал. Поэтому мне и в голову не пришло, что нужно обязательно привязаться. А тут — вверх тормашками! Все, думаю, выпаду обязательно. Но... земное притяжение удержало в кабине.
— А потом?
— А потом, едва приземлились, со всех сторон сбежались люди, и мне попало. Тогда, еще помню, приехала на съемки знаменитая Франческа Галь. Я ей все жаловалась: “Ах, как трудно сниматься в этой картине!” А она: “Да ерунда! Дальше еще труднее будет!” Поэтому я себя не жалела. Прыгали через бутафорские “горящие бомбы”. В качестве дублерши наняли спортсменку, но и я тоже пыталась. Мне потом говорили все: “Алла, как ты смогла?!”
— Такие артисты вас окружали! Раневская...
— Меня прятали от Раневской, потому что она, сами знаете, женщин любила... Но люди, вы правы, были до ужаса интересные.
— Такой фильм не мог не понравиться. Едва ли не первая комедия, снятая в годы войны.
— 9 мая 1945-го я была еще в Ленинграде; вскоре закончили монтаж. Но зрителю номер один фильм не понравился.
— Сталину?
— Конечно. Он сказал (и на всю жизнь его слова запомнила): “Пошлый, безыдейный фильм!”
...Странно, что после такого резюме “Тихоход” не лег на полку. Нет, факт остается фактом: фильм никто не запретил. Но Аллу Парфаньяк больше никуда не приглашали. За всю жизнь она снялась всего в трех картинах.
Беспартийный лирик
Любопытно, что песни к “Тихоходу” писались не по традиционной схеме. Сначала Соловьев-Седой (на фото) сочинял музыку, а только потом Фогельсон (лет на 10 младше Седого) подгонял под нее свои стихи... Может быть, как раз этим объясняется некая схожесть в ритме стиха между “дождливым вечером, вечером, вечером” Фогельсона и “все выше, и выше, и выше” авиамарша 1931 года. Рассказывает внук композитора Василий Вячеславович:
— Соловьев (причем в те годы он подписывался только псевдонимом “Седой” — по цвету белесых волос, бывших у него в детстве) очень серьезно работал с поэтами. Доводил, что называется, до последнего. Первую песню с Фогельсоном он написал еще в начале войны — “Матросские ночи”. Так вот: Соломон Борисович стихи к ней переписывал 14 раз! Седой все отнекивался: “Не годится! Не годится!”
— Где они познакомились?
— Попали вместе в одну арт-бригаду, ездили по фронтам, пели для солдат. До Германии дошли.
...Василий Соловьев-Седой встретил войну в Ленинграде. Кстати, тогда же родилась его знаменитая песня “Прощай, любимый город...”: он работал в порту и видел, как на фронт уходят корабли. Ему сказали: “Песня хорошая, но... ты ее пока спрячь куда-нибудь, а то в ней столько лирики...” Это черта композитора: пока все писали марши и “да здравствует!”, он сочинял “соловьев”. Однажды на фронте, когда все патриотические песни были перепеты, какой-то солдатик попросил исполнить “родное”... Так “Прощай, любимый город” вышел в люди. Текст переписывали и передавали дальше, меняя только вторую строку в соответствии с родом войск или географическими особенностями: “Прощай, любимый город, уходим завтра в...” море, горы etc.
— На послевоенную судьбу композитора как-то повлияла реакция Сталина на фильм “Небесный тихоход”?
— Не думаю. Дедушка всегда старался держаться от высшей власти подальше, хотя и был депутатом Верховного Совета. И при этом — редчайший случай: никогда не состоял в партии.
— А наследственность — “чистая”?
— Папа его был старшим дворником в Санкт-Петербурге. Дедки-бабки — крестьяне. Короче, из простых. А сам Соловьев-Седой после войны возглавил Ленинградское отделение Союза композиторов. Поражал всех своими откровенными выступлениями “без бумажки”, хотя не раз та-а-ак его заносило... Открытая душа, щедрая. И на острое слово в том числе.
Погромы, война и блокада за пару веселых строк
...Поразительна судьба и другого острослова — поэта Соломона Фогельсона. Удалось найти в Питере жену его сына — Дору Эдуардовну:
— Соломон Борисович всегда поправлял: не слова я пишу, а стихи...
— Такие веселые стихи! Женщины, водочка! Ужасно оптимистичный человек он был, не так ли?
— Точно. Хотя судьба его страшна, не позавидуешь. Соломон был мальчиком из еврейской семьи, переживший в детстве погром. В Белоруссии дело было, в двадцатых годах. Там все время власть менялась — от одних к другим. И вот в очередной раз пришли какие-то казаки... Они на глазах Соломона убили мать и изнасиловали сестру. С тех пор Соломон Борисович всю жизнь не мог видеть казацкую форму. Когда казаков показывали по телевизору, телевизор выключался.
...Потом папа отдал Соломона в детский дом, — продолжает Дора Эдуардовна, — сам не мог растить ребенка. Поэтому Фогельсон был как раз тем человеком, которому Советская власть дала все — выучила, выкормила. И когда стало выясняться, что Советская власть — “плохая”, для Соломона Борисовича это стало личной трагедией. С этой тяжелой думой он и скончался.
— Что он рассказывал вам о войне?
— Конечно, войну вспоминал... Он же в качестве режиссера сначала работал в театре Балтфлота в Петрозаводске. Потом перебрался в Ленинград. И тут — война. Блокада. Он вместе с сыном маленьким здесь, а жена — в Петрозаводске. И вдруг ему приходит сообщение, что жена погибла. Какая трагедия! В 43-м году он вновь женится. В 44-м рождается мой муж. А в 46-м... возвращается к Фогельсону его первая жена.
— Ее не убили?
— Нет. Угнали в Германию. И вот такие истории — по всей жизни этого замечательного поэта-песенника.
— Правда, что сначала Соловьев-Седой сочинял музыку?
— О, да. Фогельсон был талантливым самоучкой. Без школ и консерваторий выучился игре на фортепиано. Обладал поистине музыкально-поэтическим чутьем, ритмикой. “Небесный тихоход” был заказным фильмом, ведь стало ясно, что немцев побьют. Вот Седой играет, а Соломон тут же выдает три-четыре варианта песни! Они бок о бок прошли в жизни. И во время войны, и после ездили по военным частям, выступали. Так как у Седого была проблема с алкоголем, Фогельсон зачастую его полностью подменял, играя на фортепиано. Или у Седого была такая традиция: дни рождения отмечать, собирая мальчишник. Но обычные подарки воспрещались. Разрешалось подготовить нечто вроде капустника. У Соломона Борисовича сохранилось несколько таких поздравлений...
Пора в путь-дорогу,
В дорогу дальнюю, дальнюю,
дальнюю идем,
Над милым порогом
Качну серебряным тебе крылом...
...Чем легче песня, тем труднее жизнь, которая за ней стоит. Важна память, которая, по счастью, еще свежа.
