Он вышел во двор в Камергерском, завел свою машину, и весь отведенный час мы говорили под работающий мотор, чтобы потом он мог сразу стартовать. Гоша не тратит ни минуты времени зря. Расставаясь, он целовал мне руку, в тот же момент застегивая куртку, а плечом прижимая к уху говорящий мобильник. Гоша не любит мобильники, но сейчас их время, и он это понимает. Вопрос только, сколько еще звонков, мячиков или вороньих стай он успеет отбить. Так ведь и заболеть можно.
Начал в 1991-м — “Мумией из чемодана”. Дальше: “Дети чугунных богов”, “Графиня де Монсоро”, “Мама, не горюй”, “Восемь с половиной долларов”, “Апрель”, “Смеситель”, “Одиночество крови”, “Антикиллер”, “В движении”, “Антикиллер-2: Антитеррор”, “Ночной дозор” — все сплошь модные проекты. Гоше — 37, и он бежит, бежит, бежит.
“5000 долларов в день мне не платят”
— Говорят, у вас шесть проектов на будущий год, и во всех — главные роли?
— Ну, вот видите, что говорят. А я о себе помню сутки, которые были до нашей встречи, и сутки, которые будут после. Все.
— Конкретизируйте.
— Вчера приехал из Питера, поспал немножко, пошел на репетицию, потом был в музыкальной студии, потом отправился домой и проспал 12 часов. Сейчас, после вас, опять поеду на репетицию, потом опять на студию, потом ненадолго домой, потом ночная смена “Мама, не горюй-2”. Завтра утром немножко посплю, потом — на спектакль (в среду у нас “Lady’s Night”), потом опять на студию, буду репетировать свою программу с музыкантами, на следующий день — переговоры в “Останкино”, концерт и вечеринка, дальше уже помню смутно. Периодически я буду звонить своему агенту и спрашивать, что происходит. Возможно, все, что я вам говорю, по ходу переменится.
— Чем голова занята?
— Стихами. Их немного, но тем не менее что-то рифмуется. Мелодии сочиняю. Чем больше устаешь, тем больше музыки. Куплет? Ну, если только первый… “Я позвоню тебе, родная, я дозвонюсь на перевале. Там связь получше — точно знаю. Там два деления — железно, и даже, как сейчас у нас, со снегом дождь”.
— Зачем вам это?
— Раньше все лирическое сочинял, сейчас патриотическое вышло. Когда так расписан график — знаете, в детстве у моего отца был так расписан график, он так жил — прийти домой, поспать 15 минут, обед и бегом, и вот я сейчас так живу, — то просто необходимо что-то придумывать. Но это на самом деле нормальный синдром актера. Имитация бурной деятельности идет в чем-то специально, потому что любому приятней падать с ног от усталости, чем от поисков работы.
— Знаете, кое-кто стесняется, что снимался в “Антикиллере”?
— Не могу по этому вопросу говорить. Как раз вчера с продюсером общался, и он мне по-товарищески дал понять, чтобы я аккуратней отзывался о проекте, который меня, в общем, поднял на ноги.
— Вы там все трюки делали сами?
— Нет, на машинах актерам лихачить не разрешают. Я делал их в передаче “Трюкачи”, которую вел, и там с небольшого этажа переворачивался на крышу — это как раз то, что есть в “Антикиллере”. Но в кино нам не дают — не дай бог, что случится, остановится процесс, продюсер такого никогда не позволит. Ну, только драки…
— Но деретесь-то вы?
— Конечно, это ж самая главная вещь — имитация. Не видели наш антрепризный спектакль по Вуди Аллену “Бог”? Я играю актера древнегреческого театра, который хочет быть героем. Там речь идет о том, что все хотят быть одновременно добрыми и сильными, хотя добрых обычно бьют, а сильные вечно злые. Тем не менее сочетание “добрый и сильный” — мечта каждого мужика, и когда в “Антикиллере” она реализуется — это, в общем, очень чистый помысел.
— В жизни не реализуется?
— Не знаю, я не могу смотреть на свою жизнь со стороны, все же внутри…
— А что внутри? Вопрос, как заработать? Это вряд ли для вас уже актуально…
— Ну, почему? Вы думаете, у меня конвейер? Я не снимаюсь в долгоиграющих сериалах. Читал в одной газете, было очень смешно: три градации ставок (начинающие актеры, средние и элита). Я нашел себя в третьем звене — тех, кто получает не менее 5 тыс. долларов за съемочный день. Уверяю вас, это не так. Все артисты, с которыми я играю, — мы гораздо ближе к народу, чем может показаться. Как в фильме “Дорога”, так и в фильме “Марс” я вообще играл почти бесплатно, причем делал это с удовольствием.
— Когда вы в последний раз ездили на метро?
— Летом ездил. Ничего хорошего из этого не вышло. Меня поймала какая-то молодежь — как раз появился “Ночной дозор” — приставали, чтобы я расписался на спинах, на руках, у девушек на груди. Сошел с поезда раньше, чем ожидалось.
“Вопрос, как вообще угораздило в Москву попасть”
— Впервые я увидела вас в “Мама, не горюй”, и мне сказали: “Ну, это парень с телевидения”. Как вы попали на “Партийную зону”?
— Был безработным актером, занимался рекламой, мы сделали агентство “Свободная пропаганда” с Ромой Прыгуновым, Филиппом Янковским и Сергеем Никольским. Году в 95-м поехали на Каннский фестиваль, встретились с Верником, обсуждали проекты, по возвращении он меня вызвал на кастинг. Я не думал, что попаду, был совершенно раскрепощен — наверно, поэтому и взяли. Но я нисколько не жалею. Время было другое, кинорынка не было, актеров не было, даже “четыре М” (Машков, Меньшиков, Маковецкий, Миронов) еще не возникли. Все было очень просто.
— Но вы уже были тогда персонажем по имени Гоша Куценко?
— Имя Гоша прилетело ко мне на помощь в Школе-студии МХАТ. Я не выговаривал букву “р”, поступал с этим дефектом и на “как зовут?” отвечал “Ю’гий”. Олег Палыч Табаков спросил: “Кем вы хотите стать?” Я говорю: “Акте’гом теат’га и кино”. Все ржали в голос. “Гоша” образовался, чтоб уколоть их хоть чем-то. Меня мама так называла, в этом есть что-то веселое. Вон Смоктуновскому сказали “Кеша”, и он переменился.
— А еще раньше, когда учились в МИРЭА, наверно, участвовали в художественной самодеятельности?
— Конечно, во всех КВНах. Помните, как мы играли с МИМО — когда по телевизору проиграли, и дальше они пошли? Но тогда и без телевидения было достаточно сильное КВНовское движение. И вынужден признать, что именно после него я пошел в театральную студию, мы ставили там Петрушевскую, я однажды открыл Есенина, сразу попал на “Исповедь хулигана” и понял: пора исповедаться. Лучше театрального училища — вот того, что напротив школы-студии — было для этого не найти. Хотелось, хотелось чего-то…
— Чего?
— Вы знаете, когда хочется — то не чего-то конкретного. Хочется всего, и это очень важно. Вопрос, как вообще угораздило в Москву попасть. Остался бы на Украине, жил бы себе сейчас где-нибудь тихонечко в Канаде…
— А как вы попали в Москву?
— Папа, все папа. Он — человек лидирующий, мы с мамой следовали за ним. Он что-то предлагал, я мог остаться во Львове, где жил после Запорожья, но я ему поверил. Он был искренен.
— Что родители делали в Запорожье?
— Папа был главным инженером завода — помните кассетники “Весна”? Вот он их делал, всей стране подарил это удовольствие. Мама — врач-рентгенолог. Она сейчас на пенсии и очень стесняется, когда я о ней говорю.
— Вы заикаетесь от волнения или от природы?
— Не проснулся еще. Несколько мыслей сидит в голове, поэтому… Про маму хотел сказать: я редко о ней говорю, но сейчас хочу два слова. Она у меня шикарный человек и очень по мне скучает.
— Братья-сестры имеются?
— Родных нет, есть сводная сестра от первого брака отца — я ее видел один раз в жизни, а вот двоюродных вижу часто. Они все живут на Украине, но я их периодически снимаю в кино. Мой двоюродный брат Виталий Назимов снимался в “Антикиллерах” обоих, играл прокурора, а Дима Микушко — в картине “Марс”. Если помните, человек в белом по лестнице спускается…
— На родину не тянет?
— Недавно был в Запорожье, прошел по всем местам, увидел кинотеатр “Звезда”, где впервые смотрел кино — “Миллион лет до нашей эры”, вспомнил, куда кинул первый сигаретный бычок, постоял рядом с этим бордюром — и очень рад, что во мне до сих пор жив ребенок, вот тот самый.
“Для моей девушки я — странный субъект”
— Вы в компанию вписывались всегда?
— Да, в молодости был очень веселым. Очень любил женское общество, мог расположить к себе всех одновременно. Сейчас мне вряд ли так это удастся, как выходило лет в 17—18.
— Постоянно во всех интервью вы до сих пор говорили о сексе и своих женщинах. Это часть вашего имиджа — персонаж типа Сименона, Уоррена Битти или нашего Мережко, который ставит сексуальные рекорды?
— Да ладно. Нет, это хорошо, что я ассоциируюсь с ними, а не с кем-то другим типа Бориса Моисеева. Но ведь женщины — самый естественный кладезь природной энергии.
— Зачем в принципе такие рекорды ставить? Похвастаться перед приятелями или что?
— Не знаю. Мне предлагали сниматься в сериале “Холостяки”, у меня не получилось по времени, но я вдруг понял, что вовсе не уверен, что когда-либо хотел быть рекордсменом. Да нет, я просто увлекающийся. У меня не было каких-то особенных историй. Если и удавалось вести такого рода интриги, то очень недолго. Потом я быстро попадался, продолжал бежать без сердца, а без сердца далеко не убежишь. Возвращаешься, начинаешь клянчить его назад.
— Что хорошего и что плохого может сказать о вас ваша девушка?
— Ой, нет-нет. Лучшее, думаю, что она может обо мне сказать, она увидит в сегодняшнем интервью на страницах “МК”. А так вообще девушка по имени Ира может сказать обо мне как об очень странном субъекте, который ближе к выпуску спектакля сходит с ума, волнуется в день съемок, не спит ночами, постоянно на нервах… Тот человек, с которым живешь, — там все по-другому.
— Она знает, что вы любите и что не любите?
— Это мне не удалось скрыть. Вероятно, она обо всем сама расскажет. Она учится на тележурналистике, и я пообещал, что первое ее интервью будет со мной. Тогда это будет самое откровенное интервью из всех возможных. Недавно в Санкт-Петербурге, где есть телепередача, когда ребята ездят на лимузине, встречают тебя, сажают, возят, разговаривают и влезают в график любой плотности, Ира была со мной. Мы ехали из аэропорта в театр, так она, выпив стакан виски, не давала мне вообще ни от чего уклониться. Сидела и комментировала все мои ответы. Это было очень смешно. Камера не успевала между нами метаться, но Ира ловко себя чувствует. Дело в том, что она любит говорить правду — есть в ней такой женский недостаток. Правда, это большое профессиональное достоинство, хотя я не знаю, насколько по нынешним временам оно сочетается с нашими телевизионными журналистами… В любом случае это правда с очень красивым лицом. Ира очень неплохо выглядит в кадре, даже не ожидал. Смеется, правда, слишком много. Но хорошая память. Молодая еще…
— В чем она не права?
— Вы знаете, сколько недостатков, сколько гадостей — четких и ясных — я сам знаю за собой? И они не выдуманы, как в желтой прессе.
“Остаться живым тяжело и в буквальном смысле”
— В Интернете вы были признаны Человеком года, но не по разряду кино, а по разряду развлечений. Вам это не обидно?
— Да нет, я сломал все свои амбиции. Татьяна, мама моей подруги, с помощью своих друзей поднимала мои рейтинги именно в кинорубрике, в киноголосовании, но увы… Но для меня все равно внутренняя организация существует по театральному закону.
— В последние года полтора ваша популярность достигла общенародного масштаба. Что вам самому из всего этого запомнилось?
— Я помню только какие-то фрагменты, ничего существенного. Вообще помню себя веселым. Весело в последнее время живется, чего греха таить. Но очень устал от обилия информации, съемок, гастролей...
— Кого бы вы предпочли сыграть из школьной хрестоматии — Онегина, Печорина, Базарова, братьев Карамазовых?
— Да все это было уже, в училище еще. Из Карамазовых — Ивана играл, Алешу играл… Но знаете, я о другом. “Ночной дозор” идет на “Оскар”, а все мои сцены будут вырезаны. Я когда узнал, так расстроился… А вчера звонит Филипп Янковский — я его очень люблю, — и я ему: “Представляешь, Тимур режет все мои сцены, на “Оскаре” свои законы”. И он вдруг гениально ответил: “Гошенька, старик, не так надо думать, не так. Зачем тебе в эпизоде светиться? Вот сделаем нормальное кино, выйдешь в Голливуд во всей красе”. Короче, нужно найти в себе силы жить завтрашним днем.
— В чем это состоит?
— В воображении. Когда спокойно засыпаю, и нет вроде человека, перед которым я в долгу, тогда лежу и сочиняю сценарий, который буду снимать.
— Все-таки метите в режиссеры?
— Знаете, какую картину хочу сделать? Не буду называть автора даже. Есть кое-кто, написавший о встрече с чудесным существом, — представьте, красный воробей... Сниму, как все мы незаметно попадаем в ад.
— Почему в ад?
— Такова жизнь, на самом деле. Только что по ТВ была одна из моих любимых картин, “Падение “Черного ястреба”, там есть реплика в финале: “Очень тяжело остаться живым в аду”. Жизнь наша нынешняя — больше адская, нежели райская. Остаться живым тяжело и в буквальном смысле.
— Говорят, что вы по Москве ездите с сумасшедшей скоростью, больше 100 км/ч.
— Очень редко. У меня полтора года назад в Твери погибла племянница. С тех пор я пересмотрел все свои взгляды на транспорт, перестал участвовать в этих всяких любительских гонках по улицам, что раньше практиковал. Теперь двигаюсь исключительно аккуратно. Если что-то нарушаю, то перед этим выхожу из машины и громко кричу: “Я сейчас нарушать буду”.
— Вы уже думали, что подарите дочке на Новый год?
— Нет еще. Надо подарить компьютер, но не знаю, разрешат ли. (Дочка родилась в гражданском браке с актрисой Марией Порошиной, с которой Гоша прожил пять лет. А недавно они столкнулись на съемках “Ночного дозора”, где ему в роли Игната не удалось соблазнить Марию в роли Светланы. Сейчас Порошина замужем за актером Ильей Древновым. — К.Т.) Это сразу же скажется на учебе. Я знаю просто, как она встречается со мной и как привлечь ее внимание. Достаточно взять с собой ноутбук, мы едем в любое место, я включаю ей игрушки — и все, свободен на целый день. Она недавно приехала со мной на интервью в “Останкино”. Обещал, что будем вместе, пойдем в кино, а на самом деле прихватил ее и ездил по делам. Но был с собой компьютер, она играла сидела и, поверьте, была абсолютно счастлива. Ей скоро девять.
— Такая маленькая?
— Ну, как маленькая? Гораздо старше по сравнению с тем, какой она была. Полина растет. Сейчас есть один проект — боюсь говорить вслух, пока не напишем на бумаге, — и там я предполагаю, что снимутся девочки — Полина и Ася, дочь Виктора Шамирова. Они дружат.
— И все-таки правда ли, что вы снимаетесь сразу в шести картинах?
— Ну, можно подсчитать. “Мама, не горюй-2”, “Есенин”, “Охота на изюбря”, “Параграф”, над которым работаем с лета с Юсупом Бакшиевым, — это будет делать Миша Хлебородов… Третий “Антикиллер” — подвижный такой, без всяких терроров и социальных разборок, “Ночной дозор-2” — только если мне будет там предложена роль. Пока идут разговоры, съемок еще не было. Возможна еще работа, которую я очень жду, — по Сергею Лукьяненко, “Лабиринт отражений”.
— А отдыхать когда?
— Ох, как вы меня сейчас загрузили. Ну, давайте так. Когда выйдет это интервью и я его прочту, оно будет заканчиваться словами: “Гоша, Юра, Георгий! Я хочу тебе напомнить об обещании, которое ты дал самому себе перед достаточно известным и уважаемым изданием. Призови свою совесть недремлющую или, если надо, чтобы она уснула — сделай это. Пусть она уснет, как это было раньше, в молодости, и отдыхай, отдыхай, пожалуйста. Спи. Потому что когда у тебя хорошее настроение, ты — хороший, приветливый парень. А когда усталый, измученный, капризный, злой — ты просто Куценко. Исчезает имя. Нет ничего хуже”.
