— Вы можете спросить меня: когда она упадет?
— Спрашиваю...
— А никто вам не ответит. Может, завтра, а может, через год. Только Господь Бог ведает, — так рассказала нам об аварийном состоянии Московской консерватории г-жа Алмазова — эксперт, доктор технических наук...
— Но честно говоря, не хотелось бы в этот момент... А то как в анекдоте: “Чем отличается контрабас от гроба? В гробу мертвец внутри”.
“Лучшая акустика Европы”, “уникальный орган”, “мы все из нее вышли” — столько правды и без всякого пафоса об одном лишь доме Москвы — консерватории имени Чайковского на Большой Никитской. Но есть и другая правда — мнение экспертов, которым нельзя пренебречь: “Ситуация со зданием близка к катастрофе!” Жаль, что приходится анонсировать трагедию...
* * *
Как ни странно, капремонта в консерватории не было никогда; это подтверждает и проректор по административно-хозяйственной работе г-н Зуев:
— Острая необходимость реконструкции назрела уже лет 15 как. Почему к ней до сих пор никто не приступал — для меня загадка. И только недавно мы вызвали независимую экспертизу для выяснения ситуации...
Легкая пробежка по истории.
...Николай Рубинштейн получает от августейших особ право на открытие консерватории в Москве (второй после Питера). Ибо кроме как в усадьбах вроде “Архангельского”, публичных концертов никто нигде не давал и комплексно музыке не обучал. Деревня!
Итак, сняли дом на Воздвиженке и 1 сентября 1866 года отметили рождение новой консы. Педагоги были все больше импортные, поэтому и говорили между собой в основном по-немецки. А студенты отнюдь не метили в виртуозы-профи, но как дань хорошим манерам “учились для игры в обществе”...
Сидит карманник на концерте и глазеет на пианиста: “Ух, ёёё! Такие пальцы и какой-то ерундой занимаются!”
В 1871 году консерватория переезжает в особняк князей Воронцовых, что на Большой Никитской. Тогда же заведение стало получать ежегодную правительственную дотацию — 20000 рублей, что было недостаточно. А недостаток, как всегда, восполнялся очень высокой платой за учебу: ученики так и делились на “сторублевых” и “двухсотрублевых” — кто сколько за год отстегивал.
* * *
К началу 90-х стало ясно, что домик непригоден для столь серьезной затеи из-за небольших размеров и неудачной планировки. Было решено на его месте строить новое здание. Что и было сделано к 1898 году архитектором В.Загорским: он объединил центральную часть (сам концертный зал) с боковыми крыльями, в которых надстроил верхние этажи. А парижская фирма “Аристид Кавайе-Колль” установила в Большом зале 32-футовый орган; интонировал же его известный музыкант Шарль Видор.
Собственно, с официального открытия Большого зала (7 апреля 1901 года) и начинают летопись Московской консерватории. Г-н Видор сидел на открытии, слушая Девятую Бетховена. После чего сказал — его фраза повторяется уже 100 лет из уст в уста: “Господа, из всех известных мне концертных залов этот кажется мне наиболее удачным в акустическом отношении!”
Кстати, по новому закону “Об охране памятников истории и культуры” уникальная акустика Большого зала (лучшая в Европе) является полноценным “памятником” наряду со зданием, фресками в нем и т.д. Ее нарушение грозит обязательным преследованием по статье 243 Уголовного кодекса РФ: “Уничтожение или повреждение памятников истории, культуры... взятых под охрану государства... наказываются штрафом в размере от двухсот до пятисот минимальных размеров оплаты труда либо лишением свободы на срок до двух лет”.
— Когда до акустики дойдет дело, — уверяет г-н Зуев, проректор, — мы пригласим не одну, а несколько экспертных организаций! Если все сделать грамотно, то вполне возможно ничего не нарушить.
А г-жа Алмазова, гендиректор компании, проводившей экспертизу в консе в течение последних двух лет, подтверждает:
— Забудьте слово “ремонт”! Для памятников такого уровня возможна только научная реставрация. Будет созван федеральный методсовет, который не разрешит использовать современные материалы: например, кирпичную кладку нельзя реставрировать цементным раствором, но исключительно родным — известковым. Для этого возьмут пробы, выверят в лаборатории состав...
* * *
...Были войны, были революции. Но на судьбе здания они мало сказывались. Осенью 1918 года самый дорогой вуз Москвы стал бесплатным. А во время Гражданской войны нечем было топить, поэтому “музыканты принуждены были играть в пальто и галошах, а дирижер одет был в шубу и теплые перчатки” (“Вестник театра”, ноябрь 1919 года). В 20-е при консе создали Производственный коллектив композиторов, всеми признанным шедевром которого стало муздействие в трех звеньях “Путь Октября”. Артисты, выходя на сцену, скандировали по очереди:
Жизнь наша — ломаный грош!
Залп! Залп! Залп!
Снег... кровь... стон...
К ранам горячим льнет белой фатой метель!
А потом запоем:
Сыпь, гармошка, трынды-бря,
Нету батюшки-царя!
И вопрошающе:
А не пора ли плюнуть в харю
самодержцу-государю?
И все вместе:
Тьфу, тьфу, тьфу!..
...А 7 мая 1940 года консерваторию нарекли именем Петра Чайковского.
* * *
Но вернемся к “технической истории” дома.
— Да, капремонта не было, — соглашается Наталья Алмазова, — но были фрагментарные вмешательства в сооружение так называемым хозяйственным способом, что широко практиковалось в советские времена. Ведь культура — малофинансируемая отрасль, поэтому никому и в голову не приходило рассматривать конструктивную схему здания в целом, пересчитывать фундаменты на вновь возникающие нагрузки...
— А они возникали?
— Конечно! Ставили новые перекрытия, зачастую железобетонные. А это значит, что нагрузка возрастала кратно! Это же самая большая опасность — неравномерная осадка сооружения. И здесь она есть!
Стоит мужик возле забора и справляет нужду. К нему подходит интеллигент и спрашивает:
— Вы не скажете, а где консерватория?
— Да ссы прямо здесь!..
...За два года Алмазова и Кo наработали для г-на Зуева 20 томов документации.
— Наталья Михайловна, каковы основные опасности?
— Главное — фундамент! Но кроме неравномерных нагрузок на него мы имеем целый ряд неприятных проблем. Во-первых, отсутствие контакта “фундамент—грунт” как в правом, так и в левом крыле. То есть под фундаментом — пустота, он просто висит в воздухе. Во-вторых, часть фундаментов утратила несущую способность, некоторые из них вообще разбираются руками. Короче, больной — в самом критическом состоянии.
— И почему все это случилось?
— О!.. Старые коммуникации консерватории текли и текут. Их латали, конечно, но что толку? Здесь проходит множество городских коллекторов — и они текут, размывая кладку. Да и сама зона с точки зрения геологических условий — крайне неблагоприятна. Наблюдаются процессы суффозии (вымыв мелких фракций с поверхности, создание суффозионных воронок)...
— Как исправить положение?
— Есть стандартные технологии: усилят фундаменты методом буро-инъекционных свай, а проблему “фундамент—грунт” решат путем цементации...
— И на это время консерваторию не закроют?
— Мы не имеем права на такую роскошь. Поэтому работа будет проводиться поэтапно: из одной части крыла всех переселят в другую, сделают — перейдут к следующей...
* * *
Помимо фундаментов полно и других проблем: в аварийном состоянии перекрытия Большого зала, утрачена несущая способность стен, ограждающих Большой зал. Ну и... балконы. Именно по ним год назад зрители почуяли неладное: с правой и левой стороны отдельные ряды кресел бельэтажа были перекрыты для доступа...
— Мы категорически запретили вход зрителей на консольные свесы балконов, — говорит г-жа Алмазова, — потому что конструкция балконов утратила несущую способность на 100%. Они просто могут вывалиться, погибнут люди — и те, кто сядет на эти места, и те, кто сидит под ними в партере.
— Когда?
— Кто может предсказать, когда металл достигнет своего предела усталости?
Жизнь наша — ломаный грош!
Залп! Залп! Залп!
Снег... кровь... стон...
...Затем г-жа Алмазова самым официальным образом резюмировала ситуацию:
— Здание находится в неудовлетворительном состоянии с включением аварийных и предаварийных зон. Да, риск присутствует. Но мы контролируем ситуацию, регулярно проводя мониторинг. Тем самым даем возможность госструктурам определиться с финансированием. Но графика финансирования мы до сих пор не знаем.
* * *
В конце XIX века питерская и московская консерватории определялись как “частные учебные заведения, состоящие при Русском музыкальном обществе и находящиеся только под официальным покровительством лиц царствующего дома”. Сейчас они — государственные заведения, ищущие покровительства лиц...
А не пора ли плюнуть в харю
самодержцу-государю?
Бывшего ректора консерватории г-на Соколова полгода как назначили министром культуры; могло бы показаться, что для него — человека, всю жизнь проработавшего в консе, помочь ей — дело чести.
— Он, кажется, выбил какие-то колоссальные деньги на ремонт? — спрашиваю у проректора Алексея Зуева.
— Не на ремонт. На заседании правительства Соколов заново поднял вопрос о деятельности резервного фонда для покрытия ущерба от пожара в консерватории (в 2002 сгорело левое крыло). Этот вопрос был решен еще правительством Касьянова, но потом последовала административная реформа, и денег мы не получили. Поэтому Соколов добился “наследования” 7 миллионов 300 тысяч рублей, выбитых еще Швыдким. Сейчас эти деньги поступают к нам, рассчитаны они только “на пожар”, и, простите, назвать их “колоссальными” никак нельзя.
— А как Соколов вообще проявляет себя по отношению к вам?
— Александр Сергеевич интересуется ситуацией. Остальное спросите у него.
Сказать честно — пытался. Как прилежный мальчик три раза звонил в пресс-службу. В первый раз пресс-секретарь Константин Васильев заверил, что “министерство с этого момента будет всячески стремиться к самой полной открытости прессе и обществу”. Во второй раз, согласно этой “открытости”, он не стал аккредитовывать корреспондента “МК” на вручение министром госнаград, поскольку “в зале коллегии Минкульта мало места” (а у корреспондента “МК” есть предположение, что причиной тому стала статья “Наградной конвейер” от 22.09). В третий раз корр. “МК” послал запрос г-ну Соколову с конкретными вопросами — кто и за что отвечает в деле реконструкции консерватории. Пресс-секретарь деликатно рекомендовал корреспонденту “МК” обратиться то в ректорат консерватории, то в агентство по культуре к Швыдкому, поскольку и деньги, и ответственность, и сроки — все это “вне компетенции министра”. На прямой вопрос: за что же тогда, черт побери, Соколов отвечает? — Васильев помялся:
— Ну вы же знаете суть административной реформы...
Жена — мужу:
— Давай сходим на концерт Моцарта.
— Зачем? Моцарт же ясно написал, что этот концерт не для нас, а для флейты с оркестром.
* * *
Так что же с ней будет? Можно говорить лишь об обещаниях. Акустика, французский орган, интерьеры-экстерьеры пока убраны на дальнюю перспективу. На основную задачу — укрепление фундаментов — уже есть проект и даже обещаны деньги ФАККом (Федеральным агентством по культуре и кинематографии, то есть Швыдким). По ожиданиям г-на Зуева, деньги должны прийти в начале 2005 года:
— Когда помощь поступит, для нас будут приняты лимиты, и только после этого мы объявим конкурс для привлечения подрядных организаций. Раз деньги выдаются в 2005-м, в этом же году мы их обязаны освоить, уложившись в график. Кроме того, нам обещаны деньги и на разработку проекта реставрации Большого зала...
— Если с финансированием не будет перебоев, — добавляет г-жа Алмазова, — то за три-четыре месяца лета, захватив сентябрь, можно управиться с укреплением фундаментов. Но... в нашем государстве очень сложная система распределения средств. Дождемся ли?
Отчего не дождаться? Обязательно чего-то дождемся. Ведь как поется в революционной песне?
Тьфу, тьфу, тьфу!..
