Новации ХХ века обошли стороной Москву за Яузой. Доходные дома с лифтами не привились на холме. Почему? Думаю, потому, что жили здесь старообрядцы, не желавшие продавать родовых гнезд под застройку, более состоятельные, консервативные, чем купцы Замоскворечья. Там многоэтажные дома есть и на улицах, и в переулках.
В Заяузье их нет.
Нет на Гончарной улице магазинов и ресторанов.
Нет общественного транспорта.
“Гончарная — широкая, тихая, почти пустынная улица. По краю тротуаров тянутся высокие деревянные заборы, за ними густые сады. В глубине палисадников особняки, одинокие, хмурые, кажущиеся почти необитаемыми… Дома на Гончарной улице не поражают ни богатым архитектурным замыслом, ни изысканностью вкуса”. Это предвзятое описание цитирую из путеводителя “По Москве” 1917 года. Внимания в нем удостоено единственное строение Гончарной улицы, 16:
“Большой, отступивший немного от улицы, дом этот и общим видом, и многими деталями принадлежит к стилю Empire. Но что-то неуловимое лишает его благородства и изящества, обычно присущих этому стилю”.
В наше время искусствоведы выделяют не один дом, а семь особняков ХVIII—ХIX века, то есть каждое седьмое строение на улице, “не поражающей богатым архитектурным замыслом”. А лишенный “благородства и изысканности” дом в стиле Empire (ампир) воспевается так:
“Незаурядный образец послепожарной московской усадьбы демонстрирует все лучшие черты архитектуры московского ампира: совершенство пропорций, нарядность хорошо прорисованного декора, общую монументальность композиции, свойственную даже небольшим по размерам сооружениям” — и так далее.
Гуляя по улице, невольно останавливаешься перед кованой оградой ворот с арками и видишь в глубине двора дворец с колоннадой в ионическом стиле. Конечно, ни картин, ни прежней обстановки не осталось. Но сохранились планировка, красочная роспись потолков и сводов, изощренная лепнина. В такой роскоши жил купец Рахманов во времена Пушкина, который ничем подобным не владел. Для купца неизвестные архитектор и художник сотворили это великолепие. После Рахманова владел усадьбой купец Петр Молошников. Его инициалы, сплетенные в вензель, видишь над козырьком портика. Денег у многих купцов становилось явно больше, чем у бедневших аристократов.
Чем объяснить, что “государство рабочих и крестьян”, уничтожившее сотни памятников русского зодчества, действительно охраняло этот дом, как обязывает закон, тратилось на реставрацию? Архитектуру классицизма эпохи Французской революции ХVIII века Сталин считал родной искусству эпохи пролетарской революции — своей эпохи. Как все диктаторы, вождь власть утверждал и карой, и в камне.
Рядом на Гончарной улице, 18, старинный особняк за белокаменными воротами искусствоведы называют “Домом С.С.Солодовникова”. Купцов этой фамилии знали все в старой Москве как владельцев преуспевавшего “Солодовниковского пассажа” на углу Кузнецкого Моста и Петровки, сломанного в советское время. (Здесь, вблизи Центрального универмага, появится торговый дом.) В бывшем знаменитом “Солодовниковском театре” выступает Театр оперетты. Три брата, Алексей, Василий и Михаил Солодовниковы, на Шипке соорудили богадельню с церковью. Герасим Солодовников дал деньги на два крупных муниципальных дома “дешевых квартир для семейных и одиноких”, украшающих улицу Гиляровского.
Пойдем дальше. Дом на Гончарной улице, 34, Александр Иванович Зимин построил в 1912 году. Его отец, из крестьян, основал “Товарищество Зуевской мануфактуры И.Н.Зимина” — одно из крупнейших в Российской империи. А брат Александра Ивановича, великий Сергей Иванович Зимин, занимался не только мануфактурой. Очарованный музыкой, он тайно от семьи брал уроки вокала, в Европе детально изучил опыт лучших театров и основал по примеру Саввы Мамонтова частную “Оперу С.И.Зимина”. В ней пели Шаляпин и Собинов, на сцене его замечательного театра танцевала Кшесинская. К слову сказать, потомок Зиминых, Дмитрий Борисович, создал в наши дни “Би-Лайн”, а недавно показал Москве выставку фотографий.
Незадолго до революции Гончарную улицу отцы города поделили. В истоке, где тянутся в гору дома с номерами 1—17 и 2—12, ее назвали Швивой горкой. Таким образом, исключили из топонимики Москвы злополучную Вшивую горку. Новое странное название связали с якобы обитавшими на горке “швецами”, то есть портными. Но они здесь не селились, как гончары, кузнецы и каменщики. Аборигены называли горку просто и без затей — Вшивой. Не потому, как объясняли, что эта “местность исстари заселена была нечистоплотной городской беднотой”. Не потому, что рос чертополох, называемый “ушью”, как подсказал властям филолог, академик Александр Иванович Соболевский, знаток топонимики. На этом основании и появилась Швивая горка. Хрен редьки не слаще.
Опираясь на топонимический словарь-справочник, вышедший под эгидой Русского географического общества, я писал в “МК”, что другие Вшивые горки известны в Москве и Подмосковье. Более того, в России, от Псковской области на западе до Иркутской — на востоке, это название распространено повсеместно. Обозначают этим словом не только горку, но и речку, озеро, ручей, колодец. Так именовали насекомых, обитавших на водной растительности оврагов, берегов рек и озер, — от них название распространялось на местность, безнадежную для хозяйственного использования. По этой причине говорят “вшивое дело”, когда оно ничего хорошего не сулит.
Бесспорно, до революции исток Гончарной улицы, прежней Швивой горки, выглядел иначе. И люди встречались не самые лучшие. Либералы до революции укоряли царскую власть, озабоченную мировой войной, в равнодушии к бедным и бездомным. Что, конечно, правда, иначе не произошел бы социальный взрыв мирового значения. Цитирую путеводитель 1917 года: “Все чаще попадающиеся фигуры оборванцев, босяков, нищих говорят нам о приближении беднейших кварталов Москвы. Дома становятся ниже, печальнее, беднее. В конце Швивой горки высится церковь Никиты, что за Яузой. За церковью целой сетью расходятся переулки, кривые, горбатые, со странными многоугольными домами, неровными тротуарами и выбитой мостовой”.
Высотный дом поднялся на месте сломанных “странных многоугольных домов”. Но кто бы мог подумать, что в конце ХХ века, после прихода к власти демократов, обещавших народу покончить с хроническим дефицитом обанкротившегося социализма, бедные и бездомные снова размножатся в Москве с геометрической прогрессией. С той разницей, что именуются ныне не босяками, а бомжами. И слоняются не у церкви Никиты за Яузой, а по всем улицам столицы России. Точно так же расплодились безмерно уличные собаки, стаями бегающие у вестибюлей метро. Рыночная власть даровала бездомным людям и собакам такую свободу, какая не снилась босякам при царизме и бичам — при социализме.
Самый маленький деревянный дом на Гончарной улице, 7, не внесли в реестр памятников архитектуры. По-моему, сделать это пора. Потому что редко где увидишь в Москве деревянный дом, украшенный искусной резьбой. Под козырьком крыши дощатый фасад опоясывает декоративный пояс, окна вставлены в резные наличники, крыльцо парадное — под стать дому, с резной дверью под навесом из дерева.
После избрания Михаила Романова на царство наступил в государстве на двести лет мир. Москва повсеместно застраивалась каменными домами. Тогда в начале Гончарной улицы появилась палата с сенями. Глубоко в землю ушла она в “культурный слой”, который наращивался за сто лет на метр. В начале XVIII века палату вживили в твердь нового дома. В эпоху Екатерины II возник в усадьбе двухэтажный особняк с портиком, который начинает на углу 1-го Котельнического переулка строй памятников бывшей Гончарной слободы.
Самым редкостным среди них предстает красно-белая церковь Успения в Гончарах. Под золотым куполом тянутся к нему крестами четыре синих купола со звездами. Под ними вздымается волнами, как пишут, “горка кокошников”, напоминая нарядный головной убор, носимый в старину женщинами. Двери храма не закрываются с 1654 года. Что само по себе чудо. В необъятном поясе Земляного города, между бульварами и Садовым кольцом, насчитывалось до 1917 года, по данным Петра Паламарчука, 102 церкви, включая часовни. Сломали — 57. В СССР на этом пространстве служба шла в пяти небольших храмах, а за Яузой — в двух. Она не прерывалась в Лыщиковом переулке, куда мы идем, и на Гончарной улице, в двух самых малых церквах. Не только разрушением и закрытием церквей, но и таким образом сужали воздействие на умы трудящихся “опиума для народа”.
Храм Успения построен в долгое правление “тишайшего царя” Алексея Михайловича. Его время считается золотым веком древней русской архитектуры, когда она достигла наивысшего расцвета. На месте одноглавого храма гончары рядом с усадьбами, где пылал огонь в горнах, воздвигли пятиглавый. И украсили его своими изразцами. К тому времени они могли из керамики (keramos на греческом языке — глина) делать не только утилитарные изделия, посуду, игрушки, облицовку, но и превращать хмурые глиняные плитки в разноцветные декоративные украшения, художественные миниатюры. Они распространялись всюду, попали и в палаты Теремного дворца в Кремле. Для Успения в Гончарах мастер с лихой фамилией Полубес, Степан, Иванов сын, изобразил на керамике евангелистов, Матфея, Марка, Луку и Иоанна, похожими на своих соседей, “с народными русскими лицами” и прическами. Их видишь со двора над главкой придела Тихона Амафунтского. На фасаде трапезной тянется пояс из ярких плит, где нам шлют привет из XVII века цветы, звезды, кресты, двуглавый орел и вещая птица. Ничего бы этого не стало, если бы Успение в Гончарах сломали, как другие церкви за Яузой. Изразцы помогли выжить: “трудовая власть” таким образом выразила уважение к труженикам-гончарам.
Пережила лихолетье самая чтимая в храме икона “Троеручица”. Это список с образа Богоматери, присланного из Афона в дар патриарху Никону. Как гласит предание, отсеченную палачами руку Иоанна Дамаскина исцелила Дева Мария; в память об этом чуде святой изобразил ожившую кисть на иконе под фигурой Богоматери. Дверь Успения открыта постоянно. В храме всегда людно. Художники расписали в нем все, что только было возможно: своды и стены начиная с порога. Масса икон в золоченых киотах, горят свечи в напольных подсвечниках... Все так, как могло быть во множестве церквей, которые разграбили и сломали.
А многоэтажные корпуса построены после Победы. В самом высоком и пышном доме на Гончарной улице, 36—38, насчитывается 14 этажей — сколько было у гостиницы “Москва”, державшей рекорд высоты до середины ХХ века. Монументальный фасад прорезает колоссальная арка с чугунной решеткой; взлетели над землей исполинские колонны коринфского стиля, отделанные мрамором. Все детали, по поздним оценкам — “архитектурные излишества”, доказывают родство со чтимым Сталиным классицизмом. Это не дворец-гостиница, а жилой дом, где сотни просторных квартир, комнаты с высокими потолками, представляющие поныне особый интерес для элиты. Таков типичный сталинский дом в духе социалистического реализма периода пышного заката.
Рядом, под стать ему, — другой многоэтажный дом, 26—32, появившийся на месте четырех сломанных владений: 26, 28, 30 и 32. “Если хотите создать хорошее жилье, представьте, что вы строите квартиру для себя”, — внушал ученикам творец шедевра Лев Руднев. В Москве мемориальная доска в его честь установлена на доме по Садовой–Кудринской улице, 28—30. Там архитектор получил квартиру в конце пути. А в 33 года, на заре советской власти, создал прославивший его мемориал жертвам революции на Марсовом поле в Петрограде, где много лет жил. В Москве играл роль ведущего архитектора Наркомата (министерства) обороны. В Колымажном переулке у Знаменки высится квадратная башня со звездой у главного здания военных. На Девичьем поле размахнулись крылья военной академии с натуральным танком — это другой шедевр Руднева. (Его танк был декоративным, в бетоне, более соотносимым с массой здания.) На Фрунзенской набережной воинские доспехи на фасаде колоссального штаба без вывески выдают военную тайну: в нем чтят “бога войны”, артиллерию, и ракеты. И здесь виден почерк Руднева, озабоченного поиском образа. Ему приписывают высотное здание Московского университета. Но там Лев Владимирович реализовал гениальный образ Иофана, проектировавшего МГУ на бровке Ленинских гор. За километр от ее края, как ему вменяли, строить упирался. Сделал это за него Руднев с помощниками, удостоенными Сталинской премии первой степени. Что все именно так, доказывает автограф Сталина на утвержденном им проекте фасада Иофана.
“Мы выполнили Генеральный план, абсолютно претворенный в натуре, сделали отмывку, рисунок фасада акварелью, эскизный проект, как вдруг все у нас отобрали”, — с горечью рассказывал мне покойный мэтр архитектуры Яков Белопольский, помогавший Борису Иофану. Изменить проект, завизированный вождем, никто не мог. Себя Руднев как художник блестяще проявил внутри стен построенного им здания. Его дом на Гончарной улице называли “генеральским” из-за жильцов в погонах. Я провел здесь жарким летом 1968 года вечер в квартире генерал-лейтенанта Мрыкина. Мою набранную “Повесть о “катюше” по команде цензора пустили в разбор. Даже тогда о некогда секретном оружии писать не давали. Через голову цензора по телефону правительственной связи, вертушке, попросил генерала прочесть верстку. И услышал: “Привезите мне домой”. Через день получил приглашение: “Приходите, семья на даче, попьем чай”. Весь вечер слушал, как погиб на ракетодроме главный маршал артиллерии Неделин, что вытворяли прибывшие к месту происшествия следователи, о чем написать тогда никто бы не дал. А когда за открытым окном услышал бой курантов Спасской башни, долетевший до Таганки, генерал вернул мне верстку без единой поправки с автографом — визой заместителя главного конструктора, каковым являлся. Тиражом 100000 экземпляров “Политиздат” ее тотчас выпустил. Имя-отчество замечательного человека, генерала Мрыкина, каюсь, забыл, в энциклопедиях — не нашел. Его не забуду никогда.
И другие встречи напомнил на Гончарной улице дом с бронзовой доской. Юрий Гуляев! Дивным голосом и красотой наделила его природа. Он исполнял главные баритональные партии в Большом театре и пел советские песни, как практикует сейчас Хворостовский. Мог выступать в “Ла Скала” и Юрий Гуляев. Я не видел его на сцене — встречался у Джуны, когда она пыталась помочь его сыну. Тогда я подумал, как порой яблоко далеко-далеко падает от яблони. Ходил туда и другой баритон — Ворошило, прославившийся ролью Чичикова в “Мертвых душах”, опере, написанной для Большого и поставленной Покровским. Слушал рассказ Ворошило, как дружно народные артисты СССР выжили главного режиссера за жесткий характер. Но разве в искусстве постановщик не обязан быть диктатором, разве демократия принесла Большому театру славу? Кто для него пишет оперы? Где его оперные звезды?..
…У Ворошило, как известно, пропал голос — пришлось заняться колбасой. Гуляев скоропостижно умер в гараже. Его нашли мертвым в машине.
