Самая большая экзотика на Чеховском фестивале — это японский театр. Да не какой-нибудь, а знаменитый традиционный театр но.
Японцы играют во МХАТе им. Горького на Тверском бульваре, чьи интерьеры “пахнут” глубоко советскими временами. Давно не видевшие ремонта деревянные панели на стенах, потертые кресла несут печать времени, в которое вмонтировали средневековое японское искусство. Но времена не выбирают, в них встречаются, и некоторые встречи кажутся парадоксальными, как эта — Древний Восток и СССР периода распада.
Впрочем, такое соседство нисколько не отпугивает публику. На но случайные граждане не залетают. Лишний билетик спрашивают японисты, студенты, изучающие японский язык, фанаты Востока, не говоря уже о профи от театра. Всех интересует то, что на наш театр совсем не похоже. И именно здесь можно почувствовать разницу в менталитетах, как в нотной грамоте: у нас семь нот, у них — пять. У нас звезда тот, кто стал медийным лицом и каждый день торчит на экране “ящика”, а у них — мастер, десятками лет в тиши и внутреннем созерцании шлифующий мастерство. Будь то линия на фарфоре или линия движения руки. Именно таких мастеров и выставил театр но.
Однако “на разогреве” перед ним работал другой представитель японского искусства — театр кёгэн со своим коротким (45 минут) простонародным фарсом, возраст которого исчисляют с VIII века. Нам показали аутентичный юмор того времени. Господин в черном, поверив, что в мирное время модно сумо, приказал служке достать сумоистов. Но денег хватило на одного. Им оказался… комар, банальный, но хитрый, поскольку за счет чужой глупости решил напиться человеческой кровушки. Все действо строится на простеньких диалогах, условность которых поражает своей абсурдностью. Глядя друг на друга, господин и служка или служка и комар разговаривают примерно так:
— Ты где?
— Здесь.
— Ты где?
— Здесь.
(Далее три раза то же самое.)
Нормальный человек спросит: может, они идиоты, если не видят друг друга? Но в японском театре не надо задавать таких вопросов: здесь все строго законсервировано с тех пор, как придумано, — слова, жесты, музыкальные инструменты и даже модуляции голосов — низких, гортанно-пугающих. Хотя в фарсах кёгэн все смешно и наивно, как в комиксах.
— Насколько японцы любят подобный театр? — интересуюсь у известной переводчицы Лены Накагавы. Она работает со многими известными режиссерами и труппами.
— Одна часть публики ходит на спектакли с партитурами, где расписаны и нарисованы все движения персонажей фарсов или пьес театра но. И не дай бог, если артист на сцене ошибется. Правда, в этих партитурах вы не найдете ни единой ноты — музыка не записывается.
— А как учится музыка для спектакля?
— Так и учится — от поколения к поколению, от учителя к ученику. Но, если честно, есть и такие зрители, которые могут заснуть на спектаклях.
Здоровому сну, надо сказать, способствует определенный ритм спектакля. Вот, например, театр но со своим шедевром XV века “Киёцунэ”. Это заковыристое имя принадлежит главе феодального клана, который не смог пережить того, что проиграл войну, и покончил с собой. Его сподвижник приходит к супруге и приносит ей прощальный дар — прядь его волос. Женщина со злобой возвращает волосы — она не может простить покойному того, что он сделал с собой.
“Сначала жена старалась, прячась от людских глаз, подавить в себе печаль, но затем, отбросив всякий стыд, стала рыдать во весь голос и проплакала до самого утра… Со слезами она рухнула на подушку, знавшую все тайны супругов” — так написано в синопсисе. А на сцене эта экспрессивная сцена с женской истерикой выглядит монументально и статично. Женщина в красном кимоно просидит на корточках больше часа, медленно раскачиваясь в такт звукам двух барабанов и пяти флейт.
Поскольку в но все роли исполняют мужчины, то жену Киёцунэ играет второй актер театра, а дух покойного мужа — первый — Хидео Кандзэ, который из своих 78 лет 75 на сцене. Можно себе представить, до какой степени отточено его аскетичное, но весьма выразительное мастерство. Танец бывшего воина — это несколько скупых движений, оставляющих впечатление, будто они вымерены линейкой. Ноги почти не отрываются от пола, руки в движениях, словно зафиксированы гипсом. Все это сопровождает гортанное пение барабанщиков и флейтистов, и публика незаметно впадает в транс, в то время как сердце воина освобождается от ожесточения и дух его уходит в нирвану с помощью Будды Амиды. Вот такая история — скупая, но выразительная, как мужская слеза.
