Никита Михалков зовет его Васенькой, Рената Литвинова — Васечкой, а все остальные — просто Васей. По имени-отчеству — Василием Овидиевичем — называют редко, потому что он из тех мужчин, которые до седых волос остаются мальчишками, одинаково склонными к геройству и к авантюрам.
Я набираю код домофона и слышу голос, знакомый всей стране еще со времен видеопиратства. В блистательном переводе Василия Горчакова мы смотрели и “Крестного отца”, и “Однажды в Америке”, и “Последнее танго в Париже”, и “Терминатора”. Его синхрон звучит на кинофестивалях, и нет большего удовольствия, чем попасть на Васю, потому что будет все, вплоть до интонационной точности.
Люди такого калибра обитают, как правило, в радиусе Бульварного кольца. Немного странно было обнаружить знаменитость на окраине Москвы, в квартире, обставленной в стиле 60-х. Вася Горчаков стал каширским затворником по собственному желанию.
— В нашей квартире на Маросейке осталась моя жена, а я сейчас как бы в творческом отпуске, потому что покинул семью. Не в Матвеевское же было ехать! Сразу оговорюсь, что не вижу в нашем расставании финальной точки. Хотя жена, возможно, другого мнения. Не знаю, захочет ли она после этого интервью снова выходить за меня замуж?
— Если бы я спросила, вы авантюрист или плейбой, что бы вы ответили?
— Я, наверное, авантюрный плейбой. С детства всегда бросался с головой в новые области. В конце 70-х вдруг решил, что я знаменитый каскадер, и снялся в двух десятках фильмов, даже стал постановщиком трюков, причем сам умел только скакать на лошади.
— А что касается плейбойской ипостаси?
— Да-да, не буду отрицать. Причем плейбои — это там, у них, а у нас просто бабники. Мне повезло, я встречался с самыми красивыми женщинами моего времени, с разной степенью успеха.
В квартире, которая, по словам Горчакова, не несет никакого отпечатка его личности, все-таки есть “особые приметы” — вполне узнаваемые женские портреты. Поскольку в жизни эти женщины между собой не дружат, Вася корректно поместил их фотографии в разных комнатах.
— Сколько раз вы были женаты?
— Дважды, но оба раза на одной женщине.
— Значит, при всей ветрености вы человек одной любви?
— Если говорить откровенно, то за 35 лет брака настолько все стало родным и близким, что это, наверное, и погубило. Все равно хочется праздника, елки. Все люди живут и ждут, когда же наступит Новый год и загорится елочка. Моя жена — замечательная женщина, но ей было тяжело. С годами это не ослабевало, но усиливалось в плане “седина в бороду”. Что ж, сидеть теперь и рыдать? Надо признавать свои ошибки и совершать новые.
— У вас много профессий: переводчик, каскадер, актер. Как вы себя сегодня позиционируете?
— В качестве продюсера, но что за этим стоит, не знает никто. На данный момент я веду переговоры с Де Ниро и Костнером по двум разным проектам. Что еще? Мы с партнерами открыли кастинговое агентство в Америке, в Бостоне.
— За что вы благодарны своим родителям?
— Во-первых, за то, что произвели на свет. Они меня замечательно воспитали, может быть, результат получился другим. Они обучили меня языку, я до шести лет лучше говорил по-английски, чем по-русски, потому что дома общались только на английском. Этого хватило на всю жизнь, на хлеб, масло, икру, трюфели. Отец, будучи офицером ГРУ и известным разведчиком Второй мировой войны, определил одну из моих ипостасей. Он был офицер и джентльмен. Дедушка со стороны матери — писатель Василий Бобрышев, совершенно забытый ныне. Кстати, в ЦДЛ висит доска, где между Багрицким и Гайдаром его имя.
Дома была великолепная библиотека, которую я всю прочитал.
— А ваша фамилия имеет отношение к дворянскому роду Горчаковых?
— Имеет. Мой дед долго писал в анкетах, что он из чувашских крестьян, но это не спасло его в конечном итоге от лагеря. Отец родился в 1924 году в городе Овидиополе под Одессой, где дед был начальником ЧК, поэтому сына назвали Овидием. Но через 3 года дедушку отправили торговым атташе в Нью-Йорк, где выяснилось, что он знает три языка. Как видите, “крестьяне” тогда времени не теряли, учили языки.
— Каково это — быть сыном знаменитого разведчика?
— Когда я в детстве дрался с мальчишками и получал по носу, говорил себе: не плачь, ты сын партизана. Я видел Маресьева, к отцу приезжали белорусские партизаны, которые привозили яйца и сало, а один даже притащил ящик термометров, думая, что в Москве с этим плохо. Но могли и трофейный маузер подарить. Когда я поступил в Военный институт иностранных языков, то на торжественном вечере, посвященном первокурсникам, генерал-полковник Андреев сказал: “А теперь я хочу представить вам сына знаменитого разведчика. Встань, Вася, а мы похлопаем!” Мне было дико неудобно, я думал, мне темную сделают!
— Вы жили в доме на улице Горького, учились, наверное, в элитной школе?
— Да нет, это папочка учился в англо-американской школе в Дегтярном переулке, а я по территориальному признаку. Мне не везло со школами, а им со мной. В 63-м году я снялся в своем первом детском фильме “Большие и маленькие”. Мальчика на главную роль искали по школам, и пожилая женщина, ассистент режиссера, остановилась на мне, но самое интересное, что она же перед войной выбрала моего папочку, и он играл в фильме “Первоклассница”! Полгода я провел на съемках, чем достал всех учителей, и в 8-м классе меня перевели в другую школу. После фильма на меня посыпалась масса предложений в кино. Но я стал хулиганить, и родители решили, что хватит.
Но вскоре меня и из новой школы выгнали. За покушение на Брежнева. Мой приятель нашел у своего дяди вальтер без патронов. Но, поскольку я занимался современным пятиборьем, мелкокалиберные патроны у меня были. Мы стреляли во дворе и, естественно, притащили оружие в школу. Там тайну не сохранишь. Как не похвастаться перед девочками на перемене? В класс должны были прийти директор с физруком нас обыскивать. А у меня уже начали проявляться оперативные наклонности. К нам только что перевели нового мальчика, с которым никто не дружил. Я понял, что нужно отдать вальтер ему, но не учел детской натуры. Мальчик пошел в туалет, нажал курок, и заряженный пистолет выстрелил в пробегавшего мимо четвероклассника, фамилия которого была Брежнев. Пуля прошла в трех сантиметрах от сердца. Потом завели уголовное дело, мне вкатили частное определение суда, поскольку мне одному исполнилось 14 лет. Никакого злого умысла в этой истории не было, мальчик остался жив, но после восьмого класса мне сказали: “Вася, шел бы ты отсюда!”
Я перешел в другую школу, и это оказалась школа для особых детей. Я сидел за одной партой с мальчиком Васей — Василием Васильевичем Сталиным — сыном Василия Сталина и дочери маршала Тимошенко. Рядом, можно было дать рукой по затылку, сидел Алик Свердлов, а в параллельном классе училась Маша Симонова, с которой у меня был роман. Спустя годы ее мама, актриса Валентина Серова, говорила: “Маша, ты большую ошибку сделала, какой мужик был Вася Горчаков!” С ребятами из этой школы я до сих пор поддерживаю отношения. Но и там я проучился всего один год — меня выгнали за то, что я уронил стремянку на учителя географии. При этом я всегда хорошо учился, даже был призером олимпиад по физике, но по английскому у меня была “тройка”. Мама ходила в школу и спрашивала: “Почему “тройка”? Он же свободно говорит по-английски!” — “Болтает он хорошо, но зачем он ноги в парту кладет?” — отвечали маме.
— С институтом тоже была одиссея? Из ВИИЯ вас отчислили?
— Что значит отчислили? Под барабанную дробь и в действующую армию. Проснулся в поезде, который шел в Брянск. Потом Дальний Восток и, конечно, приключения. С институтами вообще был мексиканский сериал, поскольку я учился одновременно и попеременно в разных вузах. Меня выгоняли все время. Мне было скучно учить то, что я знал, а вот латынь грыз!
— А когда началась переводческая карьера?
— В 17 лет я переводил рассказы. Мама работала в Комитете защиты мира и иногда меня привлекала к сопровождению делегаций. У меня хранится доллар, подписанный Рокфеллером: “Вася, с большим запозданием возвращаю должок!” У него не было денег рассчитаться с носильщиком, я заплатил рубль. Через много лет миллионер прислал доллар.
Однажды я подружился с человеком по имени Милтон Эйзенхауэр, младшим братом Дуайта, президента США. На приеме в лавре мы с ним воровато озирались в поисках бесхозной рюмки водки. В разговоре выяснилось, что мы хорошо понимаем друг друга и даже читаем одни и те же книги. Он сказал: “Вася, когда ваше поколение придет к власти, у нас будут замечательные отношения между странами!”
А переводить фильмы я начал не без участия Лени Володарского. Он хватал все переводы, которые есть, порой по два в одно время. Как-то предложил: “Заменишь?” Это был 73-й год, фильм “Тройное эхо” в кинотеатре “Зарядье”.
— Вы действительно перевели около тысячи фильмов?
— Нет, я перевел около 5 тысяч фильмов. Но одного “Крестного отца” я переводил 100 раз. Переводил не только видео, но и на кинофестивалях. Но с годами все становится сложней: притупляется реакция. Раньше терпеть не мог листы, переводил со слуха, причем с первого просмотра, иначе было неинтересно. Иногда десяток фильмов за ночь. По заказу Раисы Горбачевой за один присест сделал сериал “Молодая Екатерина”, отвлекаясь на принятие водки. Молодость!
Переводчики такого класса — штучный товар. А Василий Горчаков чуть ли не единственный, кто легко справляется с прямым и обратным переводом. Он мог переводить в кинотеатре, при этом обниматься с девушками и пить водку. Многие специально приходят на пресс-конференции, если переводит Вася: знают, что будет смешно: звезда отразится, как в зеркале. О качестве и говорить нечего. Джеймс Кэмерон как-то забылся, полчаса проговорил, а потом спохватился. Горчаковский перевод тоже длился полчаса.
— Вы застали период, когда перевод видеофильмов был нелегальной деятельностью?
— Застал! Меня арестовывали прямо в наушниках в квартире, где работал. Доставляли в местное отделение. Как-то попал с пьяной теткой в обезьянник. Она возмущалась: “А это кто такой? Выпустите меня! Не хочу сидеть в одной камере со спекулянтом!” Я никого не закладывал, но некоторых клиентов просто сажали, когда ловили на распространении. Когда вызывали, у меня всегда была одна отмазка: “А мне чего? За стакан водки я что угодно переведу! Какие деньги, начальник?” Если возникали сложности, приезжали серьезные дяди из “большого дома” и говорили: “А ну-ка быстренько выпускайте!”
— Вы сопровождаете звезд мирового кино. А ведь некоторым свойственно смотреть на переводчика, как на обслугу “подай-принеси”. А у вас со знаменитостями дружеские отношения.
— Со многими — да. Редфорд даже приглашал меня в свое имение Санденс, где я провел незабываемое время. Когда на паспортном контроле в аэропорту Солт-Лейк-Сити узнали, чей я гость, раздался восторженный крик: “Смотрите, этот человек приехал к Роберту Редфорду!” На самом деле мне все равно, с кем работать. Я со всеми одинаков, но не скрывал пиетета перед тем же Николсоном.
— Его подруга Лара Флин Бойл славится тяжелым характером.
— Душевная девушка. Ругалась все время на меня, потому что в лимузине я наступал ей на ноги. Но последним косячком марихуаны всегда делилась. Она и с Джеком тоже ругалась, а утром всегда просила прощения. Он — чудо! Даже если он и в жизни играет, то это гениальный актер. Когда на Поклонной горе он увидел монумент, сказал, что, если б Гитлер победил, памятник был бы такой же. Там стайка пэтэушниц праздновала сдачу экзамена, Николсон подошел, взял у них полупустую бутылку пива, они не могли понять: звезда или двойник. Кстати, однажды у Исторического музея мы встретили двойника Ленина. Николсон заулыбался, подошел к нему, обнял, потом все стали щелкать, а “Ильич” заверещал: “Вы что? Сначала деньги, потом снимайте!” Я сказал: “Ты хоть понимаешь, кто это рядом с тобой?” — “А мне все равно, я, между прочим, заслуженный изобретатель Армянской ССР!”
— Вы работали с Мэрил Стрип. Она такая же чудесная и в жизни?
— Она совершенно небесное создание, не от мира сего. Например, тащу ее сумку, она сама дверь откроет и еще сумку попытается отобрать: “Вась, тебе же тяжело! Давай я!” Причем это не наигранно. Или я пришел к ней сказать, что решил один вопрос, она целует мне руку: “Спасибо! Спасибо!” А как-то говорит: “Вась, трагедия!” — “Что случилось?” — “Я свои жемчужные серьги невероятной красоты забыла в ресторане. Понимаю, что их уже не найдешь, но, может, ты попытаешься?” Ну что, вечером отдал.
— А бывало, когда хотелось, чтобы звезда скорее улетела?
— Скажу. Это Фэй Данауэй, хотя она и моя любимая актриса, но такая взбалмошная, никогда не знаешь, что выкинет. Как-то она потеряла платочек. Я перерыл все сугробы около отеля, потом стали искать в лифте — их там три. Фэй сказала: “Ты держи этот лифт, я поднимусь на том, а спущусь на третьем”. Весь отель парализовали, а платочек нашелся в кармане ее шубы.
— Знаю, что вашим “клиентом” был Роберт Де Ниро.
— Неоднократно, с ним связано много воспоминаний. Он был председателем жюри Московского кинофестиваля. Приехал с дочкой, сыном и, кажется, соседским мальчиком. Я встречал его в аэропорту. Мне вручили какой-то идиотский букет, который пыльцой обсыпал мой белый пиджак. Поселил Де Ниро в номер, где Майкл Джексон жил, и сказал: “Тебе-то все равно, а как мне теперь с этим пиджаком? Я тебе оставлю, а в отеле до завтра почистят”. Утром все в холле ждут выхода Де Ниро. Появляется сияющий актер и на плечиках несет мой пиджак: “Вот, Вася!” Я, конечно, знал, что просьбу он воспримет адекватно.
— Стивен Сигал, наверное, совсем другой?
— Стивен Сигал нравился мне в кино, а в жизни он абсолютно отмороженный, с восточным колоритом.
— Может, у него с вами просто не сложилось?
— Ну да! Зато у него с чеченцами сложилось! Я чуть не устроил третью чеченскую войну в “Шереметьеве”! Когда мы его встречали в “Шереметьеве” в ВИПе, там уже сидели крепкие чеченцы: “Мы встречаем Стивена Сигала!” Я сказал: “Встречайте! Но чтобы вас не было на выходе, когда мы выйдем к журналистам. Через 100 метров я остановлю лимузин — берите его к себе”. Он был мнительный, скрывался от какой-то мафии, ему предложили защиту, а также финансировать фильм. И весь последующий его визит я занимался тем, что разруливал эту проблему. Он захотел даже к Путину поехать с чеченцами. Это был детектив, когда я подъехал к Ново-Огареву и ждал, пока Сигала пересадят в мой лимузин. Потому что туда должен был везти его я. Если бы охрана увидела много чеченцев, могли и огонь открыть.
— А Тарантино чем-то удивил?
— Когда человек, снявший “Криминальное чтиво” и сыгравший в “От заката до рассвета”, сходит с трапа самолета и говорит: “Моя мечта — побывать на могиле Пастернака”, — это производит впечатление. Меня приглашали преподавать в американских университетах — там студенты по семестру изучают Пушкина! Кто-нибудь здесь семестр Пушкина изучает?
В этот момент наш интеллектуальный разговор прерывается звонком мобильника — маршем “Прощание славянки”. Вася не успевает подойти, и “Прощание” вновь прерывает интервью. “Не успел, Ренаточка!”.
Рассматриваю фото белокурой звезды на стене.
— У вас с Ренатой роман?
— Был, возможно, односторонний.
— Ренатин ребенок не ваш?
— С какой стати? Это ребенок Ренаты, к которому я трепетно отношусь. Мы с Улей Литвиновой даже вместе снимались. Я вообще очень люблю детей своих знакомых. Обалденно отношусь к Науму, сыну Ольги Будиной, с которой у нас был феерический роман.
— А звезды с другого полушария? Бывало, когда возникали взаимные симпатии?
— Безусловно. У меня был роман с Настасьей Кински. Я не говорю про турецких актрис, я влюбился в свое время в Ташкенте в турецкую актрису Итир Эссен, худенькую, как тростинка, видимо, сказалось влияние нашей белогвардейской эмиграции, высокую блондинку с голубыми глазами. Учитывая, что наше интервью могут прочесть другие девушки, скажу лишь, что дело ограничивалось обменом культурными ценностями. В одну нашу актрису влюбился турецкий продюсер, который попросил: “Вася, если ты мне поможешь, то и я тебе поспособствую”.
— Прекрасная профессия — быть переводчиком звезд.
— Меня как-то пригласили на “Эхо Москвы” на передачу о выборе профессии. И Паша Палажченко, переводчик Горбачева, сказал: “Профессия переводчика такая интересная, я вижу какое-то слово и сразу записываю его в карточку, лезу в словарь, выписываю его значение. У меня так много карточек!” Я говорю: “Я понимаю, сколько людей Паша сейчас отвадил от этой профессии, поэтому скажу другое: а слабо таскаться по международным фестивалям и крутить романы с актрисами — вот это бонус профессии переводчика”.
— Одной из древнейших и, наверное, вечных.
— Так это же слова Гринуэя. Проститутки, гробовщики и переводчики — вечные профессии. Но, побывав здесь, он сказал: “Есть еще и четвертая — это охранники”.
— Как завязался ваш роман с Гринуэем?
— Роман! Вы скажете! Видимо, наблюдая за тем, как я перевожу, он что-то увидел полезное для себя. В фильме есть эпизод, который построен на антипереводе: я перевожу совсем не то, что говорят герои. Несу свою околесицу. А все думают, что они общаются.
— Вам кто-нибудь позавидовал, что Гринуэй пригласил вас в свою картину?
— Все оставшиеся актеры позавидовали. Он меня пригласил и на следующую серию. Кроме меня снимались Стеклов и Булдаков. Выяснилось, что оба были в завязке. Я страдал немерено, и, если бы не моя любимая девушка Амалия Мордвинова, на тот момент Гольданская, я бы сошел с ума.
— С Амалией у вас тоже был роман?
— Мы просто хорошо относились друг к другу.
— А вы не хотите написать мемуары?
— Я не могу этого сделать, потому что писать надо все, но я же не Кончаловский и не могу быть беспощадно откровенным.
— Была ли в вашей жизни безответная любовь?
— Через раз, потому что я влюбляюсь в каждую вторую девушку и лишь каждая четвертая отвечает мне взаимностью. Даже не так. Я влюбляюсь, если чувствую, что просто надо. Самое обидное, что, когда проходит период влюбленности, она перестает меня любить. Все было и вдруг не стало. Но ты прекрасно понимаешь, что сам привел ее к этому: тебе становится скучно, ты избегаешь встреч, после чего она тебя бросает и начинает ненавидеть. Тут у тебя снова вспыхивает, но поздно — калитка захлопнулась. Непростая мужская жизнь.
— Роковой мужчина Василий Горчаков.
— Это они все роковые. Я просто жертва.
