В дни 16-летия августовского путча в редакцию “МК” пришел человек и показал знаменитый снимок Юрия Феклистова, облетевший весь мир: на скамеечке в радиорубке Белого дома сидит уставший Мстислав Ростропович, придерживая автомат Калашникова, а рядом с ним, едва ли не на плече у маэстро, спит один из защитников Белого дома… Это он, Юрий Иванов, юрист, некогда помощник депутата Верховного Совета (1990—1992 гг.), и поведал “МК” историю этой фотки и сагу о тех бурных днях — по признанию Ростроповича, “самых важных и счастливых в его жизни”.
— Да, мне выпало счастье быть соратником и оруженосцем великого музыканта в Белом доме, — начал Юрий Борисович. — Вот как это все было…
…Последний концерт у Ростроповича был во Франкфурте 17 августа 1991-го, на следующий день он прилетел к себе на парижскую квартиру уставшим, утомленным после большого турне. Уснул. И вдруг рано утром из своей машины ему звонит дочь Елена: “Отец, включи телевизор, посмотри, что делается!” Сам маэстро вспоминал об этом так: “Ну включил и сначала ничего не понял по этим объявлениям. Говорят — “сменилась власть в стране”.
Я-то подумал — ну что делать, может, оно и к лучшему, раз пришли такие люди, как Яковлев, Собчак, Попов… Но потом дали “Лебединое озеро”, какой-то пианист заиграл Шопена — ничего непонятно. Тогда переключился на CNN и только там увидел пресс-конференцию этих бандитов, посмотрел на их лица, не лица — будки! Увидел эти трясущиеся руки и… понял, что Россия погибла!” Рассказывает Юрий Иванов:
— Он не спал всю ночь: собирался в дорогу. “Погибает место, которому я обязан своим рождением, и теперь, возможно, оно и станет для меня могилой!” Он оставляет в Париже послание для семьи и завещательное распоряжение, прекрасно осознавая смертельный риск. Говорит дочери: “Я пойду по делам в город, матери скажи — иду в банк”. А сам хватает такси и мчится в аэропорт “Шарль де Голль”. А визы-то не было!
Впрочем, за год до этого Ростроповичу вернули гражданство. Пограничник в “Шереметьево” спрашивает: “Где виза?” — “Ну, не успел…” — “А куда направляетесь?” И тут Мстислав Леопольдович вспомнил, что в это самое время в Москве проходил Конгресс соотечественников: “Я на конгресс!” Пограничник тянет его за собой куда-то на второй этаж, долго роется в толстенной книге, затем говорит, мол, ладно, будет виза. И без очереди провожает к выходу… И тут маэстро — как он сам рассказывал после — бросил гениальную фразу: “Милый, е…л я этот конгресс, я в Белый дом еду!” Иванов:
— Он приехал 20-го в шесть часов вечера. Помню как сейчас эти темные коридоры огромного здания, четкие команды руководителей штаба обороны. Автомат помню — нам выдавали один на четверых. Опасность была совсем не мифической… И тут появляется Мстислав Леопольдович. Мне сказали: “Бери “калашникова” и защищай Ростроповича! Если омоновцы начнут стрелять (а мы как раз ожидали тогда их штурма) — кричи: “Здесь Ростропович!”
…Позже маэстро так описывал эти события — и тут как раз раскрывается тайна той фотографии: “Дали мне в охрану этого славного парня Юру, но он был такой уставший, что с автоматом уснул. А я подумал: бог его знает, раз он устал, значит, мне надо защищать? И взял у него автомат. Так и произошло, что меня сфотографировали с “калашниковым”.
Иванов:
— Я задремал буквально на несколько минут после бессонных ночей, а уже после, возвращая оружие, Ростропович сказал: “Скажу тебе, Юра, по секрету, я ведь совсем не знаю, как пользоваться автоматом. Но теперь и навсегда ты — мой Санчо Панса и названый брат; ты — для меня брат Юра, а я для тебя — брат Слава!” Меня просто сразили его мужество, оптимизм, обаяние!..
С тех пор и пошла гулять фраза, как Ростропович “сменил виолончель на автомат”. Он на нем еще пытался играть гвоздичкой. Одну ночь маэстро провел в Белом доме, а две последующие — у своей сестры Вероники Ростропович-Томашевской, жившей тогда неподалеку. Туда его Юрий Борисович и провожал каждый вечер. А рано утром маэстро опять приходил к Белому дому: “Я двое суток провел в этом доме и рядом с ним, ходил между кострами, и каждый наливал мне кофе и давал кусок хлеба, а потому у меня есть стимул теперь — жить до ста лет!”
Иванов:
— В те дни я спросил у маэстро, как он относится к смерти. Он ответил: “Где бы я ни был, умирать все равно приеду в Россию. Я не боюсь смерти, потому что знаю — предстоит другая жизнь, и на каждом облачке будет стоять по бутылочке и рюмочке. Там мы встретимся с Шостаковичем, Чайковским, Рахманиновым, и с каждым-каждым из них я выпью по этой рюмочке”. А жене так говорил, шутя: “Галина, вот я умру, допустим, в десять. А ты посади меня на “Конкорд”, я полечу через океан, там будет только восемь. Вот два часа еще и поживу!”
…Ради поездки в Россию Мстислав Леопольдович резко оборвал все свои гастрольные и деловые планы. Но 23-го ему пора было уезжать. Рано утром поехали в храм Ильи Обыденного, он был закрыт, но маэстро попросил пустить туда… встал на колени, целовал иконы. Потом машины последовали в аэропорт, рейс 15.05 “Эр-Франс”. А там “вся честная компания” собралась, все, с кем были в Белом доме, — Геннадий Хазанов, Анатолий Ромашин, Борис Хмельницкий… Полтретьего приходит стюардесса и говорит: “Маэстро, прошу вас на борт”. На что Ростропович отвечает: “Знаете, президент “Эр-Франс” — мой друг, и я прошу ненадолго задержать рейс”.
Иванов:
— И что вы думаете? Связались с президентом, и тот позволил на час-полтора задержать! А это же — “Боинг 737”, народу тьма! Но мы злоупотреблять терпением не стали. Посидели минут 10—15, и всё. Слава сказал: “Прошу всех наполнить рюмочки, и последний тост на российской земле я хочу поднять за тебя, мой брат!”
Говорит, обращаясь ко мне: “Ты спал — я держал твой автомат, я буду спать — доверяю тебе свою виолончель!”
…Впрочем, в тот раз он приезжал без инструмента — той самой знаменитой виолончели работы Страдивари, на которой остался “автограф” Наполеона Бонапарта — сантиметров на десять царапина от шпоры с правой ноги.
Говорят, так понравилось звучание, что случайно задел. Кстати, в те дни маэстро весьма точно предсказал свой концерт — первый после длительного перерыва — в России: “У меня в гастрольном графике окно с 23 сентября 1993 года…” Прямое попадание. Но это уже другая история.
Иванов:
— Все последующие годы вплоть до самой кончины Мстислава Леопольдовича я часто встречался с ним как “названый брат” и друг, постоянно ощущая потребность в таком общении… И вот теперь его не стало…
Вспоминаю слова, сказанные в кабинете Бориса Ельцина в 1991-м, когда все кончилось: “Теперь Россию не победит никто!”
