Генеральный сапер
Михаил Швыдкой: “Я бы попробовал стать председателем колхоза”
Его любят или ненавидят. Третьего не дано для этой яркой личности в чиновничьем мире. Кто-то считает, что он сделал головокружительную карьеру — из скромного театроведа стал министром культуры, главой государственного телеканала. Наконец, спецпредставителем президента. А этот серьезный господин с экрана телевизора шутит, легкомысленно распевает эстрадные песенки, и кажется, что более влиятельного, но при этом доступного для граждан чиновника у нас найти трудно. Сегодня у Михаила Швыдкого — юбилей, 60 лет.
Высотка на Смоленке — МИД. Пятый этаж. Приемная с милой секретаршей. Кабинет советского образца, обшитый деревянными панелями. Прежде здесь сидел Юрий Леонидович Брежнев, которого сменили другие в разной степени известные люди. И вот теперь здесь обосновался генеральный комиссар России по гуманитарным проектам.
Не стреляйте в пианиста
— Михаил Швыдкой когда-то стал театроведом, педагогом, телеведущим, чиновником, наконец. А кем не стал Михаил Швыдкой, хотя очень хотел?
— Я не стал пианистом в ресторане. Это была мечта всей жизни. И не стал ученым. Вот я гляжу на своих коллег, на известного специалиста по испанскому театру Видаса Силюнаса или Алексея Барташевича, крупнейшего шекспироведа в России, — вот два человека, которыми я всегда восхищался. Но в силу характера я разбрасывался, занимался и этим, и тем, а серьезным ученым не стал. И, конечно же, перестал быть театральным критиком.
— А правда, что когда вы были театральным критиком, то приходили в театр и…
— Дремал?
— …Но все знали, что, если критика Швыдкого разбудить, он сможет повторить то, что говорили на сцене.
— До сих пор я это умею делать. Я-то что! Гениально спал на спектаклях Павел Александрович Марков, великий критик и историк нашего театра. Я помню, мы пришли с ним в театр Ленинского комсомола на “Звезду и смерть Хоакина Мурьеты”. Он взял беруши, вставил их в уши и задремал. При этом все, конечно, видел.
Я знал хорошо театральную провинцию от Великих Лук до Чарджоу. Смотрел по 300 спектаклей в год (я каждый день практически бывал в театре). Так вот, когда ты смотришь 300 спектаклей в год, то в принципе если спектакль среднестатистический, то через 10 минут уже все понятно. Если спектакль очень хороший, то непонятно, если плохой, тоже непонятно. Вот тогда я не спал.
— Пьесу никогда не хотелось написать? Чтобы не только на чужие спектакли писать рецензии?
— Вы знаете, свою первую пьесу я написал, когда мне было 20 лет. И ее поставили. Центральное телевидение, 4-й учебный канал, где я проходил практику. Там были замечательные люди: Нонна Друян, Майя Гнездовская, Наташа Филина — они делали историю театра в пьесах и мне заказали пьесу про Корнеля и Расина. Понимая, что я совсем еще пацан, приставили ко мне режиссера Леонида Калиновского из Театра Вахтангова. И с ним мы написали пьесу “Рыцарский турнир”. Там играли все знаменитые вахтанговские артисты.
Я волновался, курил и однажды на съемках услышал, как одна очень красивая актриса сказала: “И что за м…к написал эту пьесу?”. Вот после этого решил, что пора завязывать. Поэтому сказал жене: “Если видишь мой текст, а в нем — слева имя, справа текст, то руби руки сразу”. Хотя, надо сказать, тогда я заработал хорошие деньги и купил себе сразу костюм и портативную печатную машинку “Эрика” (она до сих пор у меня хранится). Потом я писал тексты к диафильмам, сценарии, но пьес я больше не писал.
Избранные места из переписки с чиновником
— Сколько ступеней государственной лестницы прошел чиновник Швыдкой?
— В чиновники меня занесло случайно. До этого я занимался совсем не чиновничьей работой — в журнале “Театр”. Меня позвал туда Афанасий Дмитриевич Салынский, потрясающий, удивительный и сложный человек. Он был секретарем Союза писателей СССР, советским драматургом, но при этом всегда очень достойно вел себя. Когда Солженицына выгоняли из Союза писателей, все голосовали “за”, а он достойно ушел, не замарался. У него было внутреннее чувство брезгливости. Это был потрясающий период в моей жизни. Мы много занимались искусством.
В 1993 году меня позвали сразу работать замминистра культуры. Это произошло благодаря Константину Щербакову, который тогда был замминистра, и Евгению Сидорову, он был министром. Кстати сказать, оба начинали в “Московском комсомольце”. Я очень долго сомневался, потому что свободная жизнь — это лучшее, что может быть, но все-таки согласился. Потом я был председателем телеканала “Культура”, председателем ВГТРК, министром культуры.
— Вы всё поняли про чиновников?
— Про чиновника, как про человека, нельзя понять всё, но многое я понял. Я должен сказать вам, что к российскому чиновничеству я отношусь с уважением. Я пережил много кампаний против них, и, естественно, они все были антикоррупционными, естественно, чиновников обвиняли во мздоимстве. Я знаю, что это есть, это существует, но я работал в такой сфере, где бюджет грошовый…
— И здесь много женщин…
— Да, много женщин. Но дело в том, что большинство из этих людей — женщин и мужчин — были абсолютно преданы своему делу. Это миссия своего рода, и я работал в основном с порядочными людьми.
— В общем, вы готовы защищать чиновников при любых обстоятельствах?
— Нет, не при любых. Когда чиновник мздоимец — это ужасно. Когда нищенские деньги, выделенные на культуру, под угрозой — тоже ужасно. Но сейчас, кстати, уже не нищенские…
Понимаете, в чем дело: у нас нет настоящей буржуазии, как в Англии. В институте я занимался английской мещанской драматургией. Когда Англия разгромила испанскую армаду, то стали появляться пьесы о буржуа как о становом хребте нации. В принципе для России чиновники, с одной стороны, — зло всегда. Но, с другой стороны, Россия так устроена, что чиновничество — ее становой хребет. Ну нет у нас буржуазии, как в Англии. Ну так случилось. И я могу сказать, что сейчас я наблюдаю, как в чиновники начали приходить люди богатые, для которых получать откат — просто глупо: они же состоятельные.
Вы поймите, мы двадцать лет существуем в новых обстоятельствах. Все понимаю: надо реформировать систему, менять ее, но женщины и мужчины, с которыми я проработал в Министерстве культуры, любили свое дело и, главное, любили культуру.
— Если бы вам пришлось писать циркуляр о чиновнике, из каких бы пунктов он состоял: как одеваться, как держаться и т.д.?
— Чиновники в культуре — люди небогатые. Не скрою, я всегда много зарабатывал. У меня были программы на радио, на телевидении, я работал в документальном кино, в общем, хорошо зарабатывал. И когда я пришел в министерство, я увидел очень небогатых, скромно одетых людей. Образ чиновника, который имеет счета за границей, ездит на дорогущих машинах… Я взрослый, я понимаю, что это есть, но Бог меня спас - я работал с людьми другого сорта.
— По-моему, вы не столько чиновник, сколько первоклассный кризисный менеджер. То есть поднимали слабые участки, расширяли, как говорится, узкие места. Согласились бы стать министром, например, сельского хозяйства или председателем колхоза?
— Министром сельского хозяйства — нет. Я даже бы не решился возглавить электростанцию. А совхоз, пожалуй, да.
Мой папа был председателем колхоза, поэтому я, может быть, тоже попробовал бы. Я серьезно говорю. Хотя прекрасно понимаю, управлять все равно чем: правильный менеджмент применим ко всему. Но в атомной энергетике, в сельском хозяйстве нужны специальные знания. Я не люблю начальников, которые не знают предмет, которым они занимаются.
Когда я пришел на телевидение, многие люди считали, что я неизвестно откуда взялся. Но дело в том, что на телевидение я пришел, когда многие из них еще не родились.
Когда же грянет культурная революция?
— М-м-м… Я думаю, что нас ждет через какое-то исторически короткое время новый всплеск культуры, в первую очередь в литературе. У меня ощущение, что литература набрала очень много, и через какое-то время мы получим очень серьезные произведения. Скажем, последний роман Маканина про чеченскую войну — знак, что будут появляться очень сильные произведения. Варламов, Иванов, Быков… Я недавно прочел совсем молодого и интересного автора Дмитрия Глуховского.
— Денег сейчас много будет в культуре. Планируется до 100 миллиардов в год. Когда я пришел в 2000 году в Минкульт, давали 3 миллиарда. Из агентства в этом году уходил — 43 миллиарда. Я думаю, что в министерстве бюджет дойдет до 100 миллиардов — это хороший бюджет.
— В процентном отношении, думаю, приблизительно такой же, как и в России. Не надо сравнивать, мы все равно не поймем, потому что другие зарплаты, налоги, другая цена на всё. И я не ухожу от вопроса. Конечно, в России всегда мало денег, но бюджет, который получил Александр Авдеев (новый министр культуры. — М.Р.), приличный.
— Я могу сказать следующее: государство должно помогать культуре, но не должно заниматься ее регуляцией. И в последние 15—20 лет оно этого не делало, хотя в начале 90-х годов, когда многие художники бедствовали, особенно скульпторы, занимавшиеся монументальной скульптурой, они все мечтали о госзаказах. Сегодня стало ясно, что рынок может дать многое и что рынок может востребовать и серьезные произведения искусства.
А идея, что государству стоит заняться идеологической регуляцией культуры, — очень опасная. Я по этому поводу написал статью. Вопрос вот в чем: государство, заказывая художнику, заказывает ему нечто заведомо известное. Потому что любая пропаганда, любой заказ — это сумма известных знаний, образов. А мощное произведение искусства — это, если угодно, футурологический прогноз. Артур Кларк, американский фантаст, писал: “Чтобы ощутить границы возможного, надо выйти за эти границы”. Так и настоящее искусство начинается за границами.
