Позвольте Вам не поверить

  Червь сомнения гложет инженеров человеческих душ, заставляет копаться в чужих сочинениях и потом ставить их на сцене. Но в каждом режиссере живет еще и писатель, который рано или поздно прорывается сквозь театральные стены. Так, в один прекрасный момент известный режиссер, руководитель театра “Школа современной пьесы” Иосиф Райхельгауз, решил свернуть с накатанного пути и посмотреть на свою жизнь как на сюжет для солидного тома. Том был назван “Не верю”.
     На самом деле он верит и предлагает поверить всем скептикам хотя бы тем людям, которые его окружали и определяли его судьбу. ПСЕВДОНИМ ОЛЕГА ЕФРЕМОВА      В 1967 году к 50-летию Советской власти Олег Николаевич Ефремов поставил в театре трилогию “Декабристы”, “Народовольцы”, “Большевики”. Авторами трилогии были известные драматурги Михаил Шатров, Александр Свободин и Леонид Зорин. В это же время Ефремов много работал с драматургом Михаилом Рощиным и ставил пьесу Александра Володина “Назначение”.
     Как раз в честь юбилейных торжеств Олега Николаевича вместе с группой авторов “Современника” пригласили на прием в Большой Кремлевский дворец. Тогда попасть на прием в Кремль было так же невероятно, как сейчас — к президенту Соединенных Штатов или на день рождения к английской королеве.
     Ефремов отправился в Кремль. Естественно, перед тем как туда попасть, нужно было пройти через несколько кордонов охраны и везде предъявлять документы. На одном из постов стоял молодой солдатик из кремлевского полка, для которого увидеть живого Ефремова — это огромное событие в жизни, тем более что в то время Олег Николаевич был безумно популярен благодаря фильму “Три тополя на Плющихе”.
     Впереди Ефремова шла группа авторов. Охранник берет в руки паспорт Михаила Шатрова и читает в нем фамилию: Маршак. Фамилия не совпадает с указанной в списке гостей. В результате проверки Шатров, объяснивший что-то про псевдоним, проходит.
     Дальше солдат берет паспорт Володина и читает: Лившиц. Снова проверка. В некотором недоумении охранник пропускает Володина. Следом идет Михаил Рощин. Уже совсем удивленный солдат читает в его паспорте: Гибельман. За Рощиным проходит Свободин. В его паспорте указана фамилия Либертэ.
     И когда наконец подходит Олег Николаевич Ефремов, солдатик дрожащей рукой берет его паспорт и, глядя не в документ, а в глаза Ефремову, говорит: “Олег Николаевич, ну Ефремов — это хотя бы не пиздоним?” А ТЫ КТО ТАКОЙ?      “Современник” гастролировал в Минске. Вместе со звездным составом театра на гастроли выехали две молодые артистки, только что принятые в труппу “Современника” после окончания ГИТИСа, — Галя Петрова и Марина Хазова. Обе они, еще будучи студентками, сыграли в нашумевших спектаклях Бориса Морозова и Анатолия Васильева и в Москве пользовались если не успехом, то известностью в театральных кругах. И все-таки быть в труппе прославленного театра — это совсем новое ощущение. Тем более большие гастроли в большом городе Минске, гостиница “Интурист”…
     Пройти в гостиницу, а тем более в “Интурист”, всегда было непросто. Обязательно требовали пропуск, и не дай бог пойти к кому-нибудь в гости — тогда выяснения, к кому и зачем, могут затянуться надолго.
     Вечером после спектакля артисты возвращались в гостиницу. Швейцар на входе улыбнулся Валентину Гафту, с готовностью распахнул дверь перед Мариной Нееловой, вежливо поприветствовал Андрея Мягкова, а когда подошли Галя Петрова и Марина Хазова, он сурово на них взглянул и стал совсем невежливо требовать пропуск. Ситуацию спас Олег Павлович Табаков, который шел позади всех и немедленно вмешался в происходящее.
     С лучезарной улыбкой он подошел к швейцару и сказал:
     — Ну что вы, это же известнейшие артистки, они молоды, но о них говорит уже вся Москва! Они потрясающе играют!
     Швейцар смягчился, пропустил девушек без всякого пропуска, после чего преградил дорогу Табакову и с угрозой в голосе спросил:
     — А ты кто такой? МОЯ НАСТОЯЩАЯ ФАМИЛИЯ      Моя молодая артистка Оля Гусилетова из Хабаровска. Когда она решила поступать во ВГИК, то все родственники собирали деньги. Особенно старалась и все организовала ее тетя — страстная театралка. Оля приехала в Москву и поступила во ВГИК. Это для Хабаровска что-то невероятное. Когда она приехала домой и стала обо всем рассказывать, то счастью родственников не было предела. Особенно радовалась тетя.
     Оля рассказывала, что во ВГИКе преподают Джигарханян, Ромашин, Соломин, что заведующий кафедрой Баталов…
     — А у кого же учишься ты? — спросили Олю.
     Она сказала, что учится у Райхельгауза. Т.к. тетя такой фамилии не слышала, а ко всему прочему оказалась еще и антисемиткой, то она ужасно загрустила. Она стала очень жалеть Олю:
     — Ну ничего. Что же теперь поделаешь. Зато во ВГИКе…
     Когда Оля была уже на четвертом курсе, то по НТВ на всю страну прошла передача “Старый телевизор” с моим участием. Ведущий Дмитрий Дибров спросил меня: “Скажите, не трудно ли вам жить с фамилией Райхельгауз?”
     На это я не моргнув глазом ответил: “Ну что вы! Райхельгауз — это мой псевдоним. Я взял его себе уже давно. Моя настоящая фамилия Алексеев. Как известно, Алексеев — это настоящая фамилия Станиславского”.
     Через несколько дней Оля Гусилетова получила восторженное письмо от тети: “Олечка! Я счастлива! Я видела наконец твоего Райхельгауза. Он такой обаятельный! Такой умный, интересный, замечательный! И самое главное! Райхельгауз — это ведь не его фамилия. У него нормальная человеческая фамилия — Алексеев. Поздравляю!” САМАЯ КОРОТКАЯ РЕЦЕНЗИЯ      В новом здании “Современника” на Чистых прудах вышла моя первая премьера — “Из записок Лопатина” по повести Константина Михайловича Симонова. И вот зима. Метель. Премьера. В спектакле заняты Гафт, Табаков, Волчек, Андрей Мягков, Олег Даль, молодая артистка Марина Неелова, тогда еще никому не известные Константин Райкин и Юрий Богатырев. Лишний билетик спрашивают от метро “Кировская” до здания театра. Посреди всей этой суеты я вижу, что Константин Михайлович Симонов в одном костюме бросается в мороз и метель кого-то встречать и рукой показывает мне “пошли”. Я выбегаю за ним. Подъезжает автомобиль. Симонов, ужасно волнуясь, наклоняется, открывает дверь и буквально вынимает из машины нечто маленькое, скрюченное, с ног до головы замотанное в лисьи меха. Я вижу, что он бережно вносит это в администраторскую, и пытаюсь как-то помочь, он разворачивает многочисленные меха, и передо мной оказывается сухонькая бабушка, очень худая и сгорбленная, которая идет к зеркалу подкрашиваться и поправлять прическу. Константин Михайлович при этом в сильном волнении шепчет мне на ухо: “Вы знаете, кто это? Это Лиля Брик!”
     Я был убежден, что Лиля Брик к тому времени давно уже умерла, а тут — живая, та самая! В моем мозгу промелькнул почему-то Бруклинский мост, и зазвучали строки:
     Лили Брик на мосту лежит,
     разутюженная машинами.
     Я не мог понять, почему из-за нее чуть ли не дрались и Ося Брик, и Маяковский — до того он была худая и сгорбленная. Ей действительно было очень много лет.
     Симонов идет провожать ее в зрительный зал, я — за ним. Мы с необычайным пиететом почти вносим туда Лилю Юрьевну, сажаем ее в первый ряд. Она смотрит спектакль, кажется, никуда не выходит в антракте, и в конце мы таким же способом выносим ее обратно и заворачиваем в меха.
     — Лиля Юрьевна! — кричит ей громко в ухо Константин Михайлович, показывая на меня. — Этот мальчик — режиссер. Это он поставил спектакль!
     На что Лиля Юрьевна, вглядываясь в меня, тоже кричит:
     — Деточка! Мне спектакль очень понравился, но я почти ничего не вижу и совсем ничего не слышу! СТРИПТИЗ В ТОМСКЕ      Театр “Школа современной пьесы” гастролировал в Томске. Мы показывали несколько спектаклей и вывезли в Сибирь почти всю труппу. Организаторы гастролей были счастливы, потому что билеты на Васильеву, Алферову, Дурова, Миронову, Глузского, Филозова, Стеклова и Дворжецкого разошлись задолго до нашего приезда. Артистов очень тепло принимали, и у нас практически не было ни одного свободного дня — нам показывали все возможные достопримечательности Томска и окрестностей, водили в музеи, рестораны, устраивали приемы.
     Как-то после спектакля томичи пригласили артистов в стриптиз-бар — все развлечения другого рода были уже исчерпаны. Не могу сказать, что мы были полны решимости сразу отказаться — было интересно, как это у них в Томске. Вызывало неловкость только присутствие среди нас Михаила Андреевича Глузского — все-таки старейший артист, наверное, на стриптиз ни разу не ходил, и неясно, как он на это отреагирует. Михаил Андреевич неожиданно с большим энтузиазмом принял приглашение, и мы отправились на ночное стриптиз-шоу. Оказалось, что в Томске ничего нового не придумали, и такие же высокие длинноногие девочки, как везде, танцевали на подиуме, демонстрируя красивые части своих юных тел. Мы сидели за столиком и вели разговоры между собой, не очень следя за тем, что происходит на сцене. Только Михаил Андреевич Глузский не участвовал в разговоре: он придвинулся вплотную к танцующим девушкам и не сводил с них глаз. По-видимому, одной из танцовщиц сказали, что в зале сидит знаменитый артист, и она подошла к Глузскому совсем близко. Михаил Андреевич завороженно следил за обольстительными движениями красотки, которой на вид было лет четырнадцать. А когда она наклонилась к нему с многообещающей улыбкой, спросил:
     — Деточка, а твоя мама знает, чем ты здесь занимаешься? КОГДА ВИЯ АРТМАНЕ БЫЛА МОЛОДОЙ      Спектакль “Уходил старик от старухи” пользовался у публики большим успехом. После смерти Марии Владимировны Мироновой мы несколько лет его не показывали, а потом решили возобновить постановку. Самое трудное было — найти “старуху”, которая подходила бы “старику” Глузскому и по масштабу дарования, и по звездному статусу. В конце концов выбор пал на Вию Фрицевну Артмане, с которой велись долгие предварительные переговоры. И вот она появилась в театре, и они с Михаилом Андреевичем Глузским стали читать пьесу. Надо признать, что Вия Фрицевна была не в самой лучшей форме, — сказалось отсутствие практики в русском языке. Читала она очень медленно, долго обдумывала реплики, и к тому же все время отвлекалась на истории из своего артистического прошлого. Михаил Андреевич очень раздражался. Работа шла в час по чайной ложке. А тут еще Артмане стала рассказывать об очередном своем успехе на московской сцене:
     — Я тогда была молодая и играла Джульетту. Меня пригласили в Москву, и какой-то министр культуры… он говорил, что я должна работать в Москве, что мне надо оставаться. Я не помню, не помню, кто был тогда министр культуры…
     Изрядно уставший, но не утративший чувства юмора Глузский подсказал:
     — Луначарский. СНЕГ В АВГУСТЕ В МУЖСКОМ ТУАЛЕТЕ      Несколько лет назад в театре “Школа современной пьесы” шел спектакль “Другой человек”. Ставил его молодой и очень талантливый режиссер Вадим Мирошниченко. Вадим работал в Париже. Я знал его давно, потом посмотрел его французские работы и пригласил ставить спектакль у нас.
     Вместе с художником Сашей Лисянским они придумали к спектаклю очень красивую декорацию. Главным художественным достоинством этой декорации должен был стать снег, который падал на сцену. Вадим долго рассказывал, что в Париже есть специальный порошок, которого нет у нас. Этот порошок нужно поджечь или куда-то зарядить, и тогда сверху полетят сказочной красоты хлопья снега, и его просто невозможно будет отличить от настоящего. В общем, весной из очередной своей поездки в Париж Мирошниченко вез двадцать банок этого порошка в расчете на 50 спектаклей. Однако банки изъяла таможня, потому что решительно непонятно было, что это за вещество.
     Вадим приехал в театр очень расстроенным. Дирекция стала забрасывать таможню письмами, ответа на эти письма не было, и вскоре мы про снег забыли.
     Как-то в августе, в жуткую жару, когда в театре по причине отпуска никого не было, мы с Вадимом сидели у меня в кабинете и что-то обсуждали. Вдруг раздался звонок с таможни — нас просили приехать и забрать банки со снегом. Вадим нашел водителя, помчался на таможню и привез все это в театр. Почему-то он немедленно захотел опробовать порошок и по неизвестной мне причине не нашел для этого места лучше, чем зрительский мужской туалет. Вадим долго возился, что-то поджигал, что-то пересыпал, в результате вернулся в кабинет и удрученно сообщил, что ничего не выходит. Похоже было, что порошок отсырел или его испортили на таможне.
     Вдруг посреди нашей беседы из зрительского фойе донеслись душераздирающие крики. Мы бросились вниз и застали следующую картину: в мужском туалете с ведром и тряпкой в руках стояла уборщица Шура в летнем платье, вся засыпанная снегом. Снег лежал на ее плечах, на волосах, снег лежал на полу, сыпался с потолка, кружил над писсуарами. Шура собирала снег в ведро и при этом истошно орала:
     — Вот, б… допилась!
     Дальше шла длинная тирада из нехороших слов и проклятия всем и вся.
     Кстати, спектакль “Другой человек” не удался. Очень скоро после премьеры его сняли из репертуара. ЛЮДМИЛА ГУРЧЕНКО В ЯЛТЕ      В 1994 мы были на гастролях в Ялте. Показывали спектакль “А чой-то ты во фраке”, причем выехали оба состава — Полищук, Петренко, Филозов и Виторган, Качан и Гурченко.
     Все вместе мы прогуливались по набережной и ощущали приятный шепот за спинами. Наших артистов узнавали — то и дело прохожие бросали восторженные взгляды на Любовь Полищук, то и дело слышалось “вы видели, Петренко прошел” и так далее. Не узнавали только Людмилу Марковну Гурченко, потому что часто она кардинально меняла внешний облик. Заметно было, что невнимание публики ее несколько нервирует.
     Вдруг из толпы к ней бросился пожилой лысый мужчина с букетом цветов и закричал:
     — Людмила Марковна, это вы? Я так рад, что увидел вас. Вы не представляете, что вы значите для меня и для моей семьи! У нас все вас так любят — и мама, и папа! Даже на кухне ваши фотографии!
     Гурченко была явно польщена, с улыбкой приняла букет и сделалась очень снисходительной к пожилому поклоннику, который продолжал с волнением говорить:
     — Ваши фотографии у нас дома, как иконы! И про каждый ваш фильм — свой альбом. Я начал их собирать, когда был еще ребенком!..
     Здесь Людмила Марковна прервала монолог поклонника своим монологом, который я не решаюсь процитировать… ЦВЕТЫ МАРИИ МИРОНОВОЙ      Мы приехали на гастроли в Израиль со спектаклем “Уходил старик от старухи”. Успех потрясающий: Мария Миронова и Михаил Глузский купались в лучах славы, во всех городах нас ждали переполненные залы, внимание прессы, похвалы, бесконечная череда приемов и море цветов. Мария Владимировна, обычно не очень покладистая и часто чем-нибудь недовольная, была в прекрасном настроении. Каждое утро я звонил ей в номер, и мы вместе спускались завтракать, днем путешествовали по рынкам и лавочкам, а вечером играли очередной спектакль. Последнее выступление было в Тель-Авиве, и снова был битком забитый зал, люди стояли в проходах, все было очень торжественно, и даже посол России в Израиле Александр Бовин вышел на сцену, трогательно поблагодарил артистов и поставил к ногам Марии Владимировны огромную корзину цветов. Следом за ним свою корзину преподнес Анатолий Щаранский, и кто-то еще, и кто-то еще...
     Утром я, как обычно, ей позвонил. К большому моему недоумению Мария Владимировна разговаривала натянуто. Я спросил:
     — Мария Владимировна, у вас все в порядке?
     — У меня все в порядке, — холодно и официально ответила Миронова.
     Я понял, что все совсем не в порядке. Миронова обладала гипертрофированным артистизмом, и, естественно, ее ранимость и обидчивость тоже приобретали нешуточные масштабы. Я не раздумывая побежал вниз, чтобы выяснить у Марии Владимировны причину ее мрачности. Комната была похожа на оранжерею — на всех столиках, тумбочках и шкафчиках стояли вазы и корзины с великолепными букетами, и все это источало потрясающий аромат. Посреди комнаты в кресле восседала Мария Владимировна, выражение ее лица было очень сосредоточенным и недовольным.
     — Мария Владимировна, какой успех! Вы видели, сколько было зрителей! — начал я.
     — Да уж, успех, — саркастически заметила Миронова.
     — А сколько цветов!
     — Про цветы я даже слышать не хочу!
     — Мария Владимировна, что с вами? Вы чем-то недовольны?
     — Я всем очень довольна, — сквозь зубы процедила Мария Владимировна.
     Мне ничего не оставалось, как снова начать говорить о том, как ее любит публика, о том, с каким успехом прошли гастроли и какие замечательные цветы ей подарили…
     — Да уж, цветы, — с негодованием воскликнула Мария Владимировна, — вчера в театре было девятнадцать корзин, а сюда привезли только тринадцать. Ваши жиды шесть корзин сперли!!!
     P.S. В книге Иосифа Райхельгауза — не одни байки. Они скорее гарнир, украшающий главное блюдо — воспоминания о людях, которые творили и творят историю нашего театра. Булат Окуджава, Олег Табаков, Олег Даль, Юрий Богатырев, Галина Волчек и многие другие, чья жизнь так сюжетна, что о ней хочется читать, рассказывать и знать как можно больше. В своей жизни они часто повторяли “Не верю”, а на самом деле “больны” самой большой верой — верой в человека.
     “Я верю в живых реальных людей, и мне всегда было просто ответить на вопрос: что лучше — сейчас, в данный момент, строить дом, сажать деревья, помогать детям и родителям, ставить спектакли, учить студентов… или пренебречь всем этим и всем другим во имя выпрошенного покоя в какой-то другой “главной” жизни…” — сообщает Иосиф Райхельгауз, и попробуйте ему в этом не поверить.
     Книга Иосифа Райхельгауза выходит в издательстве “Центрполиграф”. Оформила ее дочь режиссера Мария Хазова.