Сербия передала в Гаагу всех, кого многие годы искал международный трибунал, созданный ООН, чтобы судить за убийства мирного населения, за бесчеловечное обращение с заключенными и военнопленными на территории бывшей Югославии.
Главный из них — арестованный в мае Ратко Младич, который командовал сербской армией в Республике Босния и Герцеговина, — скрывался пятнадцать лет. И в самой Сербии, и у нас, в России, немало тех, кто считает предъявленные генералу тягчайшие обвинения несправедливыми, Младича называет патриотом, сражавшимся за свой народ.
Многие сербы уверены: единая страна пала жертвой заговора, тайных сил. Я впервые приехал в Югославию два десятилетия назад, в разгар братоубийственной войны. Могу подтвердить: заговор существовал. Но участвовали в нем не внешние силы, а руководители тогдашней Югославии. Это была дьявольски хитроумная, а затем и кровавая игра.
После смерти многолетнего руководителя страны Иосипа Броз Тито националисты заговорили во весь голос. Возразить им оказалось некому, потому что демократически мыслящая интеллигенция была задавлена. Если бы еще при Тито начались демократические реформы, судьба южных славян сложилась бы иначе.
Босния и Герцеговина была одной из шести республик, составлявших единую Югославию. Ее населяют сербы, хорваты и босняки, исповедующие ислам. Сербы уверены, что босняки — те же сербы, которым во время владычества Оттоманской империи пришлось принять ислам. Хорваты точно так же убеждены, что босняки — на самом деле хорваты-мусульмане. «Босняки — люди, не потерявшие славянскую кровь, но приобретшие мусульманство», — писал о них когда-то российский посол в Оттоманской империи.
Когда Югославия стала распадаться на отдельные республики, все могло пройти мирно. Сербы составляли добрую половину населения Боснии и Герцеговины, они были бы прекрасно представлены в парламенте нового государства, без них нельзя было бы сформировать правительство. Но зачем с кем-то делить страну, если ее можно сделать своей? Зачем жить в многонациональном государстве, если представился повод избавиться от чужих? Политики и генералы в Белграде решили: везде, где живут сербы, — сербская земля.
Образовали никем не признанную Сербскую республику Боснии и Герцеговины (позднее — Республика Сербская). И Ратко Младич возглавил части югославской армии, которые переименовали в вооруженные силы Сербской республики. Обладая абсолютным превосходством в тяжелом вооружении, сербские войска окружали город за городом и разрушали их артиллерией. Мусульманское население бежало. За первые месяцы войны (с апреля по ноябрь 1992 года) сербы заняли 70% территории республики, миллион босняков стали беженцами.
Весной 1992 года сербы начали осаду Сараева. Взять город войска Младича не смогли. Но методично обстреливали его из орудий и минометов с холмов, окружающих город. Обстрелы боснийской столицы унесли несколько тысяч жизней — гибли исключительно мирные жители, которые пытались добраться до булочной или до колодца. Радован Караджич хладнокровно объяснял иностранным корреспондентам: «Поскольку наши артиллеристы плохо подготовлены, они часто промахиваются и попадают по другому кварталу. Они нуждаются в практике».
Я был тогда в Сараеве. Передвигаться по городу можно было только в бронетранспортере. Промахнуться в густонаселенном городе невозможно. Даже если артиллеристы стреляли не глядя, они все равно кого-то убивали. Вот за это и судят Караджича и Младича. А еще за трагедию в Сребренице, где произошло самое страшное кровопролитие в Европе после Второй мировой войны.
ООН создала четыре зоны безопасности в Боснии, где нашли убежище многие беженцы. Одной из них была Сребреница. В июле 1995 года Сребреницу захватили войска Младича. Там находились триста семьдесят голландских солдат из батальона войск ООН. Подчиненные Ратко Младича их просто выгнали.
Младич говорил своим подчиненным: «Накануне большого сербского праздника — Петрова дня — мы дарим этот город нашему народу. Пришло время отомстить туркам».
Женщин и детей вывезли из Сребреницы. А мужчин и подростков убили. С 13 по 19 июля 1995 года казнили, по подсчетам следователей международного трибунала, семь тысяч мусульман. Три месяца, с 1 августа по 1 ноября, пытались скрыть следы — перетаскивали трупы в другие районы. Год спустя началось вскрытие братских могил. По мнению следователей, убийство происходило с «невиданной жестокостью». Много лет продолжалась эксгумация и экспертиза. Расстрелянных хоронили в старых могилах, кости перемешались, опознать останки было трудно.
Правительство Нидерландов ушло в отставку, приняв на себя ответственность за то, что голландские солдаты не смогли защитить невинных людей от расправы. Генерал Младич своей ответственности не признает. Но расследование этого преступления завершено. Следователи отыскали и тех, кто расстреливал, и тех, кто вывозил трупы, и тех, кто их закапывал. Несколько его бывших подчиненных уже осуждены. Они рассказали на суде, что Младич лично руководил расстрелами.
Война в Боснии приобрела бесчеловечный характер, потому что была построена на злобном национализме. Сражались не с армией, а с целым народом. Врагом объявлялся не солдат противника, а всякий, кто принадлежит к другой этнической группе. Убивали не тех, у кого оружие в руках, а всех «не своих». Особую роль сыграла сеявшая ненависть интеллигенция. Создалась целая шовинистическая культура, в которой наука, литература и журналистика были заняты исключительно созданием националистических мифов.
За истерической патетикой скрывались амбиции. Война открыла новые возможности. Министрами и генералами становились в один день. Психиатр Радован Караджич превратился в президента Республики Сербской. Провинциальная скука испарилась. Начались увлекательные приключения.
Почти двадцать тысяч женщин были изнасилованы. Некоторые полевые командиры полагали, что лучше изнасиловать, чем убить, поскольку изнасилование наносит ущерб чести всей нации. Радован Караджич пренебрежительно заметил: «Это трагедия, но так поступают все солдаты на всех войнах».
Но особенность Балкан в том, что здесь мужчина не способен простить женщину, которая подверглась насилию. И себя не может простить — за то, что не сумел ее защитить. Это незаживающая рана.
Видя, что в Боснии происходят массовые убийства и этнические чистки, Европа была вынуждена вмешаться. Сербы недоуменно спрашивали у иностранцев: что мы такого сделали, что все на нас ополчились?
Разве армии хорватов и босняков вели себя лучше? Разумеется, нет! Но сербы первыми взялись за оружие и совершили значительно больше преступлений, потому что они наступали и очищали территорию от «чуждого элемента». Мусульманское правительство контролировало слишком малую часть территории, негде было развернуться. Потом боснийская и хорватская солдатня внесла свой вклад в эту кровавую войну.
Международный трибунал учредил в 1993 году Совет Безопасности ООН. Правосудие в Гааге осуществляют двадцать пять независимых судей, которые избираются сроком на четыре года Генеральной Ассамблеей ООН по представлению генерального секретаря. Трибунал судит и сербов, и хорватов, и босняков. Но в его юрисдикции не все, кто убивал в ходе боевых действий, а те, кто совершал военные преступления, прежде всего организаторы масштабных акций, таких как убийство в Сребренице.
Международные посредники, в том числе российские, предлагали очень выгодные для боснийских сербов варианты политического урегулирования. Но Караджич и Младич отвергали любые предложения. Поначалу верили, что смогут взять всю Боснию. Потом — зная, что международный трибунал уже выдал ордера на их арест. Так что они были готовы заставить сербов сражаться до последнего солдата.
Соединенные силы боснийских мусульман и хорватов окрепли и перешли в контрнаступление. Младич терпел одно поражение за другим. Президент Сербии Слободан Милошевич, который в тот момент дружил с Западом, велел им подписать мир, пока они все не потеряли…
Караджич, Младич, Милошевич проиграли все войны, которые вели! За годы, когда они находились у власти, территория, на которой сербы могли чувствовать себя свободно и уверенно, постоянно сокращалась. До войны сербы были самым процветающим народом на Балканах, а остались у разбитого корыта — с чувством ущемленной национальной гордости и горечью за постоянные поражения.
Когда иностранные журналисты писали о трагедии в Сребренице, сербы просто отказывались признавать, что это имело место: «Сербы такого сделать не могли».
Упрямо повторяли: «Это заговор. Все свалили на нас».
«Если ты верил, что сербы не сделали ничего плохого, это помогало выжить», — я услышал эту фразу в Белграде.
Только в 2003 году сербское телевидение рассказало, что солдаты Младича причастны к массовому уничтожению людей в Сребренице. 10 ноября 2004 года правительство Республики Сербской обратилось к родственникам убитых мусульман с такими словами: «Сочувствуем боли родственников жертв Сребреницы, выражаем искреннее сожаление и приносим извинения за трагедию».
Признание собственной вины — огромный шаг вперед. Прежде политики здесь делали карьеру на том, что обвиняли других. Пытались представить дело так, будто война на территории бывшей Югославии — это продолжение древнего конфликта. Это просто избавляло политиков от всякой ответственности за убийства.
Югославская трагедия — это другой вариант распада Советского Союза. Если бы и в нашей стране верх взяли злобные националисты, все умылись бы кровью.
