Эдуард Володарский написал более семидесяти сценариев. Из последних: «Штрафбат», «Мы из будущего», «Обитаемый остров», «Достоевский». В это воскресенье — премьера многосерийного телефильма «Жизнь и судьба» режиссера Сергея Урсуляка по одноименному роману Василия Гроссмана. Сложнейшайшая работа по легендарному роману, который, казалось бы, невозможно перенести на экран. Для него не было слова «невозможно». Он был из поколения «штучных людей». Друг Высоцкого. Яркая личность, которая никогда не была ни в чьей тени.
Он скончался в Москве, на
Андрей Тумаркин, журналист, сценарист:
«Я долгое время был уверен, что настоящий киносценарист — такой... «сухарь» по жизни. Всегда мрачный, застегнутый, что называется, на все пуговицы, этакий энциклопедический словарь — знает абсолютно все, и всем встречным этим пеняет. Что на всех он смотрит свысока, потому что он в кино самый главный. Ну... словом небожитель.
Ну а потом я познакомился с Эдуардом Яковлевичем Володарским. Мир перевернулся. Некий человек за кадром, абстрактный «сценарист кино» обрел реальные черты. И черты эти... ну как бы это... даже сейчас не очень понимаю, как человек с таким живым и ярким характером мог заставить себя часами сидеть за письменным столом... Энергия у Володарского, такое ощущение, всегда переливалась через край.
Сейчас судорожно пытаюсь что-то вспомнить. Что-то очень важное, что может быть, прошло незаметно, но именно сейчас, когда в ночи стало известно, что его больше нет, обретет какой-то другой, раньше скрытый, но сейчас такой важный смысл. И чем больше пытаюсь вспомнить, тем яснее понимаю, что этого не случится. Потому что он не выбирал окольных путей, не прятался за красивыми формулировками, всегда говорил что думал, что чувствовал, рубил, как говорится с плеча. Делал то, что считал нужным. И писал то, что считал нужным. Мне кажется, для сценариста — это самое главное счастье — когда пишешь без оглядки на кого бы то ни было. Именно так получаются хорошие фильмы.
О молодости
Юбилей нашего общего друга и коллеги Эдуарда Хруцкого. Кто-то из гостей перебрал спиртного, начинает хамить. Володарский, заглянувший на огонек, снимает пиджак, засучивает рукава, и бросается к хаму, с целью треснуть ему по физиономии. Гости вмешиваются, разводят их по углам. Володарский огорченно вздыхает: «Ну вот, такой праздник испортили, я уж надеялся, вспомню молодость!». И хитро так улыбается... Сразу становится ясно, молодость была озорной.
О случайных людях
Разговариваем в Доме кино. Мимо куда-то спешит Никита Михалков. На ходу, очень быстро, здоровается с Володарским. Хочет убежать, но тот придерживает его за руку, указывает на меня.
— Ты его знаешь? Почему не поздоровался?
Михалков вынужденно здоровается и со мной. Мне неловко. Зачем это, спрашиваю.
— А случайных людей не бывает — объясняет Володарский. — Обязательно надо здороваться, обязательно.
О черном городе
Меня двигают с Союз кинематографистов. Говорят, вопрос о твоем членстве в Гильдии будет решать лично Володарский, но ты ему не звони, он уехал в «черный город». Проходит месяц. Перезваниваю ему узнать, как дела. Спрашиваю: «Что за черный город?», Володарский смеется: «Если ты не знаешь, что такое „черный город“, то в Союз тебе еще рано, молод».
Потом мне объясняют, «уехать в «черный город» буквально означает уйти в запой.
О скрытой драматургии
Когда Михалкова не переизбрали председателем Союза кинематографистов, и в прессе было много негативных публикаций в его адрес, Володарский прислал к нам в редакцию «МК» письмо в защиту Никиты Сергеевича. Письмо нужно было сократить, я ему перезвонил на дачу.
— Ну как? — Спрашивает. — Понравилось мое письмо? Скажи, как написано?
— Но это же не сценарий, не пьеса, как я могу оценить обычное письмо?
— Запомни, пожалуйста, раз и навсегда! — Слышу, как злится — Оценить можно не только сценарий, но и письмо! То, что написано человеком — не может быть обычным! Ты прочел мое письмо явно невнимательно, иначе бы увидел, какая внутри него скрыта драматургия! Перечитай и перезвони!
Перезвонил ему через час.
— Прочел еще раз. Хорошее письмо. Очень понравилось. Ярко написано, Видна рука мастера.
— Ну вот! Сразу нельзя было похвалить?!
И смеется.
О своей работе
— Тебе твои милицейские сериалы не надоели? — Спрашивает.
— Нет, не надоели. Да и потом... это же работа.
— Вот и у меня работа... — Задумался. — И отказаться нельзя, забудут быстро, если будешь отказываться.
— Ну вас-то вряд ли забудут.
— Не льсти. Всех забывают. Кого-то раньше, кого-то позже. А уж нас с тобой и подавно — мы бойцы невидимого фронта. Сам посуди, знают актеров, режиссеров, продюсеров реже. А мы так... с левого бока.
— Грустно это.
— Не грустно, а нормально. Я последнее время даже фильмы свои, особо не смотрю. Включаю, смотрю титры, вижу свою фамилию, думаю, слава Богу, не забыли!
— А дальше?
— А дальше можно не смотреть, чтобы не расстраиваться. Все равно это будет не то кино, которое ты придумал.
— То есть не смотрите свои фильмы?
— Нет. Не смотрю... (пауза) Да вру я тебе! Смотрю, конечно.
...Закончив писать эти строчки, я вдруг ясно понял — свой среди чужих, чужой среди своих — в первую очередь это про самого Володарского.
Ольга Галицкая, журналист, радиоведущая:
— Новость о смерти Эдуарда Володарского кажется слишком внезапной, невероятной, хотя он и болел давно, его душил сильный кашель, но ведь все равно курил, очень много работал, просто невероятно много...
Их встреча с Алексеем Юрьевичем Германом была судьбоносной, но однажды они поссорились безвозвратно и такое с Володарским случалось, крайности были в его характере, но фильмы-то останутся навсегда. Он был самый крепкий, самый умелый кинодраматург, бог в своем ремесле, одаренный богато и щедро нутряным талантом, точным слухом, похожий в этом на друга своего Высоцкого. И такой же безудержный, запойный — в деле и в гульбе. Без тормозов. Резкий и упертый в суждениях до такой степени, что иногда казалось — он сошел с ума, нельзя же нести такое! В нем это было от страстности натуры, от преданности друзьям. Никите Михалкову был верен бесконечно, уже вопреки всему и здравому смыслу. Но не уважать его за это невозможно. Лихой он был, Эдуард Яковлевич, Эдик. В студию «Маяка», в каждую нашу встречу в эфире входил с трубкой. Вбегал звукорежиссер: тут нельзя курить! Он отмахивался — мне можно! И ему разрешали. Помню, после одного из эфиров позвал нас с Разлоговым в кафе рядом: «Давайте выпьем рюмашку, вас угощаю, сам не буду, за рулем». Кончилось тем, что заслушались его рассказами и напились все, а Эдик на машине врезался в дерево, но все обошлось, слава богу. Даже его тихая, мудрая, постоянная жена вышла из себя, сильно сердилась и была права, конечно же...
Он всегда чувствовал ответственность за тех, с кем дружил. Сложный был человек, путаный, но бесконечно талантливый, непростая ему выпала жизнь и судьба.
