— Долгое время у нас были только какие-то крупные тексты, стратегии, — говорит Олег Владимирович. — Антинаркотическая стратегия, «антиалкогольное» постановление правительства. И некоторые представители исполнительной власти сказали: «Все, больше ничего делать не надо. Вот есть стратегия, и мы там будем жить своей собственной жизнью». И возник некий смысловой конфликт. Потому что, с одной стороны, эти тексты абсолютно декларативны и не несут никакой технологической нагрузки, а просто заявляют некий пафос, а с другой — что-то действительно должно делаться.
Но помимо этого в стране прекрасно работают какие-то практические программы. Но нет среднего звена между ними и большими концепциями.
— Например?
— Условно говоря, в стратегии есть решение усилить первичную профилактику. А где-то на практике давно работают прекрасные профилактические программы. Но это напрямую никак не связано друг с другом. Поэтому, когда задачей ставится «завершить до 1 января 2016 года модернизацию наркологической службы РФ», не очень понятно — а что имеется в виду под словом «завершить»? И в чем в принципе должна заключаться модернизация?
— Нет единого мнения среди наркологов?
— Когда мы создали концепцию «Правовой наркологии», дискуссия вокруг нее продемонстрировала неспособность профессионального наркологического сообщества договориться. Профессиональных разногласий очень много.
Но тем не менее, понимая, что поставленную задачу модернизации решать надо, мы выделили конкретные технологии, которые как раз и могут стать средним звеном между декларативными стратегиями и практическими наработками в области первичной, вторичной (работа с уязвимыми группами) и третичной (реабилитация больных наркоманией) профилактики.
Это и будет модернизацией. Ничего не надо придумывать. В регионах все давно работает, и теперь этот опыт надо просто обобщить, проанализировать и умело тиражировать.
Один: долгожданные стандарты
— Одной из основных идей, которая прозвучала как в Антинаркотической стратегии, так и в приказе «Об организации наркологической помощи», была задача формирования политики снижения спроса как основы антинаркотической политики. Снижение спроса должно быть дифференцировано по трем уровням профилактики. И самой острой темой в третичной профилактике — это реабилитация наркозависимых — является тема стандартов реабилитации.
Сегодня в Кемерове происходит судебный процесс над лидерами криминального сообщества «Преображение России». Так случилось, что я сыграл определенную роль в их судьбе (обратился в прокуратуру с просьбой организовать проверку их деятельности. — Авт.), и для меня с самого начала было понятно, что это откровенно бандитская контора, которая использует рабский труд маргинальных слоев населения. Но с точки зрения ведомств это было неочевидно. Потому что ведомства мыслят категориями стандартов, а никаких стандартов нет. В «Преображении» говорили: «Мы спасаем несчастных, спившихся, голодных людей после тюрьмы. Мы им бесплатно предоставляем помещение и занимаемся их реабилитацией».
— Не поспоришь.
— Да! А что дальше-то происходило — как можно было определить с точки зрения чиновничьего мышления, пока там кого-то не убили? Их судят-то не за то, что они занимались плохой реабилитацией, а за то, что они человека убили. Но я с самого начала пытался заявить как член ОП, что они занимаются даже не реабилитацией, а уничтожением последних ресурсов личности этих несчастных, которые оказались никому не нужны. Уничтожением их последнего человеческого начала.
И пример этот не единственный. Поэтому сегодня ключевой задачей стала тема создания стандартов реабилитации, чтобы отделить наконец зерна от плевел...
Наталья Баркова, научный консультант центра и разработчик стандартов: «Мы работаем по
Ничего поражающего воображение в «Перекрестке» не используют: психодиагностика, индивидуальная и групповая терапия, работа с семьей, пациенты много читают и пишут. Есть при центре типография и автосервис. Реабилитация по желанию длится от полугода до двух лет. В общем — ни коней, ни саун, которыми иногда заманивают на излечение. Зато это реабилитация, основанная на уважении к пациенту. Тут ищут не слабости и недостатки, которые мешают выздоровлению, а сильные стороны личности, которые помогут ему восстановиться.
«При хорошей мотивации и процент ремиссий высокий — до 40%, — говорит Наталья Баркова. — Чтобы повысить мотивацию, надо уважать человека. Принуждение не работает. Унижение не дает мотивации. Наркозависимый — это прежде всего человек, который попал в трудную жизненную ситуацию».
Кстати, до последнего времени считалось, что эффективность реабилитации исчисляется прежде всего процентом ремиссии. «Важен и процент, но важно и качество услуг, которые предоставляет реабилитационный центр, — говорит Наталья Петровна. — Есть же псевдоцентры, которые держат пациента год под замком. Вот и пожалуйста — годовая ремиссия... Поэтому кроме стандартов мы также написали „Требования к реабилитационному центру“, которые родились из анализа работы разных организаций. В подвальной комнатушке без специалистов реабилитации личности не получится...»
Два: если тестирование, то какое?
— Сейчас идет острейшая дискуссия по поводу массового сбора мочи у советского народа и тестирования. Все это обсасывается: «Вот мы сейчас всех оттестируем и выявим тех, кто нуждается в нашей помощи». Но эти люди не задаются вопросом — а что дальше? Им это неинтересно. Им важно отделить плохих от хороших. Но это идея заразности наркомании, она должна быть выжжена каленым железом из нашего ментального пространства. Потому что проблема наркомании — это прежде всего трагедия конкретного человека, его неспособности адаптироваться к проблемам окружающего мира через социально приемлемые формы поведения.
И поэтому рассуждать «нужно ли обязательное тестирование, или необязательное» и заявлять: «Мы спасем нацию, дайте нам много миллиардов рублей на тест-полоски» — это все подлость и негодяйство.
— А может, ничего, пусть порассуждают?
— Иногда псевдопрофессионалы рекомендуют родителям собрать у ребенка мочу в баночку и таким образом узнать, чем он там занимается. А это — всё. Таким образом вы разрываете с ним всякий психологический контакт. Тут можно почти уверенно сказать, что ребенок после этого выберет асоциальное поведение. Родители должны пытаться увидеть в глазах ребенка его тревоги, переживания, душу, а не то, какие у него зрачки.
Так что если мы говорим о вторичной профилактике, о выявлении «групп риска», то нас прежде всего должно интересовать: что мы дальше будем делать? А на этот вопрос может ответить психологическое тестирование. Которое, с одной стороны, предполагает общение с ребенком, а с другой — ясный и понятный план наших собственных действий, если выяснится, что у ребенка не все хорошо в жизни и что-то надо менять. Поэтому мы и назвали это тестирование «Оценка рисков и возможностей» — ОРВ — и применили его на пилотной площадке в Питере...
«Изначально методика ОРВ была направлена на оценку риска совершения повторных правонарушений, то есть профилактику рецидивов среди несовершеннолетних, — рассказывает старший преподаватель кафедры социальной психологии факультета психологии Санкт-Петербургского государственного университета Наталья Антонова. — Методика ОРВ относится к методикам так называемого третьего поколения. Здесь очень важно, что акцент делается не столько на оценке риска, сколько на оценке потенциала, то есть на ресурсах подростка. В 2008 году метод ОРВ был адаптирован в Москве, а весной 2012 года прошел апробацию на базе 25 общеобразовательных школ Колпинского района Санкт-Петербурга».
В каждой школе есть подростки, которые стоят на внутришкольном учете, — они дерутся, курят. Социальные педагоги должны с ними как-то работать. И чем оказался хорош метод ОРВ — он не просто помогает понять, что именно у подростка плохо и к чему он склонен, но и дает возможность составить план действий, при помощи которого его можно вернуть в социум (химическое тестирование дать такой ответ точно не сможет).
Грубо говоря, допустим, выясняется, что подросток агрессивен и некритичен к себе, но у него хорошие отношения со старшим братом и он бы охотно занялся спортом. С учетом этого специалист может выстраивать индивидуальный план работы с ним, а не просто ставить диагноз. При этом сразу становится видно, какие проблемы есть не только у ребенка, но и у системы. Допустим, не хватает спортивных площадок или реабилитационных центров.
«Если говорить о тестировании, мы должны понимать, какая у нас цель, — говорит Наталья Антонова. — Если мы хотим снизить показатели зависимого поведения, то психологическое — более надежно и для прогноза, и для конкретной помощи».
Три: гаси конфликт
— Еще одна острейшая тема — первичная профилактика: что мы должны сделать, чтобы дети не экспериментировали с психоактивными веществами? С чем мы должны прийти в детскую среду, в школы, в детские клубы? Большинство, к счастью, понимает, что если мы приходим с рассказом о вреде наркотиков, при этом рассказывая, какие они есть, то ребенок слышит только то, что есть наркотики. Он психологически бессмертен. Рассказ о том, что он умрет от них, — это не про него. В этом и состоит порочность бесконечных акций «Велосипедисты против наркотиков».
Ребенок живет своей жизнью, выстраиванием границ дозволенного, конфликтом с ближайшим окружением, умением или неумением их решать. Так что надо сделать, чтобы он не стал экспериментировать с веществами? Надо научить его преодолевать жизненные трудности, с которыми он неизбежно сталкивается, не употребляя психоактивные вещества.
— Не только наркотики?
— Вообще не реализуя какие-то разрушительные формы поведения. Но это возможно, только если видеть в ребенке личность. Уважать и развивать ее. Тогда ребенок научится говорить «нет», и он скажет «нет» дяде на улице, сверстнику, который предложит выкурить косячок. Он скажет «нет» любым асоциальным формам поведения. Но для этого прежде всего ближайшее окружение должно понимать, что любая форма взаимоотношения с ребенком через приказ, через «сломать через колено» приведет к обратному результату. Он эту модель потом вынесет на улицу. И если он привык подчиняться приказу, то не сможет сопротивляться любому человеку, что бы тот ему ни предложил!
То есть иммунитетом для этого маленького человека является только его собственная личность. Умение сопротивляться негативным проявлениям среды. Вот ее и надо развивать, и в этом стержневая идея всех форм профилактики. И есть место — Ставрополье, — где эта идея приобрела профессиональный характер. Она многие годы там развивалась, и теперь эту идею можно тиражировать. Я говорю о медиации в образовательной среде и школьных службах примирения...
Как правило, конфликты между детьми становятся известны взрослым, только когда они переходят в острейшую фазу — это может быть и суицид, и драка с учителем. И, к сожалению, взрослым в такой ситуации даже нечего использовать, кроме как вызвать родителей или выгнать из класса. На выражение любых форм протеста ученика — прогулы, нарушение дисциплины — администрация применяет исключительно давление, вплоть до исключения из школы. Сами подростки могут решать свои конфликты при помощи наркотиков и алкоголя. Но есть принципиально другие подходы.
Один из них — это привлечение к решению конфликта нейтрального и беспристрастного человека — медиатора. Роль школьных медиаторов могут выполнять учителя, психологи, социальные педагоги и даже ученики, прошедшие специальную подготовку. При этом медиатор не предлагает и не выносит решение — он именно посредник, а не судья и не врач.
«Сегодня мы обучили этой технологии 60 школ Ставрополья, — говорит Митрофаненко. — „Служба примирения“ создается в школе, если она общественно активна. Если дети и педагоги создают коллектив, команду, куда вовлечены и родители. Если ребенок не объект, а субъект. Медиация — это раннее выявление конфликта и профилактика рецидива. Там, где она работает, снижается количество правонарушений, развивается школьная активность».
— Еще раз повторю — ничего не надо придумывать. Все давно работает, и 2 ноября в Общественной палате наш институт организует презентацию этих технологий для министра здравоохранения Вероники Скворцовой и наркологической общественности.
