Улица Куусинена. Дом культуры Всесоюзного общества слепых (ВОС). На втором этаже из-за двери кабинета слышны женские голоса — похоже, частушки запевают. “Вениамин Прокопьевич, к вам тут пришли”. Незрячий музыкант сидит, баян — на коленях, и он его так бережно приобнимает. Опрятный, в выглаженной голубой рубашке. На глазах коричневые солнечные очки. Прислушивается, улыбается.
В ансамбле “Русская мелодия” одиннадцать солисток и один солист, все в основном зрелого возраста. Среди них только одна женщина незрячая и две с остатками зрения, а остальные — видят.
За пальцами Вениамина Прокопьевича невозможно уследить — носятся по кнопкам с бешеной скоростью. Виртуоз, что и говорить! А уж когда поет, буквально преображается — лет эдак пятнадцать сбрасывает.
Но вот репетиция окончена, и певицы наперебой рассказывают о своем руководителе:
“Мы вот не профессионалы, а он привил нам свое чувство и понимание народной песни. Может, поэтому нас часто называют профессиональным коллективом”.
“Мы стараемся хоть немного приблизиться к его уровню исполнения, хотя это невозможно”.
“Он очень мягкий, лишний раз замечания не сделает. А если приходят люди, которые нам не подходят, он боится отказать”.
Незрячий виртуоз сидит напротив и ужасно смущается…
Звуки от предметов отражаются
— Вениамин Прокопьевич, как и где вы учились играть?
— Я родился в Омске. Мои родители оба были незрячими. Но по наследству от них передалось не только это. От мамы с папой мне достался стопроцентный слух. Вот, скажем, если ударить ложкой по стакану, я всякую ноту слышу. С пяти лет играл на гармошке, с семи — на баяне. И с первого класса я уже играл в оркестре народных инструментов, на всех концертах аккомпанировал. С отцом и старшей сестрой мы выступали как трио, исполняли классические песни. Особенно запомнились с детства мелодии Даргомыжского “Ночевала тучка” и “На севере диком” Дмитриева. Восемь лет проучился я в школе-интернате для слепых. Уже с того времени летом я так просто не отдыхал, а в основном работал в пионерских лагерях баянистом, играл там пионерские песни с 13 лет. Инструменты дешевыми никогда не были, но родители мне их покупали.
— В детстве вы жили среди слепых. Тяжело было потом входить в мир зрячих?
— Да, поначалу общество у меня было замкнутое — все незрячие: и родители, и школа-интернат. А потом уже и не тяжело, я уже взрослый был. Нет, у меня общение было не тяжелое в этом зрячем мире.
И в омском музыкальном институте, и в Гнесинском училище все очень хорошо ко мне относились. Ребята мне помогали, диктовали ноты. Бывало и наоборот, я им часто что-то объяснял. Что-то я лучше схватывал, что-то — они. Мне очень запомнилось, как однажды мы сдавали экзамен. Было уже около полуночи, когда до меня дошла очередь. Но, несмотря на позднее время, председатель комиссии сказала, что за такую игру надо непременно аплодировать. А ведь это было не принято на экзаменах и зачетах. И все ребята так зааплодировали, что я, знаете, до сих пор помню.
— Вениамин Прокопьевич, а казусы, связанные с выступлениями, помните?
— В Минске был конкурс массовиков. Я был молодой тогда. Аккомпанировал двум ансамблям. А потом мне позволили еще и соло исполнить. И когда я начал играть (а играл я стоя), левый ремень оборвался, и получилось, что одной ногой я поддерживал баян, то есть стоял только на второй ноге. Это прямо акробатический этюд получился.
— Вы чувствуете звуки острее, чем зрячие люди?
— У нас — все звук. Вот я иду с кем-то и говорю: “Тут машина стоит”. А мне отвечают: “Как ты это понял?” А это звуки от предмета отражаются. Я чувствую сразу, что предмет какой-то есть. Даже если стол, то и его можно определить. Совсем, конечно, на всем не сосредоточишься. Но я чувствую, когда подходим к дому — от стен звук отражается. И по конфигурации почвы все помню. Мы стараемся все запоминать. У нас же все на память. Вот кто-то сказал номер телефона — запоминаешь. Или о нотах — вот зрячий по необходимости подставит себе ноты, а мы можем только по памяти играть. У нас поэтому память лучше развита. Вот у меня от природы средняя память, но ничего, хватает.
“Баян чем лучше, тем тяжелее”
— Как вы стали преподавать?
— Я к педагогике специально не шел. Большую часть жизни работал в эстрадной организации как баянист. А к 1993 году работы стало меньше — рыночная экономика началась. И как раз тогда меня пригласили в Центральный дом культуры ВОС, там я основал свой ансамбль. И еще была причина, почему я пошел преподавать, — еще в молодости я руководил хором, занимался с солистами, когда работал в омском музыкальном институте. Опыт был. Кстати, в том хоре пели мои отец и сестра.
— Вот вы ансамблем руководите. Что важнее для вокалистов — голос или слух?
— Как известно, человек может иметь от природы талант и его не реализовать. А иной берет трудом. Но музыка — это все равно от природы. Если не дано ее чувствовать, то лучше ею не заниматься. Нужны обязательно и голос, и слух. Для вокалиста первичен голос. А слух — пусть средний, но не ниже нормального.
— Как вы добираетесь до центра культуры ВОС?
— Меня провожают. Когда супруга, когда, бывает, помогают участники ансамбля. На метро и на автобусе еду. В Москве, вы сами знаете, стало очень неудобно ходить. Все в основном для колясочников, а для незрячих ничего нет. Добираться вообще трудно. На концерты баян на себе ношу. И когда в концертной организации работал, тоже все время носил его. У баянистов так — чем баян лучше, тем вес больше имеет. Раньше был у меня баян 15 килограммов. Нынешний 10 весит. У нас так считается, что баянист должен инструмент всегда только сам носить. А если не можешь, значит, уже бросать надо.
— Вы создаете необычные трактовки песен, соединяете, казалось бы, несоединимое — русскую народную с шансоном. Почему?
— Не знаю, это бывает всегда неожиданно. Я соединяю вещи контрастные, они всегда ритмически очень хорошо соединяются. К примеру, французская “Мари” и русская песня “У Катюши горя много”. “У Катюши корова некормленая” — и вдруг во втором куплете появляется “Мари, которая не умеет стряпать и стирать, зато умеет петь и танцевать”. Необычно, а люди воспринимают хорошо. В общем, выбирал песни по схожей ритмике. И в то же время два сюжета, две истории совершенно разные соединял, и они становились как единое целое. Еще я соединил нашенские “Золотые горы” и “Чилиту”, некогда популярную песню. Я сначала думал, она испанская. Оказалось, что только стилизована под испанскую, а написал ее Оскар Фельцман.
— А как вы получили звание заслуженного артиста России?
— В 90-м году был конкурс. Среди всех баянистов я был старше всех — 48 лет, остальные молодые. Думал, что мне ничего не светит, и все-таки пошел — от общества слепых попросили. К тому же тот конкурс был особенный — в нем участвовали и баянисты, и гитаристы, и духовики с вокалистами. Это был первый и последний подобный всесоюзный конкурс, и вот на нем я получил первую премию. А через год, как раз к моему пятидесятилетию, от нашей организации Всероссийского общества слепых люди пошли в вышестоящие инстанции и сказали, что есть такой музыкант. Затем было собрание, на котором все проголосовали “за”, и я получил такое звание. По сей день в Москве я являюсь единственным заслуженным артистом во всем ВОС.
Главное — не идти против судьбы
— Ваша супруга — зрячая. Я знаю, что она вас всю жизнь поддерживает. Как вы познакомились?
— Познакомились, когда я поступил в Гнесинское училище. Со мной учился еще один незрячий. Он был знаком с братом моей будущей супруги, Евгении Михайловны. Однажды она пришла к нам с братом. Мы стали близко общаться, и она перевезла меня к себе жить. Сначала мы не были еще официально женаты. Потом расписались, живем вместе уже 38 лет. Жена у меня швея, всю жизнь шила.
— Как вы представляете свою жену? Вы ее полюбили по голосу, по теплу руки?
— Первое ощущение — знакомство — всегда у нас происходит с голоса, а потом общаешься с человеком, ходишь вместе. Идешь рядом — сразу ощущаешь и фигуру, и все. Есть контакты в жизни, когда человека ощущаешь, а про жену уж и говорить нечего. То есть у нас все так же — глазами мы не видим, но потрогать можно. Это же естественно.
— Вы курите или, бывает, выпиваете?
— Не курил никогда. Это для меня как-то странно, я не понимаю, зачем это нужно. Сейчас совсем почти не пью, разве что винца в компании для настроения выпиваю. По молодости побольше употреблял, но тяги у меня к этому никогда не было. Не понимаю, зачем, если выпил, на второй день все это продолжать надо.
— А в компании танцуете?
— Танцую? Это слишком громко сказано. Приходится, если сама женщина или девушка водит меня, тогда да. Раньше многие танцы под баян были, и мне приходилось больше играть, чем танцевать. А вообще незрячие танцуют. В своей компании в нашем доме отдыха с кем-нибудь можно и сплясать!
— А на других инструментах играете?
— На фортепиано играю, конечно. Романсы могу саккомпанировать, песенки тоже играю. На домре в училище играл, а еще могу на аккордеоне. Есть у меня дома синтезатор. Я его с сыном купил. Синтезатор у меня простенький, “самоиграйка”, там заложена готовая мелодия уже и ритм.
— Кто ваш любимый композитор?
— И Шопен, и Бах. Люблю слушать орган, хожу на органные концерты. Баха сам играю. Вот с сыном рок слушал, группу “Металлика”, допустим, кое-какие песенки “Черного кофе”. Хочется иметь представление обо всем! Что-то нравится, что-то не очень, а представление надо иметь.
— Сын унаследовал от вас музыкальность?
— Моему сыну Константину сейчас 35 лет. Для меня самая главная радость в том, что он зрячий. Но, знаете, у моих родителей было пятеро детей. И, представляете, первые три девочки родились зрячими, без всяких отклонений в зрении. Но все они умерли в раннем возрасте. А затем появились мы с сестрой, незрячие. Год моего рождения 41-й, но, несмотря на голодные военные годы (война есть война), мы выжили. Мой сын не музыкант, но слушает музыку, очень любит и классику, и рок. Он пошел по маминой линии — как и моя жена, работает в швейном производстве, раскройщиком. Себе всегда сам шьет. Но вот мой племянник, в отличие от сына, как и мы с сестрой, незрячий. Он делает на компьютере фонограммы. Племянник перенял музыкальную направленность моей семьи — окончил омское музыкальное училище, тоже по классу баяна, как я.
В стране слепых
— Как вы воображаете себе лето или осень? По ассоциации с запахами или с нотами? Осень — это какая нота?
— С нотами — нет, я не знаю. У тех, кто сочиняет сам, может, у композиторов, есть такое. А я ощущаю место, где нахожусь. Вот нахожусь я в лесу, там чувствую деревья, цветы. Вот в лесу все деревья потрогаешь, и даже привыкаешь, и знаешь уже, какое дерево. И листочки, и цветы знаю по запаху тоже. Если недобираю о чем-то, тогда спрашиваю, какого цвета.
— А цвета представляете?
— Цвет я, конечно, представляю. Я ведь немного видел до пяти лет. Немного цвета различал и сохранил их в памяти. Контуры не различал, а цвета помню. А потом — глаукома, и все закрылось.
— Сны видите? Какие сны бывают у незрячих?
— Что в жизни происходит, то в снах и есть. Мы говорим общие фразы, что “мы видим сны”, но я общаюсь во сне, то есть говорю или держу за руку кого-то, чувствую, будто иду по дороге. Откуда, скажите, возьмется картинка? Зрячий видит — ему картинки снятся, а у нас свои ощущения и восприятия. Я различал только цвета и совсем не знаю никаких картинок.
— Случалось ли, что вы кого-то просили описать окружающий мир, людей, природу?
— Люди, которые привыкли общаться с незрячими, они все говорят, что вокруг. Так что у нас информация все время идет. Не скажу, что мы очень отстаем. Стараемся больше знать о природе и так далее, не замыкаемся. Это я не только о себе, а обо всех незрячих говорю. Сейчас все, очень многие слепые, владеют компьютером. Есть программы-“говорилки”, там все говорится, что происходит на экране. Есть компьютер с брайлевской бегущей строкой, разные специальные системы.
Теперь очень много аудиокниг. В основном мне нравится художественная, именно чисто художественная литература. Достоевский и Чехов.
— Вы в Бога верите? Если никогда не видели Земли, его творений, как вы самого Бога представляете?
— Я Бога представляю, наверное, как высший разум, как отдаленное что-то. Я верю, очень верю в судьбу. Я по жизни ощущаю, что судьба меня ведет. Она связывает события и многое подсказывает сама. Только надо это очень тщательно анализировать, чтобы не идти против судьбы. Незрячий человек приехал в Москву. И как? Совсем в общежитие неудобно добираться было. А вот супруга совсем близко к институту жила. Тоже по судьбе вышло.
— Вы себя не ассоциируете с главным героем повести Короленко “Слепой музыкант”?
— Нет, потому что Короленко писал о совсем другом времени. И его герой — он был из богатой барской семьи, у него все совсем было другое. Тогда не было школ, а у меня уже с детства — интернат. А сейчас вообще, говорят, такая новая постановка вопроса, что незрячие должны учиться вместе со всеми. Я считаю, что это неправильно, потому что начальное образование лучше получить в специальной школе, чтобы было это все спокойнее, удобнее, комфортнее. Кто бы что ни говорил, у нас, у незрячих, менталитет другой. Да и ребята не могут нормально воспринимать слепых и инвалидов. Они недопонимают, что мы такие же люди, только с ограниченными возможностями, как сейчас называют.
У нас даже в школе были такие ребята, которые подходили и начинали ощупывать. Не знаю, я никогда такой метод знакомства не приветствовал, как и все остальные. Только если близкое общение — тогда другое дело, тогда прикосновения играют важную роль.
— Есть мнение, что слепые и глухие люди особо одарены. Вы согласны с этим?
— Нет, я с этим не могу согласиться. Очень все по-разному. Как у зрячих все разные, так и у слепых. Вот есть этот недостаток, и он далеко не всегда чем-то компенсируется. У слепых, я считаю, общение лучше, чем у глухих. Потому что у глухих только жестовый язык. А речь — это же очень много. Как говорится, сначала было слово.
— Правда, что слепые чувствуют людей? Не только на расстоянии различают, как и предметы, но и человеческие качества?
— Есть какое-то такое ощущение, но его, наверное, трудно зафиксировать. Знакомишься с человеком, поначалу слушаешь тембр. Добрый человек или нет. В тембре очень многое отражается, весь человек. По голосу ясно, как настроен собеседник: по-доброму или не очень. Вот вы мне сейчас вопрос задавали, улыбнулись, значит, вы по-доброму настроены.
— У меня лично сложилось впечатление, что вы намного полноценнее, чем многие зрячие.
— Может, это потому, что я очень много по большей части со зрячими общаюсь и нет у меня особой зацикленности на слепоте. Незрячего очень стимулирует общение со зрячими. Если мы с ними не общаемся, то замыкаемся. И зрячие тоже, как вы говорите, перестают на этом сосредотачиваться, и им кажется: “Да вроде он такой же”.
