МК АвтоВзгляд Охотники.ру WomanHit.ru

На песке в Вахтанговском театре представили «Повесть о Сонечке» Цветаевой

На зыбкой поверхности любви

Театр Вахтангова под Новый год показал свою четвёртую премьеру сезона - «Повесть о Сонечке» по повести Марины Цветаевой. В ней как такового сюжета нет и, как писала автор, действующих лиц в ее повести тоже не было, а лишь любовь - «она и действовала - лицами». Но какими! Включая самого основателя театра - Евгения Багратионовича, которому в собственном же доме от Цветаевой и досталось. Впервые за 102 года. Какое кощунство! С премьерного показа - обозреватель «МК».

Фото Эли Закировой

Свою «Повесть о Сонечке» Марина Ивановна писала в 1937-1939 годах, находясь в небольшом городке Лакано-Осеан на побережье Атлантики, незадолго до своего возвращения на родину. Поводом к написанию послужило запоздалое известие о смерти Софьи Голлидэй, с которой она была дружна в Москве всего то ничего - с 1918 по 1919 годы. И не напиши Цветаева эту автобиографическую повесть, полную романтизма и драматизма времени, никто бы и не знал кто такая эта Голлидэй.

Сцена засыпана морским песком. И все разговоры, похожие на изящную, чуть торопливую вязь, сопровождает шум волн, гулких и тех, что у берега лениво играют мелкой галькой. Песок крутой горкой вываливается из небольшого проёма  задника сцены в ярком, но холодном свете и вырастает горой большего размера  уже в центре пространства, где режиссёр Владислав Наставшев (он же художник спектакля) бросил старый книжный  шкаф и ещё установил  площадку. Она шаткая и вращается, когда на неё по песку вскакивают участники этой истории, вполне себе реальной. Вот только световая дымка, что дрожит над песчаной декорацией, вместе с шумом волн, придаёт ей зыбкость и нереальность. Но все это было на самом деле, было…

Была Москва, был Борисоглебской переулок и там - Марина Цветаева в пору ее увлечения театром сошлась с молодыми студийцами Вахтангова - Юрой З. (Юрий Завадский), Павликом А. (поэт Павел Антокольский), Юрой С. (актёр Георгий Серов), Алексеем Александровичем Стаховичем (актёр МХТ, театральный педагог, чья история жизни послужила Цветаевой основой для пьесы «Феникс»), Володечка (актер Владимир Алексеев) и другие. Среди них особо выделялась Сонечка Голлидэй - актриса совсем маленького роста, но большого и настолько самобытного дарования, что в студии порой не знали что с ним делать. Вот такую Сонечку полюбила и воспела Марина Цветаева в своём произведении, пронизанном чувствами и чувственностью, романтизмом и поклонением, умом, иронией, ценными деталями того страстного, дерзкого и страшного революционного времени. 

Фото Эли Закировой

Сразу оговорюсь, что речь не об однополой любви. В первой части повести Цветаева сообщает: «Мы с ней никогда не целовались: только здороваясь и прощаясь. Но я часто обнимала ее за плечи, жестом защиты, охраны, старшинства. (Я была года на три старше, по существу же – на всю себя. Во мне никогда ничего не было от «маленькой».) Братски обнимала. Нет, это был сухой огонь, чистое вдохновение, без попытки разрядить, растратить, осуществить»… Любовь их, собственно, как приют двух одиночеств, любовь как игра, как музыка, которую Цветаева складывает из фраз, окутывающих флером, укутывающих тёплом, разбивающих вдребезги, увлекающих в чувственный мир, где трудно сказать чего больше - страсти или боли. 

- Ах, Марина! Как я люблю - любить! Как я безумно люблю - сама любить! С утра, нет, до утра, в то самое до-утро - еще спать и уже знать, что опять... Вы когда-нибудь забываете, когда любите - что любите? Я - никогда. Это как зубная боль - только наоборот, наоборотная зубная боль...

Обе увлечены Юрой З. (Завадским), а тот - «гадкий», непостоянный, слабый, с тщеславием, подогреваемым одним театром. Марина и Соня делят его, перебирая свои ощущения, точно чётки, перебрасываясь чувствами, как мячиком.

- Сонечка, откуда - при вашей безумной жизни - не спите, не едите, плачете, любите - у вас этот румянец?

- О, Марина! Да ведь это же - из последних сил!

Смотришь, слушаешь и постоянно ловишь себя на мысли: «Как давно в театре не было слышно такого изумительного, тоненьким пером выведенного текста, за которым встаёт не произнесенное, что и в слова трудно облечь. Поэтому зал три часа не дышит - так звучит Цветаева, так в ее тексте, который мог сочинить только поэт, растворяются артисты. 

«Повесть о Сонечке» разложена всего на три голоса - два женских, один мужской. Евгения Крегжде в роли Марины Цветаевой (тёмно-коричневый пиджак поверх светлого в тон ему простого кроя платья), Ксения Трейстер - маленькая Сонечка (белая блузка с расстёгнутым воротом, темно-синяя юбка) и Константин Белошапка один во многих исторических лицах (см. выше) и одном дня сегодняшнего. Текст певуч, сладок как сахар и горек, как хлеб на чужбине, которую Цветаева испила сполна. Он звучит на нерве, порой на пределе, и этот предел Владислав Наставшев постоянно усиливает действием, помещая актёров на зыбкую вращающуюся площадку, а те в момент эмоционального напряжения балансируют на ней с риском упасть. Ведь в любви всегда есть такой риск - упасть и даже пасть, потерять, потеряться или зависнуть. Вот Сонечка с Володечкой параллельно друг другу зависли на вертикальной площадке, как над городом летящие влюблённые на картинах Шагала. Трюк с зависанием излюбленный у режиссера приём: помнится, в спектакле по Бунину в Гоголь-Центре я видела похожее. Но себя, а не другого, не грех и процитировать.

Порывистая, как подросток, острая на язык темноглазая Голлидэй с двумя косами поверх блузки и в некрасивых башмаках вскакивает на стул. «Ах, Марина, все у меня уменьшительное, все - уменьшительные, все подруги, вещи, кошки, и даже мужчины, - всякие Катеньки, кисеньки, нянечки, Юрочки, Павлики, теперь - Володечка... Точно я ничего больше произнести не смею. Только вы у меня - Марина, такое громадное, такое длинное... О, Марина! Вы - мое увеличительное». И снисходительная, полная терпеливой любви к этому капризному влюблённому ребёнку Марина. 

В актерском трио первая скрипка, конечно, она - Евгения Крегжде. Для актрисы - это, безусловно, этапная роль. Ее партия глубоко драматична, но всегда чуткая к партнерше, не упускающая ее звенящей струны, и сама в какой то момент такой становящейся. Только драматизм звучит в ней все сильней - от лёгкой столичной богемности вначале к безысходности в финале повести. И как верно меж двух героинь существует сонм мужчин в исполнении Константина Белошапки, роль которого в спектакле вспомогательная, но позволяющая развивать бессюжетную историю. У актера двенадцать персонажей, обозначенных не сколько гримом (одни   усы не в счёт), и отдельными элементами костюма, сколько на скорости сменяемыми образами. Завернул за кулису Завадским - вышел морячком Пашей, на глазах преобразившимся в Стаховича, потом - в Володечку, а после и совсем бесцеремонного монтировщика. 

Режиссеру, который в спектакле выступил ещё сценографом, композитором и исполнителем песен за кадром, удалось довольно изящно раздвинуть рамки  литературного театра, к которому так располагает проза. Литературу  он постоянно переводит в действенный ряд с головокружительными монологами на зыбкой сыпучей поверхности, в ряде мизансцен перекидывает мостки из прошлого в настоящее, чтобы предсказать будущее героев. Так выглядит рассказ о Стаховиче, аристократе духа, который влез в петлю - не перенёс потерь в семье, не принял нового бытия. И тут же покойник с верёвкой на шее, уложенный в шкаф со стеклянной дверцей, точно в гроб, вместе с Сонечкой вспоминает уроки хороших манер, которым он учил студийцев - как вставать, как подавать руку или подтянуть сползший чулок, когда идёшь по улице с кавалером. 

Легко, с азартом разыграно упражнение, но становится жутковато, если припомнить начало сцены самоубийства достойнейшего аристократа. У Наставшева суицид почему то носит фарсовый характер, как в цирке или гиньоле. Это, пожалуй, единственная резанувшая меня грубоватая краска на тонко выполненном полотне. Но тут же постановщик исправит грубость, завершив сцену метафорой: сидя в шкафу, Стахович молча протягивает веревку сидящей напротив него Марине, которая спустя двадцать два года сама возьмётся за такую же -  с петлей на конце… 

А так даже песня из репертуара 90-х «Плачь, любовь, плачь», за счёт аранжировки (Иван Лубенников) вписалась  в музыкальный ряд спектакля, где песни на стихи Цветаевой звучат так современно, как если бы их пели в каком-нибудь модном  клубе.

И все же «Повесть о Сонечке» не одна любовь, как уверяла Цветаева. Она ещё свидетель времени, сохранившая для нас портреты людей искусства, составивших в XX веке славу отечественного театра. Не льстивые, скорее, объёмные, что для истории намного ценнее безизъянных отшлифованных идеологией изображений. Ведь написала Цветаева, что от Вахтангова на неё «веяло и даже дуло— холодом головы: того, что обыватель называет «фантазией». Холодом и бесплодием самого слова «фантазия». Что, впрочем, не мешало ей посвятить ему в 1918 году такие строки:

Серафим - на орла! Вот бой!

Примешь вызов? - Летим за тучи!

В год кровавый и громовой -

Смерть от равного - славный случай.

Гнев Господень нас в мир изверг,

Дабы помнили люди - небо.

Мы сойдёмся в Страстной Четверг

Над церковкой Бориса-и-Глеба.

Получайте вечернюю рассылку лучшего в «МК» - подпишитесь на наш Telegram

Самое интересное

Фотогалерея

Что еще почитать

Видео

В регионах