Памятники
Два памятника сморят через Садовое кольцо друг на друга. Федор Шаляпин, слегка развалясь, взирает на недавно возникшего (возле дома, где жил Сергей Михалков) Иосифа Бродского. Бродский возвел глаза к небу, но косится на старожила Шаляпина.
Символично, конечно, что монумент Бродскому возник, сам того не ведая, возле дома, где жил и творил (или не творил?) автор гимна; этим гостеприимством создатель «Дяди Степы», возможно, положил начало многообещающей традиции: более мудрый уступает дорогу и передает пальму первенства более значимому...
Вот бы почин прижился, и люди в завещаниях начали указывать: «прошу после моей смерти установить на моей могиле памятник замечательному философу Сенеке». Или: «мореплавателю Колумбу». Или: «сказочнику Андерсену».
Но до такого альтруизма вряд ли доживем.
Однако я — о другом. О цветах, которые приносят к вышеназванным изваяниям почитатели.
Возле памятника Шаляпину, впритык к нему, стихийно сложился мемориал безвременно умершего Майкла Джексона: создан стенд с его фотоснимками, поклонники спреями и мелками пишут эпитафии певцу. И цветы они приносят, выходит, не Федору Ивановичу, а Майклу... как его по батюшке? Прискорбно такое созерцать русскому великому артисту...
Но после случившейся собственной смерти ни с кем уже не поспоришь. Новое время берет свое. Новое время — новые песни.
Не менее диссонансна и ситуация с возложением цветов к монументу нобелевскому лауреату Бродскому. Для тех, кто не видел памятника, сообщу: он представляет собой фигуру Поэта — на переднем плане, Поэт имеет лицо и галстук и, как я уже упомянул, смотрит в небо, на заднем плане — две безликие группы граждан, по-видимому, символизирующие массу, толпу, глухую к Искусству. И потому в небо не смотрящую. У Поэта лицо с явно обозначенными и четко вылепленными чертами, у прочих персонажей черт нет, лица-маски, как у магазинных манекенов, да нет, манекены даже более «очеловечены»... Как у морских обкатанных булыжников!
Возможно, кто-то в знак протеста против деления людей на одухотворенных и неодухотворенных стал возлагать цветы именно к подножию безликих силуэтов, противопоставленных скульптурному Поэту. В этом протестном возложении цветов к ногам массы, толпы есть, мне кажется, своя правда и своя логика: не все из тех, кто рожден не поэтами и не интеллектуалами, заслуживают пренебрежения обезличиванием...
Ведерко
У памятников — своя жизнь. А у людей — своя, не памятниковая. На одной из приарбатских улочек появился строительный вагончик. Под эту каптерку или, как ее еще называют, бытовку — пригнанную для удобства работающих на близлежащем реставрируемом объекте мастеров (здесь они переодеваются, хранят вещи, умываются) — поставили ведерко. Из него по мере наполнения течет отвратительная жижа... Кто-то, какой-то дежурный, вероятно, должен был выплескивать ее в водосточную решетку... Но кому охота тащить грязное ведро через улицу, выливать, возвращать на место? Поэтому несколько месяцев оно стоит переполненное, через края переливает и расползается по асфальту антисанитария. Прохожие, следуя мимо, словно не замечают этого. В самом деле не замечают?
Кстати, только ли умываются в бытовке строители? Может, справляют еще и мелкие нужды?
Одним словом, обычная, никуда не девающаяся мерзость, гармонично уживающаяся с респектом...
В троллейбусе
Поначалу дочь и отец показались мне благополучной парой. У нее в руках были новогодние подарки, такие раздают на праздничных елках.
— Ну, и какая елка понравилась тебе больше? — интересовался отец, подтверждая мою догадку.
— Первая, — отвечала она. — На второй Дед Мороз был гнусавый.
— Ты хорошо ему о себе рассказала. Как учишься, какие отметки...
Они заняли сиденье у меня за спиной, невольно я слушал.
Отец говорил:
— Деды Морозы стали плохо работать. Должны поставлять холод, а смотри, какая слякоть.
— У вас в центре интересно, — восхищалась девочка, — столько магазинов, машин... Люди празднично одеты. У нас в районе один магазин. И никакой световой рекламы...
— Здесь пробок больше, — словно бы оправдывался отец.
— Ты машину возле дома оставляешь?
— Когда как. Иногда возле дома, иногда в гараже...
За окном мелькнула реклама фильма «Иван Царевич и Серый Волк», и девочка задала вопрос:
— Если бы позволили выбрать, ты бы на какой мультик пошел: об Иване Царевиче или об Илье Муромце и Тугарине-Змее?
Отец проявил осведомленность:
— О Муромце.
— И я тоже, — обрадовалась сходству их вкусов дочь. И натянуто произнесла: — Скоро будет твой дом... Зайдем к тебе?
— Тебе надо быть у мамы не позже восьми, — туманно ответил он и сменил тему. — Знаешь, куда отправимся через неделю? В зоопарк.
— Мы там были...
Он вздохнул. Чувствовалось, ему хочется добавить что-то хорошее, ласковое, но он молчал. Девочка почувствовала его настроение. И поспешила его развеселить:
— Знаешь, металлическая коробочка с подарком холодная... Угадай: почему?
Он не смог, и она любяще захихикала:
— Ее Дед Мороз в руках держал! Все-таки холод от него идет...
Он принужденно засмеялся. А дочь сочла нужным развить удачную шутку:
— Есть шансы, Деды Морозы скоро станут справляться со своими обязанностями, и зимы опять будут неслякотными.
Она была не по годам сообразительна и дипломатична. Возможно, это объяснялось тем, что с самых ранних лет вдоволь напробовалась неблагополучия.
Кафетерий
За столик к двум бездумно щебечущим юным очаровашкам лихо подсаживается симпатичный молодой человек.
— Вам заяц нужен?
Извлекает из-за пазухи и предъявляет игрушечного, из бахромистой фольги, очень привлекательного зайца.
Девушки в мгновение ока оценивают и зайца, и его владельца, и одна за двоих отвечает:
— Мы замужем.
Более лаконичного и емкого посыла не изобрести. Парень что-то бормочет и ретируется, нечетко выцедив на прощание:
— Значит, не нужен заяц?
Его наскок не удался, а щедрости совершить широкий жест — подарить зайца — не хватило. Девчонки раскусили и оценили ухажера точно. Услышать их уже не может, а они полны насмешливости:
— Пусть валит... И денег сэкономит...
Ни у той ни у другой обручальных колец на пальчиках нет.
За соседним столиком расположились отец и сын, чем-то напоминающие Папу Карло и Буратино. Мальчик не длиннонос, и на подносе перед ними не луковица, а пакетик жареного картофеля, но одеты оба бедновато: грубые куртки, заношенные шарфы... Седой отец сквозь толстые стекла очков с умилением смотрит, как обмакивает в соус поджаристые картофельные палочки сын, а сам не притрагивается к еде. Похоже, он давно обещал устроить мальчугану праздник и теперь счастлив, что запланированное осуществилось. Мальчику неловко есть одному, то и дело он приглашает папу разделить трапезу. Отец производит руками отрицательные, отказывающиеся жесты. Картофель съеден. И мальчик рвет пакетик из-под него пополам. Папа на память получает картинку. В этой сердечной заботе друг о друге столько радости, столько взаимной любви, участия, товарищества, что кажется: никакая сила никогда не нарушит трогательной простоты взаимных чувств, не разлучит этих двоих.
Пуговица
Одни еле сводят концы с концами, другие не знают, куда девать деньги.
На дубленке оторвалась пуговица. Оказалось, приобрести пуговицу в Москве — неразрешимая проблема. В магазинах их вовсе нет (не то что раньше, когда пуговичная индустрия была на подъеме), а на Трехгорке выбор ограничен.
Путем долгих расспросов удалось выяснить: есть ателье, где в наличии большой их ассортимент, там же производят мелкий ремонт меховых изделий.
Приемщица, однако, встретила неприветливо:
— Такую одежду не принимаем. Такую давно не носят.
— К вам не носят?
— Вообще не носят!
— Мне бы пуговку пришить...
— Пуговицы итальянские... По 30, 40 и 50 евро за штуку...
Не тащиться же назад... Осмотрел товар — в основном дамские, блестящие, иные с инкрустацией.
— Можете целиком платиновую или золотую заказать, — посоветовала приемщица.
— И платиновые в ходу? — принял к сведению я.
— Конечно, к собольим-то шубам... Очередь, записываются уже на следующий сезон...
Я нашел подходящую. Достал деньги из кошелька.
— Сдачи нет, — отрезала приемщица.
— В ателье нет денег?
Она снисходительно усмехнулась:
— В ателье, конечно, есть. Сколько угодно. Но только пятитысячные купюры. Другими наш контингент не расплачивается.
Изрекала каждую фразу с гордостью и надменно. Говорила так, будто это в ее личном загашнике лежали сплошь пятихатки, будто это она сама носила собольи шубы и застегивала их платиново-бриллиантовыми колье... Обычная (хорошо выглядящая) приемщица, каких много — в химчистках и обувных мастерских. Но причастность к чужому богатству делала ее значительной фигурой в собственных глазах.
Я спросил:
— Какая здесь ближе остановка: автобусная или лучше идти к метро?
Она ответила:
— Я не в курсе. К нам клиенты пешком не ходят. Приезжают на «Мерседесах» и «БМВ».
Видимо, о «Бентли» она еще не научилась отзываться столь же свободно и подобострастно.
