В экспозицию выставки «Портрет с историей» в «Галерее на Ленивке» вошли хрестоматийные и малоизвестные образы ХIХ-XX веков, каждый из которых опознан и описан. Мешает ли восприятию живописных сюжетов история личных отношений модели и художника, выяснил «МК».
В классических интерьерах «Галереи на Ленивке» - не традиционная премьера хрестоматийных авторов. Столичной публики представляют портреты кисти Григория Мясоедова, Ильи Репина, Константина Коровина, Бориса Кустодиева, Константина Сомова, Роберта Фалька, Александра Яковлева... Всего около 40 работ, охватывающий время с 1850-х до 1930-х годов. Под каждым портретом — подробной экспликация, рассказывающая о модели. Цель документально-исторического эксперимента — проверить, как меняется восприятие живописного образа, если зритель видит не какого-то абстрактного человека, а личность, повлиявшую на художника.
Открывает выставку портрет отца, написанный Григорием Мясоедовым. Эта самая ранняя работа на выставке датирована серединой ХIХ века. Тогда потомок древнего дворянского рода, бросил Орловское училище и поступил Академии художеств наперекор родительской воле. Мясоедов страшно поссорился с отцом. И чтобы доказать родителю, что искусство — его призвание, написал его на холсте. Сразу видно — писал старательно, портрет пусть и пока ученический, но детальный. Портрет понравился Мясоедову-старшему, он увидел талант сына и позволил ему продолжать учебу Академии. Так решилась судьба художника.
Недалеко от Мясоедова портрет кисти Ильи Репина, на картине изображен театральный критик Николай Евреинов. Когда он увидел законченную картину, то обнаружил «признаки автопортрета». Присмотревшись, «вы найдете «Репина» там, где вы прежде всего мнили увидеть Евреинова», писал позже он в книге «Оригинал о портретистах».
Особое место на выставке занимает портрет Льва Толстого, написанный художником Александром Моравовым в 1909 году в «Ясной Поляне». За год до смерти писателя. Автор детально передает не только внешность писателя, но и обстановку в его кабинете. Он пишет Толстого неловко примостившимся за письменным столом. И ничего в нем не напоминает того Льва Николаевича, которого мы знаем по портретам Репина или Крамского, здесь он не пашет и не позирует. Хотя Моравову, казалось бы, должны быть близки крестьянские темы — ведь он преподавал в школе при типографии Ивана Сытина, единомышленника Толстого. Учил детей рабочих, как Толстой учил крестьян. Но Моравов выбирает кабинетную обстановку, где писатель проводил часы, размышляя, записывая, философствуя.
Факты и истории из личной жизни авторов и их моделей делают выставку более литературной, порой, эти подробности отвлекают от созерцания мастерства художника, а порой, дают новый угол зрения на него. Взять хотя бы портрет кисти Константина Сомова: почему мускулистый натурщик кажется чересчур идеальным, его розовощекое лицо будто сделано из фарфора, а мир вокруг будто бы стерт? Манера становится понятнее, когда узнаешь, что перед нами Борис Снежковский, Дафнис, как прозвал его Сомов. Этот 19-летний юноша, увлеченный боксом, стал для увядающего Сомова близким другом и частично заполнил ту пустоту, которая поселилась в сердце художника после смерти Мефодия Лукьянова. Частично, но не полностью.
- Мало ли какие полуобнаженные фигуры писали разные художники — это в академической традиции, - говорит «МК» куратор Мария Гадас, стоя перед сомовским портретом. - Но когда мы знаем, что это изображение Бориса Снежковского, друга Сомова, то ищем следы близости, признаки гомосексуальной связи, о которой, к сожалению, вспоминают в связи с именем Сомова чаще, чем следовало бы... Его живопись сама по себе бесподобна, но рассказывая историю его модели, мы даем портрету литературность. Зритель по-другому смотрит на портрет историю взаимоотношений модели и автора.
