На второй сезон Серебренников наконец освоил большую сцену. На ней — декорация, суть которой в ее же отсутствии: сцена бесстыдно обнажена, лишь у правого простенка сиротливо приютилось пианино, и, как покажут дальнейшие события, основными элементами декорации станут простые деревянные доски — из них герои монтируют стол, трибуну для проповеди или крест для распятия. А реквизит — молоток и гвозди. Пригвоздит Серебренников многое из нашей жизни и пригвоздит по полной.
История немецкая, пересаженная на российскую почву. И немецкие имена заменены на русские — подросток Вениамин (Никита Кукушкин), друг его Григорий (Александр Горчилин), священник, преподаватель урока божьего Всеволод (Алексей Девотченко) ну и, соответственно, училки — все сплошь с русскими именами. В каком российском городе происходят события, неизвестно, но ситуация — удивительная: мальчик из неблагополучной семьи (воспитывает одна мать, недалекая, нервная, крикливая) стал читать Библию и дочитался до того, что книгу Божью превратил в орудие пыток для окружающих — только ему известно, что есть добро, а что зло. Мать ему слово, а он ей — стихом из главы Евангелия от Матфея. А училке — Евангелием от Луки. Не говоря уже о посланиях евреям, коринфянам и прочим неверным. У мальчика жар? Нисколько: он так читает. Зато лихорадка у других: родительницы, физрука, директора школы, одноклассников.
Полный неадекват, так напоминающий то, что происходит сейчас у нас. Нет, подростки еще не стали религиозными фанатиками (что вполне может случиться), но страхи уже наводнили страну, и по любому поводу. Слово (от Божьего до официальных заявлений) становится главным оружием, которое как дышло — как повернешь, так и...
Остросоциальный театр Серебренникова больше похож на кино (его он не без успеха снимает). Крупные планы героев, костюмы не театральные, а как в кино — из магазина (кстати, автор их — сам режиссер), но более другого поражает монтаж. Режиссер монтирует без швов и, кажется, нисколько о них не заботится: просто одна сцена входит в другую как к себе в дом, не спрашивая на то разрешения. Скажем, школьный психолог Елена Львовна (Виктория Исакова) за столом выясняет отношения с мужчиной (Олег Сильненко), с которым живет, и тут же к ним подсаживаются участники другой сцены со своим диалогом — оказывается, никто никому не мешает. Все без видимых эффектов — свет, музыка, но кажущаяся приглушенность, отстраненность срабатывает как крик в тишине, как выстрел в ночи.
Актерам не просто справиться с такой драматургией: ее актуальность, острота, если она не базируется на серьезной психологической проработке, выглядит плоско и прямолинейно. С этой точки зрения удачами можно считать пока роли Светланы Брагарник, Александра Горчилина, Никиты Кукушкина, Олега Сильненко и Виктории Исаковой. Последней, в силу измененного финала роли, особенно нелегко.
После спектакля «МК» побеседовал с Кириллом Серебренниковым:
— Кирилл, ты адаптировал пьесу Мариуса фон Майенбурга «Мученик». Как российская действительность повлияла на адаптацию и что ты изменил, кроме имен героев?
— Да, это адаптация, ее разрешил нам делать автор. Что поменял? Имена, директора школы сделал женщиной (у Мариуса он мужчина), поскольку нашими школами руководят в основном женщины. Светлана Брагарник играет тип еще советского учителя. Я придумал историчку, которую играет Ирина Рудницкая. В оригинальной пьесе пастор не католический, а протестантский, и его слабая позиция является для главного героя, Вениамина, объектом споров. У нас другой священник, в исполнении Алексея Девотченко — получился, на мой взгляд, довольно узнаваемый тип.
— Ты ему переписал текст?
— Текст роли основан на документах, на подлинных фразах разных священников. Мы использовали книги, брошюры, ютьюбовские ролики. Но сюжетная линия не изменена. Хотя Краснова (школьный психолог, учитель биологии. — М.Р.) у Мариуса в конце сходит с ума, а у нас она, как это мы придумали с Викой Исаковой, борется за свое право остаться в школе. В остальном мы следуем за автором, два года назад он сам поставил свою пьесу в берлинском «Шаубюне».
— Ты видел спектакль?
— Нет, я лишь прочитал синопсис. Запросил пьесу, получил ее на английском, но, когда прочел, понял, что ее надо обязательно делать. Ведь у Майенбурга в пьесе гипотетическая ситуация — притча о том, что могло бы быть в Германии, если бы в школе произошла такая история.
— Но у нас она совсем не гипотетическая. Я не уверена в реальности главного героя (подросток становится буквально православным фанатиком). Но результат его поступков, реакция окружающих — все более чем реально.
— Рождение религиозного фанатика — это, скажем так, часть сюжета пьесы. Но в основе лежит Библия, которая полна прекрасных идей. Но, как выясняется, она может быть прочитана иначе. Фашизм тоже использовал цитаты из Библии. И Савонарола, инквизиция — тоже. И про это наша история. В нашей истории наползающему безумию противостоит только один человек — школьный психолог, она старается не сойти с ума. Ее главная задача — воспитание детей, она понимает, что их надо учить, за них надо бороться, нельзя уходить. Самое главное — это не вера, не борьба религиозных течений, а люди, ради которых все и стоит делать. Пьеса про человека, про его ценность, которая важнее всех религиозных и прочих идей.
— В спектакле звучат и пишутся на стене цитаты из Библии. Цитаты из Евангелий от Матфея, от Луки «воюют» между собой — и это возбудит религиозно настроенных людей. Точнее, тех, кто больше всех кричит о вере, о патриотизме, но на деле ни верующим, ни патриотом не является. Тем не менее ты готов к провокациям?
— К ним не надо готовиться. Мы ничем не стараемся кого-то ранить или оскорбить. Священник на сцене — не карикатурная фигура. Для меня священник как представитель любой другой профессии — гаишник, милиционер, строитель. Человек, как и другие. Я не понимаю предмета для провокации. Если мыслительный процесс — это провокация, то да, мы провоцируем зрителя на мыслительный процесс.
— Но так называемые верующие уже вломились в Художественный театр. Не боишься, что и к тебе придут?
— В МХТ ломились не верующие, а хулиганы, провокаторы. Нас пытаются напугать мерзавцы. Страх — это самое мерзкое чувство. Я, например, счастлив, что к нам в театр ходит непоротое поколение: эти люди не знают страха, воспринимают спектакль открыто. Не надо пугаться, быть рабом страха. Страх съедает душу.
Мне Мариус рассказывал, как у него возникла идея этой пьесы. Он то ли попал на один семинар, то ли прочитал статью — речь шла о противоречиях в самой Библии. В одном месте говорится о любви к ближнему, в другом — о карающем мече. Он стал это изучать и настолько увлекся, буквально как его героиня — школьный психолог, что полностью погрузился в тему; жена его ругала, что он сходит с ума, она ничем не могла его отвлечь. Это потом он использовал в пьесе.
— А у тебя у самого какие отношения с Библией?
— Я не отношусь к этим текстам догматически. Скорее, смотрю как на важный исторический документ, сакральный текст. Я не занимаюсь теософией — это не задача спектакля. Задача показать, как мальчик вычитал в Библии такое, что жизнь окружающих превратилась в ад. Вопрос в том — кто читает. У нас и Конституцию читают разными глазами. В ней, например, цензура запрещена, а на деле запрещают к постановке пьесы, спектакли, выставки. Причем делают это люди, которые, казалось бы, должны защищать культуру от цензуры.
— Может, это так совпало, но твой спектакль вышел накануне открытия выставки «Запрещенный театр» в Гоголь-центре. Может быть, и «(М)ученик» станет со временем экспонатом выставки. А может, и не со временем.
— В таком случае — мы все уже «экспонаты». Фразеология статей, публикуемых в современной официальной прессе, и фразеология, звучащая в выступлениях ответственных лиц, такая, что все к этому идет. У нас на выставке представлены документы, собранные по годам. Доносы на режиссеров и актеров, газетные выступления, клеймящие художников. Запрещали сказку «Волк и семеро козлят», «Три поросенка».
— Это фигура речи про поросят и козлят?
— Нисколько. Если гулять по лабиринту, выстроенному специально для экспозиции Верой Мартыновой, то можно очень много интересного прочесть. Покаянное письмо Мейерхольда на 35 страницах — волосы дыбом встают. А письмо уборщиц второго МХАТа… Когда его закрыли, лишь одни уборщицы поблагодарили руководство театра за то, что благодаря их спектаклям они полюбили театр. А все остальное — доносы, разгромы. И сейчас мы видим сплошное забвение и беспамятство. Исполняется 100 лет Камерному театру Таирова, а Пушкинский театр не может найти госфинансирования, чтобы повесить доску на театре и выпустить книгу. Наше государство, которое убивало и мучило художников, теперь просто обязано отдавать долги.
