Откуда взялось выражение «с красной строки»? Вот моя версия: оно, как известно, возникло в летописные времена, когда появились первые запечатлители событий, которые сообщали: на смену одному князю пришел другой, предшественника своего он казнил (так чаще всего бывало) или умертвил в побоище. Проливалось много крови (например, в случае с Андреем Боголюбским — перед тем, как несчастного добить, ему отсекли руку). Последующие исторические хроники фиксировали ту же картину: не пришелся ко двору царь, его устраняли — травили, ударяли в висок, вздергивали, взрывали, расстреливали… Опять лилась кровь. Ленин кроваво устранил Николая II. Сталин открыл новый кровавый счет жертв. Каждый новый период в жизни страны начинался с кровопролития. Кровь, как известно, красного цвета. Вот и говорили фиксаторы-летописцы: «Начать с красной строки».
Проституция плюс электрификация
Хочу развить и, возможно, довести до абсурда мысль одной из моих предыдущих публикаций — о том, что если бы поэтам Пушкину, Лермонтову, Гумилеву, Мандельштаму придали столько охраны, сколько определили себе цари и их воспреемники-большевики, поэты остались бы живы, и пользы для всех получилось несомненно больше, чем от существования ничтожных личностей, вставших у кормила власти.
Но сперва — о временах недавних. Жил да был талантливый художник Виктор Попков (я познакомился с ним в редакции журнала «Юность», близ площади Маяковского — тоже возможного персонажа моих нынешних размышлений). Пьяненький, Виктор прошел в непростительной близости от машины инкассации, и его, совсем не старого, обаятельного, отмеченного печатью покоряющего дарования, инкассаторы безжалостно застрелили. Ни за что.
Теперь вообразим: рядом с Попковым неотлучно находился бы охранник-провожатый — конкретный, живой, вооруженный, из плоти и крови (а не реющий в вышине невидимым ангелом-хранителем, не успевшим прийти художнику на выручку); этот человек остановил бы инкассаторов повелительным жестом и разъяснил бы им, во-первых, что в безоружного палить не следует, а во-вторых, что перед ними — собственной персоной его величество талант.
Распространим мечтания на далекое прошлое — и вот, рядом с Пушкиным, возникли два жандарма (или сопровождающие в штатском), они мигом поставили Дантесу мозги на место, растолковав: кто он есть такой в сравнении с гением. И касательно Лермонтова тоже: «Ты, Мартынов, возможно, в мелочах прав, Михаил Юрьевич тебя достал язвительными шутками, у него, Лермонтова, скверный характер, но все же смекни: кто есть ты и кто есть он. Да, никому не позволено глумиться над человеческим достоинством. Да, у одаренных бывают заскоки в психике, но будь великодушен, иначе, если не прислушаешься к нашим рекомендациям, мы с тобой такое, сука, вытворим, что не рад будешь собственному появлению на свет».
Кабинет Ильича в Кремле (или в Горках). Приходит некто. Возможно, в кожаной тужурке. Говорит интеллигентному (с виду) в галстуке вождю: «Ты что себе позволяешь? Ты зачем погрузил лучших философов на пароход и отправил его в открытое море? Ты, может, вздумал утопить величайшие умы современности? Как утопил недавно баржу, полную проституток? Да эти проститутки доставили людям больше радости, чем вся твоя революция и советская власть плюс электрификация вместе взятые! Откручивай назад, падла! Тебе до этих философов ох как далеко со всеми твоими «Апрельскими тезисами» и пошлятиной типа «Учиться, учиться и учиться!». И не вздумай трогать поэта Гумилева — ты ему в подметки не годишься. Кто будет тебя читать через сто лет? Твои тома вынесут на помойку. А его ныне запрещенные строки будут признаны классикой. Не веришь? Попробуй зарифмуй хоть четверостишие! Попробовал? Вот и знай свое место!»
Самое сложное будет, конечно, переубедить Сталина, который сам был поэт и языковед и пребывал в убеждении, что сочиняет не хуже, а лучше многих. Таких, как Мандельштам или Цветаева, Хармс и Бабель. К нему, видимо, придется прислать роту автоматчиков.
— Ты пошто затравил Ахматову и Зощенко? Зачем расправился с Михоэлсом и Пильняком?
— Это не я, не я, это народ, возмущенный их творчеством…
— А чья виза на расстрельном приказе? — Это Молотова и Кагановича, Вышинского и Ежова. Я — со всеми вместе. Я — как народ. Я — слуга народа.
— А почему ездишь в персональном бронированном автомобиле? Народ так ездит? Почему у тебя сотни охранников? Зачем роешь индивидуальный бункер на случай войны? Чтоб самому уцелеть? Или всё население СССР надеешься в этот бункер поместить?
— Я люблю литературу. Я велел памятник Маяковскому поставить.
— А Есенину почему не поставил? А Горького зачем отравил?
— Он не хотел сочинять очерк «И.В.Сталин», а «В.И.Ленин» накропал. Неужели я хуже? Мне обидно.
— Ленин уже попятился. Уже отменил приказ о затоплении корабля с философами. Они все благополучно доплывут до заграницы. А ты? Ну-ка, быстро! Иначе башку тебе размозжим, недоносок! Ишь вздумал с Горьким ровняться! Кто ты есть? Жалкий партийный администратор! Функционер!
Ну, с Хрущевым проще:
— Отцепись от художников, подпасок, по выставкам ходи, повышай культурный уровень, но не смей устраивать в галереях разносы!
А с Брежневым и вовсе легко:
— Кыш от Бродского! И Андропову вели, чтоб не смел шпынять Солженицына!
Следом придет пора гамбургски выяснять: кто важнее, ценнее и интенсивнее (перечисленные таланты — или вожди?) работает на благо Родины. А потом расставить прочие акценты. Сталевар варит сталь. От него большая польза экономике. А что делаешь ты, чем занят ты, член Политбюро? Думы очередного созыва? Местного совета? Выходит, на второе место после создателей духовных ценностей выступают создатели реальных материальных благ. Сапожники, которые умеют пришпандорить подметку к ботинку. Ремонтники, которые могут хорошо побелить потолок. Редакторы, издающие хорошие газеты. Водители троллейбусов и автобусов…
Ну, а что могут эти, которые только и знают, что преследуют тех, кто может больше и лучше, чем они? Только надсмотрствовать, платить гроши (потому что остальное присвоили), убивать... А больше им ничего в голову не приходит.
Сверчки и шестки
К Николаю I приходят:
— Зачем приговорил к повешению декабристов?
— Они тоже намеревались убивать...
— Мало ли что намеревались… Ведь не убили. Может, они бы передумали.
— А если бы все же и они… меня…
— Мы бы к ним пришли и сказали: «Не троньте Николая I, у него есть определенные достоинства. Он может быть использован на общественных работах: подметать улицы…»
— Как смеете такое говорить! Я — монарх! Я — руководитель! И у каких-то декабристов служить дворником…
— Не кипятись. Твой потомок, тезка, Николай II, за то, что расстрелял мирную демонстрацию 9 января 1905 года и за то, что потворствовал Столыпину с его виселицами, будет пилить дрова и сгребать снег. Под арестом.
— Но вы его хотя бы не убьете?
— Нет, конечно. Остановим подготовленное злодеяние. Все же он чуть больше соображает, чем дикари, которые захотят его расстрелять. А мы на то и охранники, чтоб сберегать каждую мало-мальски ценную личность.
— Спасибо огромное! Я все осознал! Я не буду вешать Пестеля, Рылеева и их приятелей. Я их сделаю министрами.
— То-то же. А то ишь раздухарился! Вешать, ссылать, ковать в кандалы…
— Все отменю! Более того, сложу с себя полномочия. Какой я в самом деле царь? Мне корона по наследству досталась, а не за первейшие умственные данные. Но я все же испрошу возможность не улицы мести, а в культурном комитете трудиться. У меня опыт есть. Я стихи Пушкина цензуровал, и, говорят, неплохо получалось.
— Ты что, блин, не сознаешь: Пушкин — наше все? Сейчас мы тебе мозги-то вправим. Ты — букашка, козявка, какое имеешь право прикасаться к поэзии? Что ты в этом вопросе смыслишь? Сиди смирно! Цыц! Иначе разозлишь нас. Возомнил о себе… Помнишь русскую народную пословицу: «Всяк сверчок знай свой шесток»? Мы тебе твой шесток укажем, дадим укорот. Действительно в рудники загоним. Знай свое место! И не блажи! И за женой Пушкина не смей волочиться и приударять. И Лермонтова не трожь. Иначе сам отправишься в ссылку на Кавказ. И Дантеса приструни, а лучше вышли. На его историческую родину. И Мартынову объясни, в чем его гражданский долг. И потомкам накажи, чтоб не травили и не шпыняли талантливых сограждан, не клеветали на одаренных инородцев. Чтоб не издевались над Чернышевским, не приговаривали к расстрелу Достоевского, не отлучали от церкви Льва Толстого. И старшего братана Ульянова–Ленина не казнили, иначе Владимир Ильич будет потом сводить счеты и такое в России учинит… И чтоб Цветаеву Сталин не заставлял сделаться осведомительницей. Она — поэт, а не доносчик. И чтоб… И чтоб… Список прилагаем. И непременно накажи, чтоб каждый год был объявлен Годом литературы
И осчастливленный Николай I по цепи передаст эстафету распоряжений всем последующим (а заодно и предыдущим) правителям: не трогать Радищева и Гроссмана, не обижать княжну Тараканову и безоружного живописца Попкова. И еще скольких…
Вот какая благостная картина могла бы наступить в нашем царстве, если бы ценили талант. Жаль, это невозможно. Поскольку живем не в сказке...
Или-или
Из высказанного видим: неправильно ведут себя правители. Хотят нравиться населению. Не имея для того оснований. Но всем своим видом и поступками демонстрируют: я — непогрешим, свят. Потому над вами и вознесся, и поставлен, и имею право учить вас жить.
На самом деле должны говорить иначе: я такой же, как вы, корыстный, малосведущий (даже не знающий, существует загробная жизнь или нет), похотливый, алчный, мстительный. Помогите исправиться. К вашим советам взываю я!
Определить цену такому вознесенному человеку легко. Вопрос о носителе идеи и ее авторстве, о способах достижения справедливости — здесь ключевой. Кто выдвигает теорию, кто предлагает и советует? Кто утверждает, что знает, как надо правильно и счастливо жить? Если кабинетные Маркс и Энгельс — тогда понятно. Теоретическим им можно поверить. Но едва дело доходит до практики…
Ленин, жестоко казнивший проституток?
Сталин, умертвивший полстраны?
Гитлер, собиравшийся осчастливить мир, уничтожив несколько ненавистных ему наций?
Совмещения таланта и злодейства не получится.
Надо быть либо царем-цензором, либо свободным Пушкиным. При этом желательно понимать: кто ты на самом деле. И не путать ипостаси. «Два в одном (флаконе)» — может, и хорошо для парфюмерии и против перхоти, но плохо в жизнеустройстве.
