Фрагмент еще незаконченного фильма показали в рамках ретроспективы в Ессентуках, где прошло детство актера. В нее также вошла «Война» Алексея Балабанова, где Эвклид сыграл роль чабана Руслана Шамаева. Еще в студенческую пору на начинающего актера обратил внимание режиссер легендарного «Белого солнца пустыни» Владимир Мотыль и пригласил на роль грека Гермеса в картину «Несут меня кони». Гораздо позднее в сериале «Мужская работа» Эвклид сыграл чеченского боевика по кличке Шрам, а в «Доярке из Хацапетовки» — французского повара.
В театральном проекте «Гамлет» выдающегося немецкого режиссера Петера Штайна Кюрдзидису выпала роль Могильщика, а в «Антигоне» Софокла — совместном проекте Греческого культурного центра в Москве и Московского театра Луны — царя Фив Креонта.
Предки актера приехали в СССР после Второй мировой войны. Его родители — Ламара и Кириак Кюрдзидис живут в Ессентуках. В местах, где прошло детство актера, мы и встретились. Эвклид решил возродить культурную жизнь родного города, познакомить своих земляков с популярными киножанрами.
«Я, не мечтая о кино вообще, считал, что это ремесло великих»
— Вам важно было вернуться туда, где все начиналось?
— Я уехал из дома в 14 лет, чтобы поступать в Днепропетровское театральное училище. В советские времена было такое понятие «распределение». К нам на дипломную работу приезжали режиссеры из разных театров, выбирали необходимую им актерскую фактуру — героев, героев-любовников, характерных артистов. И меня пригласили в Луцк — небольшой западноукраинский город в 80 км от Польши, предложили однокомнатную квартиру, выдали подъемные. Тогда на них можно было купить мебель, вилки, ложки. Делалось все, для того чтобы молодой специалист чувствовал себя прекрасно, приступая к работе в театре. В Луцке я начал репетировать спектакль «Кот в сапогах», но меня забрали в армию. Отслужив два года, я решил не возвращаться туда и поехал к родным. Отработал три года — с 1989 го до начала 1992 го — в Пятигорском театре. Сейчас его уже нет. Тогда начиналось движение маленьких театров. Они открывались в подвалах, в них кипела жизнь. Помню, как журналист Алла Боссарт приезжала к нам, чтобы поддержать театр. Нас душил бизнес, рыночная экономика. У театра отбирали историческое здание. В итоге его сожгли, а потом выкупили, сделали реставрацию под современность, и сейчас там то ли торговый центр, то ли банк. В тот момент я решил уехать из родных мест. Это был для меня серьезный шаг.
Лермонтов назвал эти места саркофагом искусств. Его слова стали для меня тем гвоздем, который вбивают в гроб. Я понял, что культура в Кавминводах никому не нужна. Всех интересует только бизнес, и вряд ли когда-нибудь эти места оживут. А жизнь одна. Я человек творческий. Меня бизнес не интересует и деньги как таковые.
— И куда вы решили податься?
— В Грецию. Насовсем. Шел 1991 год. Страна рухнула. Ужас, что творилось по всей России. Пока я размышлял об отъезде, мне позвонил друг Николай Анашкин. Он учился в Литературном институте. «Давай сначала в Москву. Месяц отдохнешь и рванешь в Грецию», — сказал он мне. А я никогда до этого толком в Москве не бывал.
— Даже странно для тех времен. Вы ведь были уже большим мальчиком?
— Мне было 23 года, и у меня остались только воспоминания о том, как забирали в армию. Из Луцка нас привезли в Москву на Казанский вокзал, где мы ждали поезда. То есть я города не видел. И вот в конце 1991 го я приезжаю в Москву, выхожу из поезда и… Такое ощущение, что это мой город, что я здесь жил когда-то. Все мое: люди, масштаб, скорости, даже воздух, которого, говорят, нет. Не знаю, что на это сказать. Все-таки в Москве воздух особый. Я понял, что хочу остаться в этом городе. Но для того, чтобы Москва меня приняла, надо было что-то здесь закончить. Я начинал с нуля. У меня не было никого — ни знакомых, ни родных. И я начал укореняться. Театральный я уже закончил, прошел прекрасную актерскую школу в Днепропетровске. Для чего было идти в Щуку или в Школу-студию МХАТ? Ради того, чтобы потом говорить, что я их закончил? А вот институт кинематографии казался чем-то новым. И я пошел это новое для себя открывать, не мечтая о кино вообще. Считал, что это ремесло великих, тех, кто ближе к богу. А я никто. С первого раза поступил во ВГИК в мастерскую Анатолия Ромашина. Хотя мне говорили: куда ты идешь, откуда ты приехал, мальчик, ты вообще соображаешь, кто во ВГИКе учится? В 1993 году я стал студентом ВГИКа. Поступил в 23 года, даже в 24.
— Так вы были на курсе старичком?
— Да, для актерского факультета — это старость. Хотя во ВГИКе в этом отношении царила свобода. Можно было и в 28–30 лет поступить. На курсе нас было 27 человек, и я один из старших. Два моих педагога приехали ко мне в Ессентуки — руководитель кафедры сценической речи Алла Дмитриевна Егорова и Валерий Анатольевич Беликов — доцент кафедры актерского мастерства, педагог по танцу.
— Вы с педагогами поддерживаете связь? Это большая редкость.
— Всегда. Я и со школьными учителями поддерживаю связь. Очень хотел, чтобы и мой педагог из Днепропетровска приехала, но теперь это сложно — три перелета. Я вообще считаю, что мы проценты от своих гонораров должны не агентам отдавать, а учителям.
— Многие не назовут даже имени своей первой учительницы. Все-таки у вас повышенная степень сердечности.
— Вовсе нет. Разве мы не обязаны тем, кто нас чему-то научил? Мою первую учительницу зовут Евгения Николаевна. Я помню всех своих педагогов. Мои школьные учителя были на открытии фестиваля и очень гордились. Я не хвастаюсь, но, когда мы впервые приехали в Оренбург на гастроли и нам предложили посетить фабрику знаменитых платков, я их там столько накупил! Самых теплых и лучших, самых дорогих. Стоили они тогда по 1800 рублей. Большие деньги по тем временам.
— И подарили учительницам?
— Да. И маме, конечно. Меня так трогает, когда мои учителя говорят, что платки их согревают.
«Голливудский режиссер Джеф Кэнью выбрал меня за европейский типаж»
Мы на время прерываемся. Эвклид уходит представлять свою ретроспективу, а когда возвращается, приходится бесконечно отвечать на звонки: «Если можно, коротко. Я еле живой». Сообщают, что в Кисловодске бушует ураган. А у Дмитрия Харатьяна должен быть концерт на площади. Люди не расходятся, несмотря на стихию. И он начинает концерт, несмотря на то, что нет электричества.
— Я бы тоже не ушел, — говорит Эвклид. — Как уйти, если человек 70 под зонтами стоят. Надо играть, даже если в зале один зритель. Разве важно сколько? Мы спасаем одну душу, значит, спасаем тысячу людей. Мне не важно, сколько человек в зале. Главное попасть в душу одного. Мы, как клетки, помогаем друг другу, оживляем организм того, кто рядом. Люди устали от тупого зарабатывания денег. Они приходят в кино и выходят уже другими — инфицированными искусством.
— А что такое кавказский мир? Надо ли учитывать его особенности, затевая культурную акцию?
— Мне было все равно. Я понимал, что будет трудно. Регион у нас непростой. За двадцать с лишним лет он превратился в рынок. Мы не любим сюда ездить на гастроли, потому что люди не ходят в театр. Такая же ситуация в Сочи и Анапе. Публика едет отдыхать, ей нужны развлечения, «чтобы эстрада пела». Но сколько при этом талантливого народа здесь живет! Столько художников и писателей вышли из этих мест!
— И вы решили отдать дань развлекательным жанрам?
— Да нет, у меня давно была мечта организовать на родине кинофестиваль, привезти достойное кино, любимых актеров. Тем более что я стольких знаю и дружу с ними. Как только в городе появился кинотеатр, я начал действовать.
— Олег Янковский когда-то стал президентом «Кинотавра», потому что образовалась пустота, работы в кино было мало.
— У меня все расписано на год вперед. Просто так хочется, чтобы о красивейших курортах опять заговорили, чтобы приезжали сюда не только лечиться.
— Вам, как человеку, имеющему греческие корни и соответствующую внешность, трудно существовать в русском мире?
— К сожалению, в головах некоторых людей сложился такой стереотип. Мы перестали уважать профессию актера. А ведь он выходит на сцену, и зритель должен забыть, кто перед ним — грек или русский. Моя задача — обмануть, убедить, что играю, допустим, русского Ивана. Мне странно, когда спрашивают о том, а что, собственно, он будет играть в русском кино или театре. Когда голливудский режиссер Джеф Кэнью приступил к фильму «Бабий Яр» о Второй мировой войне и обратился в российское актерское агентство с просьбой прислать типажи известных русских актеров, ему отправили двенадцать. А тринадцатымм был я. Послали на авось — пусть посмотрит. И Кэнью выбрал меня как европейский типаж. Я один из тех счастливых актеров, которые снялись более чем в 70 картинах. Я играл людей разных национальностей, включая русских, и никто, как мне кажется, не задумывался, что играет грек. Грузины уверены, что я грузин, чеченцы — что чеченец, французы — что француз. Я и евреев играл.
Многие зрители, посмотрев фильм «Мой личный враг», были уверены, что меня пригласили из Франции, что перед ними «не наш» артист. Горжусь, что играл характерные и острохарактерные роли, бандитов, героев-любовников и героев.
— И это то, о чем вы мечтали, фактически ребенком поступая в театральное училище?
— Я просто хотел быть артистом. В детстве, увидев, что моя бабушка загрустила, начинал что-то делать, чтобы она улыбнулась. Получалось! Стал взрослеть — задумался о профессии, которая меняет состояние другого человека. Ему плохо, но вдруг он улыбнулся. Вот это и есть актерская профессия.
— Недавно вы закончили работу со Светланой Музыченко в «Главном греке Российской империи». Светлана Дружинина пригласила вас в «Гардемарины IV».Что еще интересного происходит?
— Мне предлагают сценарии, приглашают на пробы. Но пока я занят был другим. Сплю максимум по четыре часа. Я такой уставший, но такой счастливый!
— Ваши родители живут в Ессентуках?
— Да, но и в Греции тоже. В Ксанти — в двух часах езды от Салоников. Там жара ужасная, и пожилым людям тяжело переносить 45 градусную температуру. Мои родители ходят на фильмы, которые мы привезли, посмотрели спектакль, где мы играем с Нонной Гришаевой. Ой, я их так люблю. Мои родители — это святое.
