— Когда у вас возникла идея снять этот фильм?
— Я не очень хотела это делать и все время ждала, что кто-то сделает, скажу честно. Знаете, очень трудно, когда предметом вашего исследования является человек, вам не чужой, а в случае с Кириллом — товарищ, в моем случае — вообще друг детства, — работать очень тяжело. Я ходила на все суды, но где-то в январе поняла, что никто про Кирилла ничего не снимает. Вот тогда решила, что надо снимать. Мы встретились с Ромой Супером и Сашей Уржановым, очень долго думали, в какой форме это делать, сначала вообще хотели снять четыре серии. Много времени ушло на поиск разных документов, записи интервью. Но вот случилось, и мы вышли.
— То есть вы сняли всего за несколько месяцев?
— Да. Причем папу Кирилла мы сняли всего за неделю до смерти мамы. Это был февраль. А если бы начали еще в январе, то я бы сняла маму обязательно.
— Да, сцена с папой, где он плачет по сидящему сыну, сильнейшая. Какие еще моменты фильма стали для вас откровением?
— Скорее, не откровением, а глубинным пониманием. Когда ты занимаешься творчеством, делаешь дело, что, как творческий человек, ты устремляешь все свои силы и всего себя для того, чтобы это дело сделать. Когда возникла «Платформа», решение о ее поддержке тогдашний президент Медведев принял в марте 2011 года. То есть бюджетные деньги должны появиться только в 2012‑м. Казалось бы, ну чего год не подождать? Но Кирилл — человек творческий, он ждать не мог. Ведь театр связан с огромным количеством вовлеченных в него людей, средств и т.д. Мы не стали это показывать, но сами видели долговые записки людей, которые создавали «Платформу». То есть они давали этой «Платформе» свои личные деньги в долг.
— С одной стороны, вы режиссер, а с другой — товарищ Кирилла и друг детства. Правильно?
— Да, мы в одном городе родились, в одной школе учились.
— Как это совместить, чтобы остаться в профессии и быть объективным? Найти правду, никем и ничем не ангажированную?
— Я над собой очень долго работала. Я и Рома Супер, он тоже товарищ Кирилла. «Гоголь-центр» — такой центр сил, туда приходили очень много людей и на спектакль, и просто в кафе посидеть.
— Я вижу в фильме людей, близких Серебренникову, сочувствующих Серебренникову, работавших с ним. Но где же там его антагонисты?
— Там есть Захар Прилепин.
— Он антагонист идейный, но по-человечески все равно симпатизирующий Кириллу.
— Там есть Александр Александрович Калягин, который тоже Кириллу ни сват ни брат.
— Он тоже заступался. А те, кто вообще имеет другую точку зрения на ситуацию с Серебренниковым, кто готов его топить до конца и считает, что это правильно? У вас же там нет отца Тихона (Шевкунова).
— Владыка Тихон (Шевкунов) никогда не допускал резких высказываний о Серебренникове. Мало того, он сейчас резко опровергает все слухи о своей причастности к этому делу. Но в фильме нам интересно было понять, как работает механизм финансирования театра государством.
— Так все же это фильм в защиту Кирилла Серебренникова? Или стремление быть над схваткой, понять? Или просто создать документальное художественное произведение?
— Мы хотели понять, что произошло, насколько адекватно обвинение. Там есть вопросы к тому, как было организовано финансирование «Платформы». Оно было организовано с большим количеством наличных денег. В какой-то момент эти деньги обналичивались с помощью фирм, что, собственно, уже находится в непрозрачной зоне. Я не юрист, конечно, но обналичивание — это совсем другая статья.
— Не та, по которой хотят осудить Серебренникова, Итина, Малобродского и Апфельбаум?
— Насколько я понимаю, обналичивание и налоги — это административная история. Уж точно эти люди не совершали ничего такого, из-за чего надо сидеть под арестом.
— Как вам кажется, чем всё это закончится?
— Я не знаю. Понимаете, если бы мы с вами разговаривали в парадигме прозрачного правосудия, то я бы сказала, что дело будет возвращено на доследование, будет изменена статья, и все пойдет по-другому. Но это если следователи захотят разобраться по-настоящему. Только у нас правосудие совсем другое… Когда ты ходишь на суды, то видишь из раза в раз, что адвокаты, обвиняемые стараются что-то доказать, то есть действуют в режиме диалога. А следователи и прокурор всегда говорят одно и то же, у них одни и те же аргументы. Они даже не вступают в разговор, будто больше никого и ничего не слышат. А потом приходит судья и тоже говорит все как под копирку. Поэтому прогнозировать, что будет, практически невозможно.
