Мысль обречена?
Парадоксальный Стивен Хокинг высказывает кощунственное для устоявшихся в земных параметрах аксиом ниспровержение: жизнь может продолжиться и восторжествовать вне разума, без разума, в тех и таких формах, которым соображение не присуще и не нужно. Он замечает: интеллект — тупиковое ответвление от столбовой дороги бытия.
В первый миг, прочитав это, испытываешь шок. Как же так? Выходит, напрасны жертвы, усилия, устремления — в русле усовершенствования тупого неповоротливого времяизживания, выходит, не мысль (как мы привыкли думать, а думать-то и не нужно!) движет, превалирует, главенствует, повелевает, а биологическая жвачка, знать не желающая высоких порывов. Мысль обречена?
Для чего тогда подвиги Галилея и Джордано Бруно, всплески Возрождения, победы над инквизицией и фашизмом, полеты в космос? Неужели (трезво глядя истине в глаза) подвижникам придется подвинуться на задворки и признать поражение, и отказаться от борьбы с мракобесием, пытающимся (всегда пытавшимся) поглотить иерархию моральных ценностей, которую человечество выстраивало веками?
Они, эти ценности, — блеф и ни к чему? Пойдут (рано или поздно или уже идут) прахом? Восторжествуют амебы?
Выходит, тело важнее интеллекта, оболочка существеннее (да так ли это или так оно и есть?) содержимого?
Но ведь и верно: душе не осуществиться без послушного ее велениям футляра.
Зато становятся поняты причины «сопротивления человеческого материала» любым попыткам облагораживания, окультуривания разоживотнивания. Нет ничего (в этом случае) удивительного в том, с какими огромнейшими усилиями продирается очищенная от плотских примесей истина к не желающим с ней знаться людям.
Плоть и дух
Не может не смущать пренебрежительное, презрительное, издевательское даже отношение Господа (или природы) к сотворенной Им (ею) человеческой плоти. Миллионы сгнивших заживо в голодоморах и концлагерях, сожженных на кострах инквизиции, изуродованных, с отсеченными руками и ногами, инвалидов… Изящнейший, легкокрылый Пушкин принял смерть с развороченным пулей брюхом… Умнейший Грибоедов был искрошен так, что тело опознали лишь по шраму на кисти… Тончайшие Есенин и Цветаева полезли в отвратительную петлю… Означает ли это, что столь жестоким, варварским (используя человеческие категории и терминологию) способом нам дают понять: не цепляйтесь, не ублажайте, не дорожите костюмчиком, в который облечена гораздо большая ценность. Намекают: то, что происходит с телом, и то, что творит тело, — не имеет значения. Земная, материальная субстанция — ненастояща.
Приметы и проявления некоей высшей силы, управляющей земными процессами, видим наглядно — и в мелочах, касающихся каждого, и в глобальных процессах — смене общественно-политических режимов и формаций (в отдельных случаях она действует приторможивающе, а где-то — опережающе). Нельзя не обратить внимание: этой Силе безразличны плотские, вещные подробности, которые фетишизируются людьми. Ее, эту Силу, не трогают беды бренного свойства — будь то трагедии расставания детей и родителей или массовые казни (например, холокост). Эти жертвы в Верховной Табели о Рангах, похоже, не значат ничего.
Но бесплотная ценность — что представляла бы собой, значила бы? — без воплощающего ее порывы тела? И почему бытует мнение: внешнее — суть проявление внутреннего: «глаза — зеркало души» и т.д.?
…В «Лужниках», на Малой спортивной арене, я мальчишкой, затаив дыхание, смотрел «Гусарскую балладу» — завораживающе красивый по тем временам блокбастер. Прелесть сообщали фильму актеры, среди бесспорных звезд блистала Татьяна Шмыга. Я буквально пожирал ее уже вполне мужским взглядом. Она представлялась мне идеалом красоты. Да так и было: точеная фигура, страстное лицо, глубокий грудной голос… Предположить не мог: впереди расстилается жизнь, в которой встречу не менее восхитительных женщин. Но не мог я предположить и другое: спустя годы, в Боткинской больнице, в соседней палате, увижу молодящуюся прекрасную старуху, облик которой заставит взглянуть на нее внимательнее. С ужасом я осознал: это она, волшебница, кудесница, певунья из «Гусарской баллады» — со страдающей гримасой выпрашивающая у медсестры болеутоляющие таблетки…
Иконописная Маргарита Терехова — муза Тарковского — превратилась в чистый лист беспамятства — хотя вдохновляла поклонников и творцов не только внешним совершенством, но и заоблачным интеллектом.
Может, таков и есть глубинный Высший замысел: превратить взрослого умудренного человека в беспамятного ребенка, вернуть его к первозданности?
А Николай Гоголь — если бы не унаследовал от матери и отца психическую неуравновешенность, разве сумел бы создать богатейшую галерею неувядаемых образов? Удивительный диапазон фантазии: от возвеличивания себя до могущественного Зевса (после общения с царем) — до полной униженности и проживания и приживания на содержании благодетелей (не считавших писателя ровней себе и прочим вельможам). Вот и получились в творческом преломлении: Тарас Бульба и Акакий Акакиевич….
Сумасшедшие слышат голоса, которые призывают что-то сделать, куда-то пойти, что-то совершить. А писатель (ладно, мастер кисти и резца, работающий над воплощением наглядных форм) слышит и видит несуществующих персонажей, словесно списывает, обрисовывает их не только с натуры, но из своего (своего или навеянного?) воображения, да столь убедительно, что вот уж действительно воплощаются и вступают в жизнь наравне с вещественно-реальными людьми — на правах куда более полноценных и гораздо более важных, чем бренные человеческие особи-знамения.
Каждому случалось впадать в состояние, когда себе не принадлежишь. Но кому в такие моменты принадлежишь, вот о чем надобно спросить. Принципиальным представляется выяснить: одержимость — внутри человека или вне его тела и души?
В пользу первого соображения говорит эпилепсия Достоевского и помешательство Врубеля. В пользу второго — созданные ими тексты и полотна, в которых ощутимо некое нечеловеческое и надчеловеческое начало.
Тираны и гении
Сталин, согласно поставленному Бехтеревым диагнозу, был параноик. Вряд ли можно считать адекватной усредненностью поступки Нерона и Калигулы, Наполеона и Ивана Грозного.
А в какой связи находятся кровавые тираны и гении гармонии?
Они и сами не догадывались, в сколь сложные взаимоотношения вовлечены: каждый играл свою роль, упрочивая не только собственную славу и выбранный (или присвоенный свыше) образ и облик, но и сообщая бессмертие, вовлеченность в общий рисунок мнимым антиподам. Потому что любое противостояние богов на Олимпе — мнимое противостояние и служит их величию, работает на персонажей пьесы, которую боги играют для собственного удовольствия и для зрителей — вытканную дружным соучастием…
Мандельштам ругал Сталина, а Сталин уничтожил Мандельштама. Ахматова презирала Жданова, а он — ее, Пастернак лишь казался антиподом Хрущева, а на деле был одной из его марионеточных ипостасей и амплуа, так же как Хрущев — персонажем фантазий Пастернака.
* * *
И все же воздадим причитающееся рыцарям-одиночкам, отстаивающим неоспоримые очевидности: пусть не хотим знать, что Земля круглая, что она вращается, что невозможно добыть алхимическими ухищрениями золото из сплава свинца и меди! И будем до последнего сопротивляться здравому смыслу и сжигать еретиков на кострах — потому что нам-то какая выгода от их дерзких, революционных, подрывающих крепкие устои прозрений, открытий и откровений? Мы и на плоской неподвижной планете неплохо существовали и не ощущали дискомфорт и ущербность, нехватку знаний, нам ни к чему лишняя засоряющая мозги дребедень… Пропади они пропадом, Галилеи, Джордано Бруно и Коперники!
А все-таки они, эти чудаки, кое-что сделали для человечества.
