Теперь они убывают, а он растёт. Его преподаёт важная профессура на университетских кафедрах, о нём с почтением говорит и показывает госТВ, его стихи чуть не поголовно читают барышни, поступая в театральный.
Как это получается, что государственная травля постепенно, но постоянно превращается в государственное признание?
«Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда» — эти классические знаменитые строки Ахматовой стоило бы (с печалью) поправить: когда б вы знали, из какого горя… Безусловно, невзгоды и преследования работают на поэта. У Ахматовой муж расстрелян, сын в ГУЛаге — вот на каком «материале» созданы её лучшие произведения.
…Бродскому досталась Нобелевская — но это просто орден. Существуй Нобелевская премия во времена Пушкина, ему бы не дали, другие были популярнее.
Бунину дали за прозу, Пастернаку дали, но не за стихи, а за слабый роман; и тут тоже есть справедливость: ибо за стихи следовало бы дать Маяковскому и, быть может, Цветаевой.
Куда ни глянь — видно, как государственная несправедливость превращается в историческую справедливость. У Высоцкого при жизни не было ни одного афишного концерта, а теперь в его честь набивается Дворец съездов, и там все звёзды эстрады пытаются «спеть Высоцкого» — и не могут даже близко достичь той силы, что у него. А у него-то хриплая магнитофонная плёнка, а у них невероятные микрофоны, сумасшедшая акустика, оркестры.
Бродский растёт, а современные ему политики убывают, и началось не сегодня, и Нобелевская ни при чём.
Он, так случилось (может быть, стоит сказать: слава Богу, что так случилось), похоронен не в России и не в США, а в Венеции — не придерёшься.
Этот безупречный классик не раз писал матерные стихи, ибо мат для русского поэта — один из базовых инструментов. И ничего, что Ленинград — культурная столица России; Пушкин тоже был питерский, да ещё дворянин, да вдобавок лицеист. А сколько безупречного и весёлого мата в его стихах (не предназначавшихся тогда к печати).
Пример Пушкина нагляден: лучшие вещи, шедевры он написал в ссылке, а потом — в Болдине, в холерном карантине.
Бродский политически был никто — он очень успешно сторонился и властей, и оппозиции. Но у политиков были основания его не любить. И не только у наших.
При всём своём политическом равнодушии он иногда писал такое, что страшно читать и трудно цитировать. Например, стихотворение 1991 года «На независимость Украины», а лучше бы назвал «На развал СССР».
Прощевайте, хохлы! Пожили вместе — хватит.
Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
кожаными углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба,
нам, подавись мы жмыхом и колобом, не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
Если бы он был похоронен на Украине, то, когда его эти стихи стали бы известны, поэта вырыли бы из чернозёма, сожгли и пеплом выстрелили из пушки в сторону Москвы.
В Америке от нечего делать он иногда писал эссе. Теперь это, безусловно, золотой фонд философской литературы. В 1980-м он, например, написал «О тирании». Сейчас, спустя сорок лет, невозможно читать это без смеха. За неимением места мы процитируем только начало и конец этого поэтического сочинения:
Болезнь и смерть — вот, пожалуй, и все, что есть общего у тирана с его подданными. Уже в этом смысле народу выгодно, чтобы правил старик. Не то чтобы мысль о неизбежности смерти обязательно просвещала и смягчала нрав, но время, затраченное тираном на размышления о собственном, скажем, обмене веществ, есть время, отнятое от дел государственных.
У тирана время, отведенное на размышления о душе, используется для расчетов, как бы сохранить статус кво. Потому что человек в его положении не видит различий между настоящим, историей и вечностью — госпропаганда сплавила их воедино, потому что так удобнее и самому тирану, и населению. Он держится за власть, как другие люди преклонного возраста за свои пенсии и сбережения.
Благодаря характеру его работы, никто не знал, что он думает на самом деле. Вполне возможно, что он и сам не знал, что он на самом деле думает. Это могло бы стать хорошей для него эпитафией, не будь анекдота, который финны рассказывают о завещании их пожизненного президента Урхо Кекконена. Оно начинается словами: «Если я умру…»
Теперь никто не помнит, кто такой был этот Урхо Кекконен (который, конечно, помер, пробыв президентом 26 лет), но это также не имеет значения, как не имеют значения имена императоров в трудах Плутарха — мы же изучаем не биографии, а уроки истории.
Сейчас, конечно, все без конца цитируют стихотворение «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку», но это не Бродский пристроился к истории, а она к нему. С великими поэтами только так и бывает.
