Где-то, слава Богу, пожар!
Мой любимый город надкусанного желтого яблока стал эпицентром эпицентра глобальной беды. Обнулен, обезлюден, вымер, как после ядерной катастрофы - прекрасен, как никогда при жизни. Сбылось древнее проклятие, данное другому моему городу, городу моего детства, юности, любви, обиды, унижения, реванша: месту сему быть пусту. Пустота идет Нью-Йорку, как буря океану, как наводнение Петербургу, как траур Электре. Я узнаю и не узнаю этот город, знакомый до слез, хоть опять-таки это сказано про Питер, а пишу из Нью-Йорка. У них один образец, на который они равнялись: Петр стырил идею своей будущей столицы из Голландии, а прежнее название моего теперешнего местопребывания – Нью-Амстердам.
Для кого теперь меняют свои цвета светофоры? Разве что для диких зверей, которые безбоязненно бродят по улицам города-фантома взамен исчезнувших людей и машин. Ground Zero? Возвращение в природу? Рукотворное в нерукотворное? Natura naturans? Natura naturata? Великий город впал в зимнюю спячку в эту нескончаемую, бесконечную, вечную весну.
Весна в этом году поздняя, холодная, дождливая, незаметная и затяжная, и только высланный вперед ее гонец триколор – нарцисс, гиацинт и тюльпан – обозначил своим цветом ее запоздалое пришествие. Плодово-ягодные, на которые у меня при вчерашней докоронной жизни была аллергия, не в счет - яблони, груши, слива, персик цветут сами по себе, не будучи знаковыми деревьями. Сакура? Китчевый символ для нашей провинциально-бюрократической столицы, с которой наш мегаполис вступил в смертельный поединок из-за средств к выживанию, включая медицинские, в коронавирусный холокост. Поначалу на весь Нью-Йорк распустилась одна единственная сирень – белая. Зато безнадежно запаздывали акация, глициния, жимолость.
Надежда на наше жаркое знойное влажное невыносимое лето, что корона ностра отступит перед пеклом, не оправдалась, и ньюйоркцы продолжают сидеть взаперти, вслушиваясь в непривычные звуки - кулдыканью диких индюков, блеянью блудливых коз, хрюканью клыкастых кабанов, лисьему лаю и прочему звериному ору, прерываемому однозвучными сиренами проносящихся скорых. И только однажды мне в утешение промчалась пожарная – где-то, слава Богу, пожар. Лани становятся на цыпочки и обкусывают с деревьев зеленую листву, по деревьям, как обезьяны, шастают ракуны, змеятся змеи по асфальту, бесстыже спаривается парочка скунсов, в соседний двор залез неведомо откуда взявшийся аллигатор, в работающем незнамо для кого фонтане плещется бегемот, а перед кем распустил свой шикарный хвост павлин? Пока не дошло - лично передо мной. Приняв за самку? На этот раз я остался верен Лене Клепиковой.
Все эти фантасмагорные апокалиптические картины я вижу широко закрытыми глазами во время моих рутинных вылазок в Некрополь, когда я ежедневно покидаю свое убежище и на ватных ногах выхожу на улицу в нарушение указаний о карантинном локдауне. Но я - то самое исключение, которое доказывает правило: призраку самое место и самый час в призрачном вымышленном умышленном городе, мертвяку вседозволено покинуть свою могилу и невидимкой разгуливать по кладбищу на месте мировой столицы.
Золотой век
Я живу в Куинсе. В нескольких милях от меня самый трупный микрорайон, по роковому совпадению официально именуемый Корона - рекордсмен по числу коронных заболеваний и жертв. Тому есть причины: скученность населения, по преимуществу афроамериканцы, латинос и нелегалы-эмигре, а среди них по статистике клятый этот вирус гуляет и косит в два раз раза больше, чем среди белых ньюйоркцев, где проживаю я. Но все так близко, рядышком, в тесном переплетении, как параллельные линии в неэвклидовом пространстве, какая там дистанция, когда никто из нас не застрахован!
Потенциальная жертва, я еще и очевидец, соглядатай, вуайерист, кибуцер, хроникер – поневоле летописец в услуге коронавирусной эры. Нестор «временных лет», которые неизвестно, как долго затянутся – недели, месяцы, годы? Ковид-19 застал меня в разгар работы над моей лебединой песней песней – книгой о русском Нью-Йорке под полисемичным названием «Диагноз», которая, независимо от автора, стала пропитываться коронавирусом, переформатируясь семантически, сюжетно, метафорически.
Находясь в самом средоточии циклона, сужу о его неизбежных художественных эффектах и аффектах не только субъективно и не только меркантильно, конъюнктурно, хотя для меня это кормовая база и источник вдохновения. Ко мне является обнаженная Муза – голая девица, но в наморднике и перчатках. Слегка покашливает – не начальные ли это знаки злосчастного вируса? Дистопия из антиутопии превратилась в самую что ни на есть реальность.
Сомневаюсь, что Корона ограничится 20-м годом текущего столетия, уйдет бесследно и жизнь возвратится на круги своя как ни в чем не бывало. Хотя, конечно, могу только позавидовать оптимизму имяреков, которые игнорируют непосредственные и долгосрочные последствия переживаемой (а не пережитой!) общечеловеческой трагедии: блажен, кто верует, нас возвышающий обман и прочие цитаты на случай.
Это ж надо так испоганить наше настоящее, чтобы мы возжелали будущее, клонируемое с нашего прошлого. Не знаю, что нас ждет впереди, а позади – золотой век. Что бы в прошлом не было плохого, настоящее хуже прошлого, а в будущем предсказуема только непредсказуемость. Только у нас в Нью-Йорке? Читаю моего любимого московского поэта Евгения Лесина, который держит руку на пульсе времени:
А в остальном ни мира, ни войны,
И нету сил надеяться и злиться.
Тоскует карантинная столица,
И видит перестроечные сны.
Добрые самаритяне
Думаю не о медицинских и даже не об экономических или политических следах в будущее, но об историческом значении этого катаклизма на обозримое будущее – не только в тесных пределах нашей жизни, но и на несколько поколений вперед. Речь о всей нашей земной цивилизации, культуру включая.
Есть ли свет, хотя бы просвет в конце этого бесконечного туннеля?
Что внушает некоторую надежду, так это трогательные знаки нового человеческого сообщества, основанного на сопереживании и сочувствии к ближнему. Опять-таки сужу по моему любимому городу – ну да, «New York, New York», как в той великой песне Франка Синатры. Тот самый Нью-Йорк, от которого отмежевывались многие мои нынешние сограждане: «Нью-Йорк – не Америка! Америка – не Нью-Йорк». Но вот пришла общая напасть, Нью-Йорку хуже всего, и вся страна повернулась к нелюбимому городу. Со всей Америки съезжаются к нам медсестры – очереди провинциалок в масках к ньюйоркским больницам, над девушками возвышаются медбратья. В Центральном парке неведомая мне христианская группа «Samaritan's Purse» («Кошелек Доброго Самаритянина») поставила палатки с койками, чтобы известная городская больница Mount Sinai направляла туда избыток больных. Помощь не понадобилась, но порыв был – и какой! А кто те анонимные самаритяне-волонтеры, кто оставляет у дверей пожилых ньюйоркцев пластиковые мешки с завтраками, ланчами и замороженными обедами?
Чудесные ростки новой человеческой солидарности. Надеюсь, они выживут и прорастут, когда Корона, наконец, отступит.
Vita nuova!
А пока что моя литературная задача не из легких – все равно, что описать пулю в полете и пройти стремглав меж струй, не промокнув до нитки. Паче в самом эпицентре коронного цунами. Риски смертельные: где гарантия, что моя жизненная колея не прервется на полуслове? Успею ли я поставить последнюю точку в этой моей последней книге in extremis? Если не я, то больше сочинить ее некому.
Умереть, но натуральной смертью, а не от коронавируса.
Владимир Соловьев, Нью-Йорк май 2020 года
