«Становление Блока как поэта было самоубийственным»

Любовь и предчувствия «трагического тенора эпохи»

28 ноября исполняется 140 лет Александру Блоку – великому поэту, первому корифею Серебряного века. «Трагический тенор эпохи», «лунный друг», «птица в руке» – как только его не называли великие современницы. Всякий раз обращаясь к его стихам, тяжёлой и сложной судьбе, чувствуешь нечто щемящее и невероятно хрупкое. Автор книги о Блоке в серии ЖЗЛ, профессор МГУ Владимир Новиков рассказал о возлюбленных Блока, его отношениях с Ахматовой, восприятии войны, революции и преемственности с Пушкиным.

Любовь и предчувствия «трагического тенора эпохи»

- Вы как-то сказали: «Блок прошел через всю мою жизнь, и мне кажется, что я с ним лично был знаком». Откуда такая любовь к поэту?

- Когда я учился на филологическом факультете МГУ в конце 1960-х годов, самым легендарным лектором был Сергей Михайлович Бонди. Он рассказал, как в 1913-м Блок позвал его вместе с братом, художником Юрием Бонди, к себе домой на читку пьесы «Роза и крест». Блок прочёл пьесу, а потом подошёл к братьям Бонди и по-доброму спросил: «Ну, молодые люди, поняли смысл пьесы?». Они оробели, боясь высказывать автору свою интерпретацию. Блок ответил сам: «А смысл в том, что мальчик красивый лучше туманных и страшных снов». Конечно, он сказал это иронически. Бонди оторопели, думая, что смысл совершенно в другом. После этого рассказа Сергея Михайловича я буквально влетел в форточку дома на Офицерской улице, где жил Блок и где сейчас его музей, словно намереваясь сказать поэту: «Да нет же, Александр Александрович, я с вами поспорю! Смысл в том, что “сердцу закон непреложный – Радость-Страданье одно”». С этого начался мой настоящий роман с Блоком. Потом, уже бывая дома у Сергея Михайловича, я слышал его доверительные рассказы об интимной жизни Блока и был поражён.

- Что вас больше всего впечатлило?

- Любовная жизнь Блока интересна не с житейской точки зрения, а тем, какой в ней читается высший смысл. Размышляя об этом, я вспоминаю слова, которые Лев Толстой вложил в уста Анны Карениной: «Если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви». Блок не тиражировал любовные отношения. Уникален его союз с женой Любовью Дмитриевной. Я к ней отношусь с огромным уважением. Её мемуары «И быль и небылицы о Блоке и о себе», которыми возмущалась Ахматова, считаю прозаическим шедевром. Сама Любовь Дмитриевна говорила, что Блок не был «мужем» в общепринятом смысле слова. В отношения между Блоками не надо вникать с сексологической точки зрения. Это был духовный союз, притом без мистики. Хотя поначалу Блок вместе с Андреем Белым и Сергеем Соловьёвым играли в поклонение Любови Дмитриевне, но потом сами стали над этим посмеиваться. Она была конгениальна Блоку. Недаром он говорил: «У меня две женщины: Люба и все остальные».

- Среди «остальных» актриса Наталья Волохова и оперная певица Любовь Дельмас. Насколько сильные чувства испытывал к ним Блок?

- Натальей Волоховой вдохновлён сборник Блока «Снежная маска». В Блоке был и жар, и холод. Холод его взаимодействовал с холодом Волоховой. Уникальный случай, загадка, почему эти отношения всё-таки были. Отношения с Любовью Дельмас – ещё одна реальность. Это земная женщина, телесную привязанность к которой Блок не утратил, но разговор о высоких материях с ней вести было невозможно. Они расстались по-хорошему и поддерживали контакты до конца жизни Блока. Ещё одна женщина Блока, с которой мне довелось беседовать, – Евгения Фёдоровна Книпович. Потом она станет советской функционеркой, но в молодости была феноменальной девушкой. Она пришла к Блоку на следующий день после окончания им поэмы «Двенадцать». Блок как поэт уже замолчал и мог говорить о себе рефлективно. Её мемуарная книжка, которую она мне подарила, вышла в 1987 году, когда я ещё не думал, что буду писать книгу о Блоке. Там содержится совершенно уникальные высказывания, которые не каждый поймёт. Блок говорил ей, что можно честно относиться к жизни, как кадеты (конституционные демократы), но для искусства его нужно преодолевать, «надо обмануть себя, не обманывая. Иначе нельзя — это и есть фаустовский путь». Когда Книпович появилась с накрашенными губами и папироской в доме Блока, то его мать Александра Андреевна сначала решила, что это «новое Сашенькино дон-жуанство», а оказалось, что что-то более серьёзное. Блок, например, мог ей сказать: «Я человек среднего ума». Может быть, главное, что я открыл в процессе написания книги – что Блок был человек очень большого ума, но таланта было в нём ещё больше. Он к себе относился критически, что в этих отношениях и раскрылось.

- Блоку даже приписывали роман с Анной Ахматовой…

- Отношения Блока с Ахматовой – это интереснейший сюжет. Ахматова даже дала заголовок для будущих публикаций под названием «Как у меня не было романа с Блоком». Если называть вещи своими именами, и не могло быть. Ахматова пришла к Блоку в квартиру на Офицерской улице (там бывали и Клюев, и Есенин). Они разговаривали около часа, но когда домой вернулась Любовь Дмитриевна, Ахматова поспешила уйти. Позже она сама признавала, что Блок тогда был влюблён в Дельмас. Ахматовой он написал стихотворное послание:

«Красота страшна» — Вам скажут, —

Вы накинете лениво

Шаль испанскую на плечи,

Красный розан — в волосах.

Она ответила честным и психологичным стихотворением «Я пришла к поэту в гости». Блок не мог влюбиться в женщину-поэта. Он был сам, как истинно творческая натура, женственен и ревнив. Его привлекали жизненные женщины, а не поэтические. К Ахматовой он относился с уважением. В своей статье «Без божества, без вдохновенья», в которой Блок ругал акмеистов, для Ахматовой он сделал исключение. Не надо тут думать, что Ахматова хотела амурных отношений, а Блок на это не пошёл. Она сама была достаточно инфернальна, и её влюблённость ещё не гарантировала долговечности и прочности отношений. Однако мама Блока Александра Андреевна начала строить мифологию. Она очень сердилась на Любу, хотя их отношения для свекрови и невестки ещё были терпимы, и писала: «есть такая молодая поэтесса, Анна Ахматова, которая к нему протягивает руки и была бы готова его любить. Он от нее отвертывается, хотя она красивая и талантливая, но печальная». Но, в конце концов, мифотворчество – это тоже часть культуры.

- Какие ещё мифы существуют о Блоке?

- О его непробудном пьянстве. Например, абсолютный трезвенник Корней Иванович Чуковский шёл с сыном по Петербургу и показывал ему на шатающегося поэта Блока. А Георгий Иванов придумал, что у Блока на Офицерской улице в шкафу «вместо книг, стоят бутылки вина – «Нюи» елисеевского розлива», которыми он якобы вдохновлялся для творчества. Придите в музей Блока, посмотрите: где здесь, в этой аккуратной квартире, мог быть шкаф с вином?! Блок вообще никогда не пил дома. Для того чтобы покутить, он садился на извозчика и ехал куда-нибудь в Озерки. Туда же он привозил своего друга, писателя Евгения Иванова, чтобы тот нашел «истину в вине». У Блока было гедонистическое отношение к алкоголю, то есть он получал от него удовольствие и в патологическую зависимость не впадал. Кстати, Блок со своей склонностью к педантизму никогда не забывал забирать счёт из ресторана, что уж точно не будет делать горький пьяница. Блок не был такой уж богемной личностью и сложным человеком в общении. Если ему кто-то не нравился, как Гумилёв, он просто не вступал с ним в контакт. При разговорах с людьми Блок никогда не актёрствовал и не самоутверждался, не называл себя великим поэтом, как это делал Маяковский. Блок был удивительно прост, не произносил больших монологов. Если ему надо было выступить с речью, он писал её на бумаге и зачитывал. Во время общения с людьми он больше слушал и реагировал короткими репликами, всегда чётко нацеленными на собеседника. Люди перед ним раскрывались, а он к самораскрытию в общении не стремился – на то есть стихи.

- В письме к Андрею Белому Блок назвал свои стихи «трилогией вочеловечения». А как бы вы определили поэтическую философию Блока?

- Часто говорят, что поэзия Блока вышла из философии Владимира Соловьёва. Хотя с ним он виделся лишь однажды, и то мельком. У Блока было три учителя: Соловьёв, Валерий Брюсов и Зинаида Гиппиус. От Соловьева – идея Вечной Женственности, Софии; от Брюсова – урбанизм; от Гиппиус – психологическая напряжённость. Все эти грани Блок соединил и в общем всех учителей победил, создав качественно новую поэтическую систему. Гении выходят за пределы своей школы в пространство, для которого нет точного термина. В то же время от каждой значительной эпохи остаётся вечный след. Конечно, последствия символизма велики. Символическая образность пребудет вечно. В этом векторе развивался Булат Окуджава, который в зрелые годы пришёл к символичности, и многие видят в нём перекличку с Блоком. В Блоке самом шла литературная эволюция. Юрий Тынянов в своей эпохальной статье «Промежуток» 1924 года утверждает, что блоковский период кончился, а сейчас ключевая фигура – ушедший из жизни, но вечно живой футурист Велимир Хлебников. Там звучат страшные слова: «Смерть Блока была слишком своевременной». Однако уже поэма «Двенадцать» сочетает символическую обобщённость с авангардной формой. Символизм не умер, а растворился в последующем развитии литературы. Тот же Андрей Белый говорил, что у символизма появился правый рукав – акмеизм и левый – футуризм.

- А, правда, что Блок готов был совершить самоубийство и даже приготовил предсмертную записку, если Любовь Дмитриевна ему откажет?

- Решительное объяснение с Любовью Дмитриевной Блок считал главным в своей жизни. Благодарность к ней, за то, что она не отвергла его, а соединилась с ним, он сохранил навсегда. Была игра, честная и нешуточная. Идея самоубийства в данном случае гиперболизирует пограничные состояния. В стихотворении «К Музе» 1912 года, открывающего цикл «Страшный мир», сказано:

Я не знаю, зачем на рассвете,

В час, когда уже не было сил,

Не погиб я, но лик твой заметил

И твоих утешений просил?

Становление Блока как поэта было самоубийственным. Игра на границе жизни и смерти – выживет он или нет. Любовь Дмитриевна Блока как поэта поняла. Его не все приняли сразу. Брюсов писал: «Он не поэт». Хотя именно он опубликовал потом подборку «Стихов о Прекрасной Даме», придумав этот заголовок. Блок спросил Любовь Дмитриевну, что она думает о его стихах. Она сказала, что он «поэт не меньше Фета». В 1901 году Блока это устроило, и ему предстоял рывок, чтобы от музыкального уровня Фета подняться к вершинам гениальности. С помощью Любови Дмитриевны он этот рывок совершил. Так что жизнь и поэзия здесь одно.

- Вообще жизнетворчество характерно для символистов. Не оно ли породило этот любовный треугольник между Блоком, Любовью Дмитриевной и Андреем Белым?

- Это драма, показывающая нераздельность и неслиянность жизни и искусства. Говоря по-современному, был предпринят уникальный эксперимент – можно ли от любовных отношений пойти к всечеловеческому единению. Возникла на какое-то время эта компания Блоков вместе с Андреем Белым и Сергеем Соловьёвым. Такие союзы как правило недолговечны. Моя гипотеза состоит в том, что Андрея Белого, а точнее Бориса Бугаева, привлекала не столько Любовь Дмитриевна не как женщина, сколько единство двух Блоков – мужчины и женщины. У меня есть такой окказионализм «междунамие», а в третьем лице – «междунимие», то есть третья реальность, которая возникает между двумя людьми. Пространство их отношений – это их междунимие. Был вопрос: может ли туда войти третий человек, чтобы возник, «союз трехсердый», перефразируя Пастернака, (у которого есть выражение «союз шестисердый»)? Таким образом должно возникнуть духовное единение трёх людей, а дальше и всего человечества. Но выяснилось, что жизнь более консервативна и не допускает, чтобы небо было больше земли. В конце концов между Любовью Дмитриевной и Белым возникли любовные отношения, степень которых разные биографы оценивают по-разному. Однако, когда они собрались ехать за границу, бросив Блока, Любови Дмитриевне стало просто скучно, и отношения с Белым сразу же утратили то высокое духовное измерение, которое у них было. В итоге союз Александра Александровича и Любови Дмитриевны оказался выше любых земных отношений. Это такая победа духовности, победа поэзии.

- Впрочем, дело чуть не дошло до дуэли…

- Два дуэльных повода возникали. В Блоке и Белом был момент театральщины. Оба они были дворяне, и вот эта дворянская дурь, уже неуместная в двадцатом веке, в них жила. Это была не пушкинская и не лермонтовская эпоха, но игра страстей столь же неподдельная. Они играли и тем самым самовыражались.

- Ещё одно испытание, которые пережили Блоки, связано с умершим ребёнком Любови Дмитриевны. Насколько это надломило их союз?

- Это был ребёнок от романа с актёром Константином Давидовским, который она великолепно описала в своих, к сожалению, неоконченных воспоминаниях. Само рождение ребёнка было случайным. Любовь Дмитриевна довольно откровенно пишет о том, что просто промедлила с возможностью прервать беременность, и пришлось рожать. Но Блок усыновил этого ребёнка духовно. Для него младенец приобрел символическое значение. Могло возникнуть какое-то единение между супругами, но ребёнок вскоре умер, и Блок написал беспощадные стихи:

Над младенцем, над блаженным,

Скорбеть я буду без Тебя.

Это уже совсем парадоксальная мысль. Ребёнок, который реально не является его ребёнком, больше принадлежит ему, чем Любови Дмитриевне. Сама жизнь создаёт такие отношения, которые ни у какого Чехова и Ибсена не описаны.

- А что двигало Блоком, когда он решился отправиться на Первую мировую войну?

- К войне у него было сложное отношение. Он в ней разочаровался и в дневниках отмечал её «невеликость». Ведь Первую мировую войну уже начинали называть великой. Блок не был таким азартным воином, как Гумилёв, а его уход на фронт – движение в сторону России. Куда шла Россия, туда шёл и Блок. Недаром он написал не стихи о войне, а «Стихи о России». Война – это состояние России, и Блок предчувствовал, что оно продлится долго. Блока влекло туда, где творится история. Блок стремился написать своего «Евгения Онегина» в «Возмездии». Считал количество строк, хотел по объёму догнать Пушкина, но поэма оказалась незаконченной, как незаконченной оказалась и история. Влечение к истории у больших поэтов – не умственное, это чувство, идущее из глубины натуры. Просто тянет туда.

- Известно, что Блок сначала принял революцию. На ваш взгляд, в этом принятии было больше мистического или социального?

- Мистический и символический характер для Блока в большей степени носила революция 1905 года. Октябрь 1917 для него уже был более реальным. Недаром Блок говорит не от себя, а даёт голос массе: «Революцьонный держите шаг! /Неугомонный не дремлет враг!». Здесь Блок уже эпический свидетель, летописец, для которого важнее увидеть реальность, чем её оценить. Но после «Двенадцати» и «Скифов», кроме стихотворения «Пушкинскому дому», практически ничего не написано. Блок начинает разочаровываться в революции. Это видно по его дневниковым записям, а после того ареста в 1919 году «за принадлежность к партии левых эсеров», когда Блок около двух суток провёл в тюрьме на Гороховой улице, позитивных высказываний о советской власти у него нет. Чуковский записал слова Блока в то время: «А может революции не было, может та, что была, не настоящая?» Новый взгляд Блока на революцию, возможно, предстал бы в цикле «Чёрный день», который он задумывал, но так и не сумел осуществить.

- Поэтому советское руководство не торопилось отпускать тяжело больного Блока за границу на лечение?

- Это, конечно, страшная история. Мы не имеем права гадать, спасло бы Блока это лечение в Финляндии или нет. Но одно из опасений правительства было то, что если его выпустить, то он сразу же начнёт в эмигрантских изданиях проклинать советскую власть. Авторитет у него большой, и это будет вредно. А поскольку для них нравственно то, что полезно для пролетариата, то сохранение жизни Блока сочли не таким важным делом. Нет основания говорить, что Советская власть убила Блока. Прямого расчёта на уничтожение Блока, судя по совокупности имеющихся документов не было, но не было и настоящей заботы о сохранении его жизни. Увы! Так же как Николай I не понимал в полной мере, насколько опасна дуэль Пушкина и Дантеса, так и для нового строя Блок не был настолько дорог, чтобы его беречь.

- Судьбы Пушкина и Блока часто сравнивают. Именно о Пушкине он произнёс свою последнюю пронзительную речь. В какой степени Блока можно считать преемником Пушкина?

- Речь Блока «О назначении поэта», посвящённая Пушкину – чрезвычайно светлая, внушающая надежду на жизнь. Её автобиографичность присутствует в формуле «Весёлое имя – Пушкин», потому что мы можем её перенести и говорить: «Весёлое имя – Блок», потому что у Блока так же много творческой весёлости и остроумия. Здесь важна сама перспектива, оптимистический настрой, вера в будущее поэзии. Пушкин говорил: «И славен буду я, доколь в подлунном мире/ Жив будет хоть один пиит». Есть у вас один пиит? Если нет, то всё, кончилась русская поэзия. Этот пиит явился в Блоке, и перспектива открыта. Пушкин, Блок, кто следующий?

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру