Необычный театр третий раз в Москве — и уже стал хедлайнером фестиваля. Три раза и три разных представления от “Зингаро” — от утонченно-эстетского на музыку Булеза до разухабисто-разносной под румынских цыган. “Баттута” — название, с которого и начинаются выступления уникального театра.
В черный четырехмачтовый шатер, раскинувшийся в Коломенском, входим почти в кромешной темноте. Волонтеры с фонариками и светящимися мобильниками, сами спотыкаясь, разводят зрителей по рядам. А в глаза бьет синий свет, аж жмуришься. Этот холодный свет купается в воде в прямом смысле слова — вода большим дождевым столпом льется на манеж сверху. И вокруг синего дождя стоят кони, чернотой своей сливающиеся с темнотой.
Вяловато начинает скрипка, ее поддерживают три других, к которым присоединяется виолончель. Черные лошади с белыми метками бредут по кругу. Хороши, роскошны, ухожены. И вдруг с противоположной стороны скрипок вжарили духовые — кларнет, тромбоны, трубы и один здоровый барабан. А на манеж выскочил черный конь с наездником, который за лапы держал гуся, улетающего в небо. Цыганская балканщина, или балканская цыганщина, понеслась.
А вместе с ней “Баттута” — самый яркий, сочный, ключом бьющий спектакль Бартабаса. Те, кто ожидал увидеть утонченное эстетство в работе с лошадьми, озадачены. В своем последнем спектакле Бартабас как будто отказался от микрохирургического скальпеля и резал жизнь по живому. И жизнь истекает не клюквенным соком, а пьянящим красным вином. Впрочем, это все образы, а в основе спектакля — конкретная цыганская свадьба со всеми национальными особенностями бродячего племени, когда-то перевернувшего жизнь аристократа Бартабаса.
Образный ряд “Баттуты” продуман Бартабасом с дотошностью и тонкостью его прежних работ. Вот первое явление невесты после пестрой кавалькады — белое платье и белая, в три метра, фата, на конце которой болтается белый же надувной шар с изображением белых гусей. Потом на фате будет много маленьких беленьких шариков, а затем — уже две фаты с изображением белого и черного гусей.
В этот раз у Бартабаса искусство больше демонстрируют не кони, а люди. Жокей в оранжевом костюме — дружок жениха, — стоя на крупе коня, раздевается, и в публику летят рубашка, галстук, брюки и часы. А в это время другой наездник выхватывает у зрителя-ротозея сумочку, и публика, как дети, верит в чистоту эксперимента, забыв про всяких подсадных. Даже артиста, переодетого в медведя, она поначалу принимает за натурального зверя. А зверь не дурак — залезает на лошадь, а дальше, совсем обнаглев, вступает в непристойные отношения с подружкой невесты, которая от него рожает маленького медвежонка.
Представление, рассчитанное на полтора часа по минутам, пролетает как пуля из цыганского ружья. С просвистом, с драйвом, точно поражая цель. В финале выезжает сам цыганский барон — Бартабас, в богатом костюме под зебру на маленьком ослике. Барон имеет обнаглевше-довольный вид, как будто взял банк. И, наконец, вылетает мужик на черном скакуне, он держит за ноги гуся, улетающего в небо.
