Олег Янковский: жизнь за “Царя”

— Потрясающе. Я не знал, что он так сказал. Олег Иванович был весел, мы строили планы на дальнейшую работу. Не было видно, что он тяжело болен. Он ел как обычно, мы даже немного иногда выпивали после съемок. К этой неожиданной, беспощадной болезни никто не был готов.

— У Олега Ивановича был особый дар перевоплощения. В этой роли и слов-то мало, он только молчит и смотрит. А ты чувствуешь, как в нем нарастает сила, крепнет дух правды. Ведь Христос — это поиск правды. В финале настолько понятна сила митрополита, его правота. Огромная, огромная роль.

— Только предварительный монтаж — без настоящей красоты изображения, без музыки, которая придала картине мощь. Жалко… Мы с ним мечтали, как он выйдет на сцену на Московском фестивале и мы вместе представим фильм.

— Это было внезапно и ужасно. Я метался, пытаясь переоформить билет в Москву, чтобы попасть на похороны. Не получилось…

— И правда — промысел. Мы чудом уловили уходящую зиму — снег таял, был конец февраля. Снег собирали по всему Суздалю, на “КамАЗах” свозили. 

— Четырнадцать миллионов. Это только кажется, что много. Когда начали шить костюмы, делать кольчуги, мечи ковать, увидели, как все по-настоящему дорого. Да и снимать в Суздале недешево. Расходы росли как снежный ком.

— Не могу сказать, что я известен там так же, как Тарантино, но ко мне хорошо относятся, это правда. Я был доволен последней поездкой туда: приветливо принимали, было много разных предложений по работе.

— Мне в Канны позвонил министр культуры Авдеев. Я недолго сопротивлялся.

— Один раз — в жюри конкурса дебютов “Золотая камера” в тех же Каннах. Управление жюри в какой-то степени тоже режиссура.

— Как ни странно, не видел ни одной, поэтому с особым интересом жду. Меня спрашивают, буду ли отдавать приоритет российским картинам. Конечно, я своим симпатизирую. Но думаю, что авторитет фестиваля поднимают беспристрастность и объективность жюри. Кино — штучный товар, и каждый фильм живет сам по себе. Это конкурс фильмов, а не государств.

— Такое же чувство было и на недавнем “Кинотавре” — ощущение кризиса, жизненного бессилия, отсутствия смысла. Просто жизнь такой стала, а кино только отражает это. В последнее время жизнь стала восприниматься как некое заболевание, а искусство описывает ее симптомы, не пытаясь найти лекарство.

— Это было чудо, двери, открытые в мир. Тогда люди еще не были так пресыщены и к любому культурному явлению относились с трепетом и восторгом.

— Меня — не очень. Всегда казалось, что это все далеко от нас. Когда я сам на каннском фестивале с “Такси-блюзом” в первый раз оказался в окружении этих звезд, было чувство нереальности. Но меня всегда больше интересовали фильмы, нежели люди, которые их создают. Произведение не равно своему создателю. Человек часто является проводником, резонатором. А так все люди — только люди, любят славу, деньги, все достаточно эгоистичны и несчастны. Не человеку удивляешься, а тому, как он снимает фильм, пишет книгу, играет роль. Прекрасно то, как он ловит высшие, божественные отражения в себя.

— Это правда. У нас был открытый дом, и вокруг моих родителей было много знаменитых людей. Виктор Некрасов, Элем Климов, Ролан Быков, Михаил Швейцер, Фазиль Искандер, Владимир Войнович — это все были близкие друзья нашего дома. К нам приезжали Астрид Линдгрен, Генрих Белль, которых мама переводила (Лилиана Лунгина, выдающийся литературный переводчик. — “МК”).

— Очень высокая, худая, абсолютная шведка, смешная, чудная. Мне было десять лет, и меня больше всего впечатлило, что она такая высокая. Мама тогда переводила ее “Малыша и Карлсона”. А отец ей помогал — у него был редкий драматургический дар на реплику, шутку. Он находил удачный русский эквивалент остроумным диалогам Линдгрен. У нее самый главный зарубежный успех — в России. Во Франции, например, она вообще неизвестна. Наверное, ее юмор там не смогли в переводах донести. Линдгрен была милым, неформальным человеком. Тогда вообще не было этого дурацкого понятия “гламур”, а глянец считался верхом пошлости. И мне, сохранившему понятия 70—80-х годов, надутые эстрадные певцы кажутся карикатурными.

— Это, прямо скажем, было глупостью с моей стороны. Отец писал сценарии — была такая известная пара Лунгин—Нусинов, которые написали “Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен!”, “Агонию”, много замечательных фильмов с Роланом Быковым, с Миттой. И всегда существовали проблемы с цензурой, которая была очень сильна. И была такая интеллигентская идея, что надо идти в науку, чтобы не жить в мире запрещений. Родители меня уговорили поступать на филфак МГУ, на структурную лингвистику. А у меня были способности к языкам и математике. Но в результате это оказалось дико скучным. Я учился в четверть силы, жил в дружбах, отношениях, в романах и в путешествиях.

— В детстве был оболтусом, меня неоднократно выгоняли из школы. И в университете имелись проблемы с дисциплиной. Мои родители были “подписанты” — подписывали письма в защиту Даниэля, Синявского и других диссидентов. И у меня тоже было какое-то чувство бунта, протеста, поэтому вступал в конфликт с любой дисциплиной. После университета пытался работать в социологическом институте, бесславно потрудился в “Литературной газете”. Потом поступил на Высшие сценарные курсы, писал вполсилы, довольно неудачно. Потом началась перестройка. И я как раз написал сценарий про себя и свое поколение — “Такси-блюз”. Он случайно попал во Францию, а через полгода мне оттуда позвонил продюсер, который дал немного денег. Фильм попал в Канны, что было из области чудес. Я стал популярен во Франции, мне там давали небольшие деньги на кино — так я снял “Луна-парк”, “Олигарха”, “Свадьбу”. Жил между Россией и Францией. Что-то ускользало от меня в той жизни, хотя я свободно говорил по-французски. Все же было чувство, что я упирался в какую-то стену… А потом понял, что можно и здесь делать кино. Для меня важным этапом стал фильм “Остров”. Иногда мне кажется, что он был только шагом к Ивану Грозному. “Остров” более поэтичный, душевный. Но “Царь”, по-моему, значительнее.

— Основа нашей власти заложена первым русским царем, Иваном Грозным, который, к несчастью, был сложной личностью, с патологической двойственностью — яркий и талантливый, но в то же время тиран, душегуб. Он наложил отпечаток: власть в России беспощадна, хочет заменять Бога на земле. Неслучайно у Грозного в нашем фильме такая духовная ревность к митрополиту Филиппу. Он хотел быть единственным богом на земле — второго быть не могло. Власть, которая требует невероятной любви, обожания; власть обидчивая, которая считает, что нет большего преступления, чем недостаток любви к ней. И в России это по-прежнему существует.

— Потому что они — боги. Если бы можно было ехать с нимбом, с сиянием, ехали бы с нимбом. Меня очень порадовало, как патриарх Кирилл говорил про Ивана Грозного в программе “Имя России”. Многие политики и деятели искусства просто жаждут Грозного. Им в голову не приходит, что они могут оказаться не палачами, а жертвами. А позиция патриарха — ничто не оправдывает кровь и жертвы — очень гуманная и христианская.

— У меня есть наметки, и осенью начну готовиться к новому фильму. Меня кроме работы в жизни ничто особо не интересует.

— Как-то не очень. А если отдыхаю, то в путешествиях. Или что-нибудь связанное с водой — дайвинг или просто поплавать.

— Надеюсь, это будет просто приятное время. В компании приятных людей смотреть фильмы. Я человек легкомысленный, заранее никогда не напрягаюсь.