Как известно, чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сначала купить что-нибудь ненужное. Покупать ненужное мне не слишком хотелось, поэтому за помощью я обратилась к человеку, у которого как раз есть корова, даже две, и куры, и сад с огородом, то есть то самое мелкое частное сельскохозяйственное производство, которое заставляет хозяина работать с пяти утра до поздней ночи, но обеспечивает неплохо.
Хозяйка этого крепкого деревенского хозяйства, которое некогда было практически у каждого российского жителя села, то бишь крестьянина, а сегодня стало пафосно называться «частная ферма», — человек, мыслящий широко. И поэтому ко мне, и главное — моему интересу ко всему живому в ее сараях и растущему на ее огороде, она относится благосклонно. Будь тетка Катерина активным пользователем Интернета, она бы, наверное, называла меня за глаза «креаклом» и «офисным планктоном», но фермерша даже телевизор не смотрит. «Придешь с огорода, включишь телек, под него тут же и заснешь от усталости, — так она ответила однажды на мой вопрос, является ли, по ее мнению, телевизор самым настоящим «зомби-ящиком», — что по нему говорили, и не вспомнишь потом». А раз модным жаргоном тетка Катерина не владеет, то зовет меня просто «городская», что в переводе с подтекста означает «никчемная», «инфантильная», а то и (добродушно) «вот дурная-то!».
Именно таким определением — дурная! — тетка среагировала на мою просьбу выделить мне что-то, выращенное на ее земле, для продажи незаконно, в мелкую розницу, без уплаты налога на прибыль государству с целью проведения эксперимента: получили ли российские фермеры послабление в реализации своей продукции в связи с ответными санкциями Западу, запрещающими ввоз некоторых видов продукции на территорию России.
— Если я начну лишнее выращивать, — снисходительно пояснила тетка Катерина, — то не земля на меня, а я на землю работать начну. Все, что производится на ферме, должно иметь своего покупателя раньше, чем выросло, иначе прогоришь. Так что лишние у меня только кошки, которых постоянно подкидывают, зная, что тут коровы, но их ты не продашь.
Но увидев мое искренне расстроенное лицо, хозяйка сжалилась:
— Ладно, собирай вон паданцы (яблоки, упавшие с яблони), я их, правда, тоже использую: и сушу, и на компоты обрезаю, а когда и скотине даю, но все равно все собрать не успею. Только учти — их ты тоже не продашь, намаешься только, — «утешила» она меня.
Вооружившись мешком, я начала подбирать с земли яблоки. Работа эта оказалась не из простых: в ладони больше трех яблок не умещалось, поэтому наклоны приходилось совершать каждые десять секунд, при этом нижние ветки дерева хватали меня за волосы и одежду. «Собирай, собирай, слава богу, не фитнес! — рассмеялась тетка Катерина, заглянув через некоторое время посмотреть, как идут у меня дела, — в городе ты за каждый поклон тренеру платишь, а здесь с каждым рубль с земли подбираешь. Тем-то город от деревни и отличается», — закончила она свою доморощенную философию.
Насыпав полмешка яблок, я поняла, что больше до места реализации просто не дотащу. Облегчить ношу — означало провалить эксперимент, потому что продажа двух килограммов товара — это не торговля; увеличить ее — надорваться. Я с немалым сочувствием припомнила бабуль, что каждый вечер стояли с ящиками и мешками у метро: как в их годы удавалось дотащить такой груз до места торговли — для меня оставалось загадкой. Доперев с горем пополам — неблизкий путь до электрички, тряска в вагоне, проход с мешком через турникеты, все по-честному, никаких такси — до импровизированной торговой точки, я мысленно подсчитала вложенные в товар деньги. Это были всего лишь стоимость железнодорожного билета, безмена и кучи пакетов, которые я купила, чтобы развешивать яблоки. Всего около 400 рублей. Исходя из этой суммы, я начала рассчитывать стоимость килограмма яблок. Примерно в мешке, по моим оценкам, находилось порядка 20 килограммов, себестоимость их, таким образом, равнялась 20 рублей за килограмм, продавать дешевле тридцати мне резона не было, по сорок же рублей не было надежды на продажу, так как паданцы выглядели не очень. Не так, как глянцевые, наливные яблоки западных производителей, к которым за долгие годы привык глаз российского покупателя. И хотя лично у меня внешний вид этих яблок упорно вызывал в памяти «Кушай яблочко, мой свет, — благодарствуй за обед» и тем самым убивал весь аппетит, то у тех, кто к Пушкину с его мертвой царевной равнодушен, предвзятого отношения к этим фруктам не было. Зато был стереотип, как яблоко должно выглядеть.
«Куда пристраиваешься? — отнюдь не ласковым, хотя и стройным гулом встретили меня те торговки, которые уже давно облюбовали эту точку, и даже было пнули несколько раз ногой мой мешок. «Вот из-за таких, как вы, в Латвии молоко на улицы выливают!» — гаркнула я, чем поставила своих будущих товарок в немалый тупик. «В конец очереди иди!» — наконец буркнули они, тем самым принимая меня в свои ряды.
Самый конец длинного ряда торговок, был, конечно, местом для торговли не бойким. Поток человеческих тел, который выплескивался из перехода метро, достигая меня, уже оказывался вовсю груженным пакетами, и посему я долго оставалась не у дел. Но — о, чудо! — когда я уже совсем ощущала себя польским производителем, оставшимся один на один со своим урожаем, возле меня наконец затормозил мужик.
— Сколько? Тридцать? А что битые такие? — спросил он хмуро.
— Тридцать, потому и битые, — вздохнула я, — а битые, потому что упали и ударились.
Мужик немного подумал и ничего не купил. Ушел. Но потом вернулся. Взял одно яблоко «попробовать», смачно надкусил и снова ушел. «Вот гад! — подумала я, — а то для тебя я их из Подмосковья на своем горбу тащила!»
Описывать мою торговлю — занятие слишком однообразное. Простояв с час, я с большей или меньшей удачливостью сбагрила прохожим килограммов шесть яблок. Для рекламы неприглядного на вид товара я использовала два критерия: низкую цену, что и правда было актуально, хотя я никогда не думала, что разница в двадцать рублей при покупке так важна для москвичей, и, как ни странно, видя именно эту самую «ушибленность» — что фрукт подбит, — люди сразу верили, что привезли его из Подмосковья. Больше всего меня смущало, что яблоки были где надклюнуты воронами, где испробованы червяками, ведь не каждый согласится доедать за братьями меньшими. Но, как оказалось, именно червоточинка и отметка птичьих клювов оказалась некоей гарантией качества. «Птица и червь плохого есть не будут», — замечали многие покупатели.
Но, несмотря на некие очень условные плюсы моего товара, торговля шла вяло. Если бы я действительно пыталась заработать продажей этих яблок на жизнь, шансов на трехразовое питание у меня не было бы точно. А стихийный рынок между тем жил своей жизнью. Рядом со мной торговала бабуля, которую я хорошо знала, потому что сама в иные дни постоянно покупала у нее и картошку, и морковь, и свеклу. Она меня, конечно же, не помнила — мало ли покупателей снуют мимо каждый день. Бабуля приезжала из Тамбова, все, что она продавала, было натуральное, со своей земли, у нее имелась даже справка из колхоза, подтверждающая, что весь товар выращен на местной земле. Бабуле было уже под восемьдесят, у нее, как однажды рассказала она мне в процессе купли-продажи, есть дочь, зять, две внучки и правнучка. Зять закидывает ее сюда на машине на неделю, живет бабуля на стоянке, там же хранит товар. Рассказывала мне она, и как ее обманывали со сдачей с пяти тысяч, и как подсовывали фальшивые деньги, и как воровали ящики, на которых удобно раскладывать товар, и как продукцию надо сторожить, чтобы ночью не утащили. Она, например, спит на своих мешках, чтобы найти их утром в сохранности. Но все-таки самое страшное, по ее словам, это когда приезжает полиция. Бабуля поведала мне, как однажды летом полицейские на машине раздавили весь товар у стихийных торговок. «Молоко разлили, яйца в кашу... — рассказывала бабуля. — У соседки весь хрусталь разбили на 7 тысяч! А у другой всю клубнику раздавили. Меня саму чудом машиной не зацепили, я просто сбоку оказалась. Хотя я вообще не торговала, шла и коляску тащила за собой. Так все равно машиной наехали», — со слезами рассказывала мне торговка. Почему старая женщина не бросает свое занятие, можно не спрашивать, понятно, что не от хорошей жизни. «Я инсульт перенесла, — даже не жалуется, а просто рассказывает она, — три месяца лежала в больнице, работаю себе на лекарства. Двоих сыновей в один год похоронила, так-то они мне, конечно, помогли бы... А теперь дочь только у меня... Нет, я в семье живу, все хорошо. Дочь, зять. Они говорят: «Не работай!» А где не работать? У них кредиты, внучки учатся, у младшей ребенок, а ее муж в армии... Кто поможет? Разве я наживы ради?» Другой мой сосед по торговой точке — тихий местный алкоголик. Живет у сожительницы-алкоголички. Весь двор иногда наблюдает, как он, заботливо обнимая, ведет ее к магазину, уговаривая по пути: «Потерпи, сейчас водички минеральной купим, тебе полегче будет». Периодически она его выгоняет, и тогда алкаш спит в подъезде между этажами. Сейчас он рядом со мной по найму за малый процент торгует дынями-торпедами, штука — сто рублей, ему — десять. Старательно торгует, дамам говорит комплименты, мужикам заискивающе улыбается, зарабатывает себе и сожительнице на жизнь.
— Едут, едут! — этот крик, внезапно полетевший над рядами торговок, нес в себе возбуждение и необходимость в активных действиях. Было понятно, что из-за поворота не следует ожидать тройку разукрашенных бубенцами лошадей или свадебный кортеж. Люди начали мгновенно сворачивать торговлю, лихорадочно сбрасывать товар в сумки и ящики на колесиках и разбегаться в стороны. В какие-то считаные минуты от торговли практически не осталось и следа. Лишь уж совсем древние бабули-торговки не уложились в армейское время для сборов, да я, потому что, собственно, и не старалась.
— Так, убираем все, быстро! — пошли по рядам люди в форме. Бабули суетились, награждая полицейских самыми ласкательными именами из всех возможных: и сынок, и касатик. «Сынки» и «касатики», молодые парни, выглядели сурово, говорили холодно и властно, но товар не отнимали, не портили и на бабуль протоколов не составляли.
— Что стоишь? — подошли они и ко мне. — Чтоб духу твоего через секунду тут не было.
— Яблоки с дачи привезла, — пожала я плечами, — стою, мужа жду, чтоб до дома помог донести.
— А ну документы! — повысили голос стражи порядка.
— Вообще-то я не обязана ходить с паспортом, — дух противоречия никак не мог заткнуться, — ну если надо...
В паспорте действительно значилось, что живу я в доме через дорогу.
— Увидим, что торгуете, штраф от 2,5 до 5 тысяч рублей, — предупредили меня официально, и было понятно, что точно сдерут, так как стражей я мгновенно разозлила своим неповиновением.
Платить пять тысяч не хотелось, поэтому на том моя торговля и закончилась. Себестоимость продажей даже не выращенных, а халявных яблок я не покрыла, оставшись в убытке рублей на двести. И хорошо еще, что без штрафа.
Но моей целью было не заработать, а проверить, как введенные против Запада санкции поддерживают российских предпринимателей. Вывод оказался неутешительным. Быть может, крупных акул бизнеса санкции и поднимут наверх торговой пирамиды, но несчастные владельцы одной коровы, двух яблонь, парника с помидорами, десятка кустов хризантем, то есть самые обычные, рядовые люди как были вне закона о прибавочной стоимости, так и остались. А посему нет особой надежды, что санкции укрепят и поднимут мелкое сельскохозяйственное производство. Потому что мало произвести, главное-то — продать. И это каждый знает даже без изучения «Капитала» Маркса и Энгельса. Поэтому больше всего во введенных санкциях огорчает не отсутствие пармезана в магазинах, а опасение, что рычаги давления на Запад не станут одновременно теми механизмами, которые поднимут сельское хозяйство, что возможно сделать в России, лишь если вовлечь в него максимальное количество мелких предпринимателей. Проще говоря, создать заново класс крестьянства, которого сегодня — увы! — уже не существует в принципе.
