Знаменитый польский кинорежиссер Ежи Гоффман, хорошо известный у нас своими работами, почти никогда не снимал мелодрам. Сладеньким историям он предпочитал исторические полотна, как масштабную битву под Бородином бледным победам в деревне Гадюкино. В его эпическое сознание не могла вмонтироваться мысль, что его собственная история любви и есть самая настоящая мелодрама высококлассной пробы. Их первая встреча в конце пятидесятых не сулила ничего хорошего. — Берегись его, он кагэбэшник, — скажет тихо своей подруге Валентина, как только нахальный тип в модных джинсах отойдет от их столика. — Откуда ты знаешь, что он из ГБ? — Да ты послушай, как он говорит по-русски! Лучше, чем мы с тобой. Нет, от этого стукачка надо держаться подальше. Ни он, ни она не подозревали, что судьба, поводив каждого по закоулкам чужих жизней, соединит их на целых 38 лет. Под занавес наградит по-царски и отберет все. Пока же две киевлянки из СССР потягивают коктейль и обсуждают между собой, что в братской социалистической Польше не все, как в Союзе. И шмотки явно не с фабрики "Большевичка", и официанты не с постными рожами. А польский язык такой смешной — сплошные "пше" и "дже": "пше прошем, пани", "дзинкуе, пани..." А вот этот поляк с хорошим русским может испортить им весь так хорошо начавшийся заграничный отдых в Закопане. Польша с Болгарией — единственная разрешенная советским гражданам заграница. Они еще не знают, что через год, случайно столкнувшись у общих знакомых в Варшаве, они соединятся, кажется, навсегда. И он эффектно сделает ей предложение в самом неожиданном месте. Но об этом дальше. Итак, он: Ежи Гоффман — из семьи врачей. Детство провел в Сибири как член семьи переселенцев. После войны с родителями вернулся в Варшаву. Был замполитом в морском училище. Но выбрал путь кинематографиста. В 1955 году закончил режиссерский факультет единственного в мире киноинститута — ВГИКа. Прекрасно говорит по-русски. Она: Валентина Трахтенберг — дочь певицы Киевского оперного театра и аптекаря. Выросла за кулисами. Мечтала о карьере актрисы, но, рано осиротев, вынуждена была оставить занятия музыкой. Рано начала зарабатывать на жизнь. Вышла замуж за поляка, учившегося в Киеве на инженера, и переехала с ним в Варшаву. — А что было дальше, пан Ежи? — спрашиваю я Гоффмана. Мы сидим в крохотном кафе Старого Мяста в Варшаве под каштаном, с которого уже падают отцветающие бело-розовые лепестки. Он курит одну за одной. Не потому что нервничает: многолетняя привычка и как ее символ — неизменно прилипшая в правом уголке губы сигарета. — В самую первую встречу, в Закопане, когда она меня приняла за гэбиста, я понял, что с этой ломакой из СССР мне ничего не светит, и ударился в кино, которое, кстати, приехал снимать. Не в моих правилах было терпеть поражение на любовном фронте. А потом... Обвалившейся стеной он выпустил сигаретный дым. А потом... Он стал ходить в ее дом на правах случайного знакомого. Ее муж оказался симпатичным и, судя по всему, порядочным малым: сам был верен жене и не допускал мысли об ее измене. Но наступил день, и Ежи сказал Валентине: "Ничего не бери из дома. Пойдем". И она ушла с ним. С этим шалопаем из киномира, где у него была весьма сомнительная репутация. — Зачем ты за него выходишь? — спросил ее один из друзей Ежи полушутя-полусерьезно. — Ведь Гоффман пьяница и бабник. Это знают все, кроме тебя. — Чтобы этого человека больше не было в нашем доме, — сказала Валентина Ежи. — Если он так говорит, значит, он тебе не друг. 38 лет, пока они были вместе, этот друг ни разу не переступил порога их дома. Внимание — хулиган! С самого начала карьера новоиспеченного в Москве режиссера складывалась более чем удачно. Его документальные фильмы, сделанные вместе с Эдвардом Скужевским, получали приз за призом. В стране разливалась оттепель. "Черные документы" — так называли то, что снимали молодые кинематографисты. То, что убивало своей правдой, ложилось на полку. Но все-таки большинство лент прорывалось на экраны. Свою документалистику смелые парни подтвердили сатирической комедией "Гангстеры и филантропы", которая явно прибавила им очки в глазах общественности, а чиновники утверждали, что она "против социализма". Но особой популярностью пользовался документальный фильм "Внимание — хулиган!" о столкновении двух варшавских группировок. Те, кто переживал коллизии фильма в зале, вряд ли догадывались, что главным хулиганом был автор — Ежи Гоффман. Причем всегда. А главное, во всем — в работе, в жизни, в любви. — Знаешь, когда-то надо остановиться и повиниться в грехах молодости, — говорит он мне. На лице при этом ни тени раскаяния, а лишь черти скачут в глазах. — Как вспомнишь то, что я делал, — мурашки по спине бегут. — Что, например? — Ну, например, когда родители уезжали, я приглашал домой друзей, мы переодевались в мундиры отца и закатывали бал полковников. Приглашали девушек по количеству парней и комнат. Естественно, пили. Однажды, когда не хватило полного девического комплекта, Гоффман со своим другом помчался на другой конец города, ворвался в квартиру девушки, и перепуганная насмерть вторжением офицеров мать уже ничего не имела против, что ее дочь не придет домой ночевать. Военным в то время возражать боялись, чем хулиганье и пользовалось. — Но это все чепуха, как и мои поездки на мотоцикле в офицерском мундире отца. Однажды в таком виде я наткнулся на родителей. Отец рассвирепел: "Домой, щенок!" Мы идем к дому, а военные, попадавшиеся по дороге, отдавали мне честь. Отец в конце концов не выдержал и расхохотался. А что он вытворял во ВГИКе! Вот только несколько историй. Среди студентов Гоффман был легендарной личностью с репутацией поляка, которого еще никто не перепил. Слухи дошли до преподавателя, артиста Белокурова, прославившегося в кино ролью легендарного Валерия Чкалова. Тогда он пригласил студента в кафе и предложил хитрую игру: они по очереди хлопали по стакану водки и били друг друга по спине — кто устоит? Белокуров был опытный игрок и быстро довел студента до кондиции. Зато студент, нетвердо стоявший на ногах, так вжарил учителя, что тот с трудом поднялся. Это еще что! Репутацию выпивохи и бабника Ежи Гоффман укреплял в Москве с не меньшим усердием, чем овладевал профессией. — Какой же я был сволочью! Знаешь, как я уводил девушек, которые мне нравились, у парней? Нет, только не у друзей. Друзья — это святое. Так вот, я хитрым способом узнавал, какие духи нравились девушке. Покупал их, и на какой-нибудь вечеринке незаметно буквально несколько капель подливал в бокал ее ухажеру. С тех пор он не мог выносить этого запаха, которым, между прочим, пахла его девушка. Авантюры на любовном и загульном фронте носили эпический размах, что потом отразилось в его творчестве. Так, когда Гоффман в первый раз женился на армянке по имени Марлен, то свадьбу гуляли не где-нибудь, а в трапезной Новодевичьего монастыря. Было 200 гостей, и свадьба растянулась на два с половиной дня. Правда, довольно быстро выяснилось, что масштабы праздника никакого отношения не имели к прочности семейных уз. И молодые через три года расстались. Не этот, а другой брак, судя по всему, был угоден Богу. Победитель под Грюнвальдом Предложение Валентине Ежи сделал под Грюнвальдом на том самом историческом поле сражений, где поляки в союзе с литовцами разбили крестоносцев. Здесь он готовился к съемкам очередного документального фильма. О, как они жили! Весело и беспечно. Семь раз меняли квартиру. Дом их в Варшаве был самым известным и открытым. Здесь собирались артисты, художники. Один из друзей — Владимир Высоцкий — каждый раз останавливался у них по дороге в Париж. Вечера были упоительные — в прямом и переносном смысле слова. Но Высоцкий, когда пел, просил только об одном: чтобы не записывали. — Мы жили, как у нас говорят, один раз на возе, другой — под возом. И к этому мы привыкли. Деньги для нас были не все. Главное — много друзей и мы свободны. — А чем вы зарабатывали на жизнь? — Документальное кино кормило. Позже, когда я вплотную подошел к экранизации трилогии Сенкевича, понял, что никогда ее не сниму, если буду и дальше снимать документальные ленты. Я сказал об этом Валентине. И мы зарабатывали переводами экономических текстов с польского на русский и с русского на польский. Хотя Валя очень жалела, что я оставил документалистику. Они были той парой, о которой говорят: как один человек. Ежи и Валентина настолько были самодостаточны в любви, что им не нужен был даже ребенок. Он мотался по киноэкспедициям. Она любила путешествовать. Возвращаясь в варшавскую квартиру, каждый соблюдал железный уговор — звонить по телефону, прежде чем появиться на пороге. Их взаимоотношения многим казались странными — они так же связаны, как и свободны друг от друга. Секрет этого парадокса делал их самой счастливой парой. — Однажды Валька не могла мне дозвониться из аэропорта, наверное, трубка неправильно лежала, и приехала без звонка. А у меня — дым коромыслом: куча гостей, все пьют, танцуют... Знаешь, что она сделала? Она схватила со стола коньяк, взяла двух парней, и в лифте они катались до тех пор, пока она не достигла нашей кондиции. Знаешь, какой она была? Пауза. Мимо прошмыгнул официант с подносом. — Когда меня душили, она готова была за меня глотку перервать любому. Когда я раскисал — душила меня. Кулачное право свободы Этот период наступил в 68-м, когда в Польше пошла волна антисемитских настроений, и Гоффмана, к тому времени очень успешного художника, по национальному признаку пытались любыми способами выдавить из страны. Под пятый пункт ему припомнили сатирическую невоздержанность его ранних картин и правдивость документальных лент. "Так снимает тот, кто не любит родину" — демагогический прием с таким же успехом применялся на территории Польши, как и сопредельного СССР. Когда он был в командировке в Лодзи, дома у него был произведен обыск, искали листовки с антипатриотическими настроениями. Разумеется, ничего не нашли. Но самое интересное, что именно в этот период Ежи Гоффман снял самый польский и самый патриотичный фильм "Пан Володыевский". Еще забавнее выглядела киногруппа, его производившая, — Гоффман, Липман, Холиндер и другие представители национального меньшинства. Но государственная машина подавления наезжала все активнее. Гоффман — не из тех, кто сдается с первого боя. Сибирь научила его держаться зубами за жизнь, и в 12 лет в далекой сибирской деревне он попробовал все — первый самогон, первую поножовщину. — Мои родители были хорошими врачами, и из-за этого их часто перебрасывали в разные районы. Я менял школы. Я приходил, и на первой же перемене на меня набрасывался весь класс из сибирских парней, которые в бараний рог уже успели согнуть эвакуированных ребят из Ленинграда, из интеллигентских, профессорских семей. Тогда я становился к стенке и бился до последнего, до крови, пока не упаду. На следующий день меня выбирали старостой класса. Кулачное право свободы — это хорошая школа, которая помогала ему всю жизнь. На съемках "Пана Володыевского" к Гоффману приставили человека. Режиссер не выдержал и пошел ва-банк. — В конце концов, вы хотите, чтобы я уехал из страны? — спросил он и сжал зубы. — Да, — ответил тот прямо. — Я поляк. Моя жена — русская. Значит, я могу эмигрировать только в СССР. Как выяснилось, демагогические приемы оказались действеннее пудовых кулаков. И с тех пор его оставили в покое. Даже спустя какое-то время, когда улеглась антиеврейская кампания, "Пана Володыевского" отметили премией Министерства культуры. А "Потоп" — вторую часть исторической трилогии Сенкевича — даже выставили на "Оскар". — Пан Ежи, что делают хулиганы, когда им плохо? Плачут? Ищут плечо? Сжимают зубы? — Я плакал только на фильмах Феллини. Друзья говорят, что в 68-м у меня появилась привычка "рычать сквозь зубы", когда что-то достанет. Но сейчас он просто улыбается, много курит и выпускает дым стеной, обрушившейся вниз. Сильный мужик. Сибирская закваска. Но... у Мастера была своя Маргарита. Ее звали Валентина, и она не давала ему падать духом. Кроме того, что они были счастливой, они были еще и сильной парой. И это казалось противоестественным. По всем законам притягиваются и соединяются энергии с разными зарядами: слабость на силу, спокойствие на истеричность, темперамент на флегму — вот вам и единство, и борьба противоположностей. Но, похоже, что эта пара не подчинялась никаким законам. Девичник в ванной — Извините, пан Ежи, а вы ей изменяли? Самое поразительное, что в этот момент лицо его не дрогнет, и паузу не измерить даже одной затяжкой. — Да. Изменял. Я человек природы. Изменял телом, но душой — никогда. И рассмеялся. Вспомнил, как из одной экспедиции вернулся с расцарапанной спиной: ассистентка оказалась чересчур страстной. А может быть, он своим темпераментом довел партнершу до членовредительства. На немой вопрос Валентины, хорошо знавшей проделки Ежи и неспособность его врать, пробормотал, что его поцарапали на площадке во время репетиции. В тот момент Валентина ничего не сказала, а через пару дней, когда Ежи принимал душ, вдруг со стуком распахнулась дверь, и на пороге возникла Валентина с подружками: — Посмотрите на его спину! И вы поверите, что так царапают на репетициях? Умора! Бабий хохот. Он голый. Расцарапанный и ошеломленный. Валентина любила такие финалы, и он любил ее. И за это тоже. В этот момент он видел себя и ее как будто на боксерском ринге, где меряются силами — кто кого, чтоб потом слиться в душевном и физическом экстазе. Вообще-то он странный, этот уже немолодой человек с солидным именем в европейском кино. Мог бы соврать, чтобы не подпортить историю и не запятнать любовь, о которой все знали, что это именно любовь. Но не врать себе позволяют только очень свободные люди. Именно свобода при здравом рассудке дает невероятную свободу творчества. Все на продажу Достаточно посмотреть кино Ежи Гоффмана, чтобы понять, с кем имеешь дело. "Пан Володыевский", "Потоп" — огромные исторические полотна, за которые слабак ни в жизнь не возьмется, предпочитая ковыряться в собственных рефлексиях на ограниченной территории. Гоффман покоряет масштабом, в котором кипят человеческие страсти, а жизнь предстает такой полнокровной и яркой, что не любить ее невозможно. Шустрый официант поинтересовался, не желает ли пан еще чего? — Пива. "Окочим", — попросил Ежи Гоффман, — попробуй, это очень хорошее пиво. А официант очень попросил автограф у пана режиссера. Кто-то из посетителей кафе пожелал с Гоффманом запечатлеться на память. Любовь народа пробудил к нему блокбастер "Огнем и мечом". Он принес Ежи Гоффману счастье и... горе. На "Огнем и мечом" он был награжден по-царски и, казалось, потерял все... — Я одиннадцать лет пробивал "Огнем и мечом", чтобы завершить кинотрилогию, начавшуюся с "Пана Володыевского". Но сначала были проблемы политические — нельзя было говорить всей правды об отношениях Польши и Украины. А когда стало можно, то в Польше на кино не оказалось денег. Что тут началось! Гоффман с верным продюсером Ежи Михалюком, с которым к тому времени уже сделал несколько картин, пошли с протянутой рукой по государственным и коммерческим структурам, банкам, частным фирмам. Они живописали как могли историческую картину и доказывали ее идейную направленность. Денег не давал никто. Один банк согласился раскошелиться под залог. И Гоффман заложил квартиру, загородный дом на севере Польши. В ход шло все имущество, и Валентина, не дрогнув, подписывала все чеки. К этому времени она серьезно заболела. И с этого момента жизнь для него пошла по другому счету. Голубой фуляр с серебряной заколкой — Сначала ей сделали операцию, но пошли метастазы в позвоночник. Из США известный профессор прислал лекарство и, не поверишь, через месяц позвоночник очистился. Я к тому времени уже запустился с картиной. — Простите, но я не понимаю, как вы смогли работать, когда самый любимый человек на свете погибал на ваших глазах? — Никто — ни я, ни Валька, ни наши друзья не верили, что может быть плохо. Через год, когда метастазы сошли, мы поехали отдыхать на Шри-Ланку. Валька выздоравливала. Она была красивой. Такой красивой... И вдруг в один день белки глаз пожелтели, метастазы пошли в печень. Сколько могла, Валентина оставалась на съемочной площадке. Отлежавшись после очередной химии, она приезжала к Ежи и сидела рядом с ним — всегда с прямой спиной, всегда накрашена и хорошо одета. На минуту Ежи останавливал съемку, подходил к Валентине и клал голову ей на плечо. Так они любили. Без слов. "Огнем и мечом" пожирал все деньги, как паровозная топка. Валентина, уже лежа в больнице, не раздумывая подписывала все чеки и счета под заложенную недвижимость и только говорила: "Снимай". Он снимал, как ошалелый, и в размахе работы как будто не ощущал наваливающегося горя. Его, во всяком случае, он никому не показывал. Он строил дивизию конников и, как фельдмаршал, запускал ее с правого и левого флангов, заставлял брать приступом стены и топил в "крови" национальной бойни. На историческом фоне он тонко рисовал любовную историю треугольника. Рядом с его режиссерским монитором стояло ведро, быстро наполнявшееся сигаретными бычками. Так много он никогда в жизни не курил. Даже тогда, когда его выпирали из страны. Он жил с огнем и мечом. Ему никогда не было так жарко и так больно. Не артистов, а его жгли огнем и кромсали мечом. И он не отбивался. Может, сгореть хотел? Валентина не дожила до премьеры полтора месяца. Она никогда не увидит лавины успеха, которая обрушилась на ее Ежи. "Огнем и мечом" с феерическим успехом промчался по Польше, молодежь распевала песни из фильма, киногруппу во главе с Гоффманом воеводства рвали на части. Валентина уже не увидит мирового признания картины — ее купят все страны, где живут поляки, и Ежи устанет от бесконечных перелетов из Австралии в Израиль, а оттуда в Германию с обязательной посадкой в Швеции, и далее везде... "Огнем и мечом" оказался первым польским суперграмотно выстроенным и просчитанным экономическим кинопроектом, который позволил авторам не лишиться собственности, а приумножить ее. Вернуть банку деньги через шесть недель после проката, хорошо заработать и позволить себе не считать средства. Кажется, что у него есть все. А оно ему нужно? Он тратит деньги с азартом игрока. Щедрость, свойственная ему всегда, похоже, стала философией жизни — свобода от денег: иметь и тратить. Сейчас Ежи Гоффман готовится снимать новую картину. Историческую. Другую не хочет. Мелодрамы — не его козыри. — Знаешь, я предпочитаю любить в жизни, а не на экране. Что ты еще хочешь, детка? И снова дым, обрушившийся стеной вниз. Судя по всему, он остался хулиганом. Только хулиган стал мудрым. Теперь только по ему одному известным поводам он надевает шейный платок густого голубого цвета. И всегда закалывает его серебряной брошью, выполненной в виде буквы "В".
