“Председателю
Президиума Верховного совета СССР товарищу Ворошилову К.Е.
от Копыловой А.П.
Прошу убедительно, как многодетная мать четверых детей (старшему 6 лет, средним — 4 и 3 года, самому младшему — всего 5 месяцев) разрешить сделать медицинский аборт. Моей беременности — 3 недели. Я устала, мне нужно хоть немного отдохнуть, ведь я не машина выпускать в год по двое детей. Нет сил больше рожать и вскармливать грудью. Прошу ответить немедленно, ведь аборт разрешают делать до трех месяцев”.
Сотни писем советскому руководству — от женщин, которым Сталин своим указом запретил делать аборты, — хранятся в архивах. Сотни, тысячи душераздирающих историй...
“Нельзя превращать женщину в существо, которое должно рожать и рожать!” — твердо высказала свою точку зрения на одном совещании в 1954 году министр здравоохранения СССР Мария Ковригина. Как ни странно, к ее мнению прислушались. Через несколько месяцев сталинский указ об отмене абортов в стране был отменен. Ковригину, в свою очередь, вскоре сместили с высокого поста. А со временем о ней и вовсе забыли...
Мария Ковригина заняла пост министра здравоохранения в 1954 году. Продержалась она в этой должности всего шесть лет. Никита Хрущев, в то время глава государства, указал ей на дверь без объяснения причин...
Сегодня имя Ковригиной никому не известно. Долгое время ни в одном московском архиве не было никаких данных о ее правлении. А ведь многие советские женщины хотели поставить ей памятник при жизни — в 1954 году Мария Дмитриевна отменила сталинский указ о запрете абортов.
В следующем году исполнится девяносто лет со дня рождения Марии Ковригиной и десять лет со дня ее смерти.
“Ковригина не хотела быть министром. Но в то время отказы не принимались”
Дом сталинской постройки на Тверской улице. Здесь доживала свой век Мария Ковригина. Сейчас в огромной квартире осталась дочь бывшего министра здравоохранения Татьяна.
— В то время люди узнавали о своем назначении из газет. Подобное случилось с мамой, — начала рассказ Татьяна Ковригина. — Сталин прекрасно разбирался в людях, но за советом иногда обращался к свердловской революционерке, члену ЦК Розалии Землячке. Именно она заметила Ковригину, когда та приезжала с отчетами в ЦК. Ковригина родом из Челябинска, перед назначением в Москву она руководила на Урале развертыванием сети госпиталей.
В один прекрасный день Розалия Самойловна нашептала Сталину: “Эта женщина нам нужна”. Так в 42-м году мама неожиданно для себя была назначена заместителем наркома здравоохранения СССР по материнству и детству. В 50-м она возглавила Министерство здравоохранения РСФСР, в 52-м стала первым замом союзного министра. Позже, на девятнадцатом съезде партии, ее ни с того ни с сего избрали членом ЦК. После смерти Сталина у нее состоялась беседа с Никитой Хрущевым, который утвердил ее на должность министра здравоохранения СССР, о чем потом сильно пожалел. У мамы не было никакого выбора, отказы в то время не принимались. Хотя она никогда не хотела быть ни министром, ни членом ЦК, ни депутатом Верховного Совета. В школе ее даже из комсомола отчислили за неудовлетворительное поведение.
После назначения на высокий пост характер Ковригиной резко изменился.
— Мама замкнулась в себе. Ведь было страшное время. Она прекрасно это понимала и дома никогда не рассказывала о своей работе.
Мария Ковригина не боялась резать правду–матку не только в ЦК и Совмине, но и на сессии Верховного Совета СССР. Она не раз затрагивала проблемы туберкулеза в стране и поднимала вопрос детской смертности в связи с неблагополучной экологией. Многим это не нравилось. Вскоре ее лишили доступа к статистической информации.
“От радиации в 1955 году погибали тысячи людей, — рассказывала Мария Дмитриевна дочери. — На моих руках мучительно умирал от лучевой болезни первый атомный министр Малышев. Я приходила к нему в палату, а он криком кричал: “Ковригина, ну сделай же что-нибудь!” А что я могла сделать? Только расплакаться...”
— На одной партийной конференции она открыто выступила с речью о вреде ядерных испытаний. Присутствующие были страшно возмущены. Хрущев прервал ее: “У нас Ковригина только демагогией занимается. Она незрелый коммунист. Я ей не доверяю. Она говорит, что людям на головы сыплются тонны золы и пыли, какие-то яды отравляют воздух и воды! Это что, выступление для заграничной печати?”. После этого ее вызвали “на ковер”, где она заявила: “Если я вас не устраиваю, то вопрос решается очень просто”. Хрущев обещал подумать. В тот момент он уже стал подыскивать более сговорчивую кандидатуру на пост министра здравоохранения.
И все-таки Мария Дмитриевна успела обнародовать невероятные данные по загрязненности престижного правительственного курорта Сочи (“плоды” ядерных испытаний на Новой Земле и в Семипалатинске разносились по всему СССР с радиоактивными дождями). После чего в ЦК назрел очередной грандиозный скандал. Но никаких решений по этому поводу не было принято. Зараженный стронцием-90 30-сантиметровый слой земли на юге снимать никто не стал.
Но и это не остановило Ковригину. Спустя месяц она замахнулась на оплот номенклатурной медицины — Четвертое управление, предложив сократить его штат на 490 единиц. Такую же записку министр подготовила и по санаторию “Барвиха”. В середине 50-х Ковригиной удалось сократить штат и расходы на питание в самом престижном пансионате. Многие партработники остались недовольны подобными преобразованиями. Группа руководителей Украины и Молдавии даже направила секретарю ЦК Брежневу слезное письмо с просьбой восстановить прежний порядок санаторного обслуживания. В начале 60-х все вернулось на круги своя. Ковригину к тому времени уже освободили от занимаемой должности.
“В квартире Аллилуевых мы занимали комнату для прислуги”
За глаза Марию Ковригину называли женщиной не от мира сего. Она не пользовалась государственными благами — в ее квартире стояла дешевая мебель, у нее никогда не было собственной машины и дачи, она не носила дорогих украшений, нарядным платьям предпочитала строгие темные костюмы.
— Когда в 1942 году мама перебралась в Москву, ей выделили стандартный одноместный номер в гостинице “Москва”, где она прожила несколько месяцев, — вспоминает Татьяна Ковригина. — Позже нас подселили в семью старшей сестры жены Сталина Анны Аллилуевой в Дом правительства, который потом стал называться Домом на набережной. В просторной 5-комнатной квартире нам досталась крошечная комнатка-пенал для прислуги. Мы с сестрой практически не видели маму. В наркомздраве у нее стояла раскладушка, там она дневала и ночевала — при Сталине многие работали ночами.
В той самой квартире номер 200 помимо самой Анны Сергеевны проживали еще несколько родственников Сталина.
— Когда посадили старшего сына Анны Аллилуевой Леонида, она начала звонить знакомым и просить денег. Телефон висел в коридоре, и мы все слышали. Мама, узнав о беде соседей, передала Аллилуевой деньги. Та, потрясенная, разрыдалась.
По словам Татьяны Дмитриевны, семья Аллилуевых жила достаточно вольно. Ковригины не удивлялись такому поведению, понимали, что родственники Сталина могли себе многое позволить. Хотя сам Иосиф Виссарионович их ненавидел. В 1947 году Анна Сергеевна издала воспоминания о Сталине. За что ее приговорили к десяти годам лишения свободы.
— Я читала эту книгу, там ничего особенного не было. Тем более — она получила “добро” от Сталина на публикацию произведения. Но что там было написано, он не знал, — вспоминает Татьяна Дмитриевна. — Анна Сергеевна написала, что в молодости Сталина звали Сосо, и о его сухой руке... Она хотела объясниться, ездила к Васе Сталину на дачу и звонила его отцу по “вертушке”, но им отвечали, что он занят. Иосиф Виссарионович их так и не принял.
Когда взяли Анну Сергеевну, дочь вождя Светлана спросила: “Папа, за что ты посадил мою тетку?”. Иосиф Виссарионович ответил: “Будешь приставать — и тебя посажу”.
— Мы всегда сочувствовали родственникам Сталина, а они на нас смотрели свысока, — рассказывает Ковригина. — Проходя мимо нашей комнаты, фыркали и брезгливо отворачивались. Однажды я услышала фразу: “Понаехали провинциалы”. Несмотря на то что мы жили в одной квартире, никто из нас никогда не сидел за одним столом с Аллилуевыми. Маме было некогда с ними общаться и налаживать контакт. А мы с сестрой нашли общий язык только с прислугой.
Вскоре Мария Ковригина решила перебраться из этого дома. С каждым днем жизнь там становилось все более невыносима.
— В квартире частыми гостями были дети Сталина — Светлана и Вася. Из-за постоянных ночных сабантуев мы не могли заснуть. Когда приходил Васька, в доме раздавались сплошные матюги, громили мебель, слышался звон разбитой посуды. Я была тихим ребенком, поэтому соседи даже не замечали моего присутствия в доме. Однажды хмельной Вася завалился в нашу комнату. Не обращая на меня внимания, стал рыться в шкафу. Видимо, искал спиртное. Все это безобразие побудило маму сменить жилплощадь.
В 1947 году Ковригины переехали в трехкомнатную квартиру на Большую Калужскую улицу. Там стояли две раскладушки и убогая казенная мебель с бирками. Впоследствии Мария Дмитриевна приобрела только маленький письменный столик и пианино.
— Мама никогда не думала о материальных благах. В школе я одевалась хуже всех. У меня было всего одно выходное платье для театра и одно будничное. Мама тоже одевалась скромно. Хотя обшивали ее в спецателье Совета министров СССР. Когда ее готовили к заграничным командировкам, она предупреждала портных: “Шейте так, чтобы не торчало никаких рюшек”. Модельеры вздыхали: “Это необходимо, Мария Дмитриевна!”. Однако дома мама все кружева отпарывала. Также она никогда не носила украшений, — продолжает Татьяна Дмитриевна. — После смерти Сталина маме предложили приобрести дачный участок за какие-то смешные деньги, но она отказалась. Правительственной машиной с “мигалками” она пользовалась только в крайних случаях.
Пока мама была министром, мы жили на госдаче в “Горках-10”. Нашими соседями были Маленков и Хрущев. Дома располагались на берегу Москвы-реки, где за каждым дачником была закреплена собственная “купалка”. В свой единственный выходной мама рыбачила с утра до вечера. На даче нам выделили прислугу. Но мама редко прибегала к ее помощи.
Вождя залили кровью
— Мама была предана советской власти до последних дней, — рассказывает дочь Ковригиной. — Со Сталиным личных бесед она никогда не вела, но к нему она относилась с уважением. Однажды я ей дала почитать книгу о смерти Сталина. Мама несколько дней пребывала в недоумении. Ведь все эти события происходили на ее глазах...
Когда умирал Сталин, Мария Дмитриевна, как и остальные члены ЦК, несколько дней не покидала рабочее место. В кабинете Ковригиной телефон не умолкал. Люди заваливали ее письмами с предложениями, как лечить вождя. Все письма она собирала и отправляла Маленкову.
В Центральном московском архиве-музее личных собраний сохранились письма того времени. Все они датированы четвертым марта 1953 года.
“В связи с опубликованным сообщением о состоянии здоровья тов. Сталина И.В., прошу:
1. Срочно обсудить со специалистами по восстановлению жизненных функций возможность сохранения жизни товарищу Сталина в случае рокового исхода заболевания.
2. Не теряя времени, проверить такую возможность на животных (если понадобится эксперимент на людях — предлагаю себя в качестве подопытного).
Достигнутые успехи медициной по этому вопросу (на животных и на людях) не позволяют не испробовать этого метода для спасения жизни товарища Сталина. Кандидат медицинских наук Юдин Ю.Г.”
“Из опыта своего в лечении человека с тяжелой болезнью, которая быстро излечилась, обращаюсь к вам за разрешением приезда мне в Кремль для лечения товарища Сталина. Никитина”.
“Чтобы снизить давление у товарища Сталина, ему нужно несколько раз поставить клизму. Я хочу предложить следующий способ для лечения: на стакан горячей кипяченой воды взять на самый кончик ложки обыкновенной пищевой соли и на самый кончик ложки соды пищевой. Сделать из этого раствора клизмочки — один стакан раствора через каждые два-три часа с тем, чтобы раствор всасывался в кишечник. Затем делать из такого же раствора примочки на живот. Важно, чтобы раствор был такой же, как я делала и делаю для своей мамы и для себя. Но я делала это на глаз. Если соды и соли больше или меньше, то раствор уже не поможет”.
“В связи с болезнью Сталина сообщаем Вам, что в Академии наук СССР создан прибор для непрерывного и бескровного насыщения крови кислородом... В Москве, в Институте физиологии Академии медицинских наук СССР имеется единственный работающий прибор, который в любой момент может быть доставлен для немедленного использования...”
Также сердобольные люди советовали Сталину прикладывать пиявки к голове, делать медовые ванны из десяти килограммов меда, пить сырые яйца и сок из стеблей петрушки и сырого картофеля, готовить вытяжки из эвкалипта и сидеть на голодной диете.
Помимо этих рекомендаций для спасения вождя предлагали более экзотические рецепты — отпаивать Сталина отваром из умерших пчел или настоем из лягушек и лягушачьих гнезд. Один мужчина лично доставил капли на основе ландыша, корней мухомора и лаврового листа. Для подтверждения безвредности своего эликсира он даже выпил прилюдно глоток из бутылки.
От желающих сдать кровь для переливания отбоя не было. Порядка тысячи желающих спешили обеспечить личный уход за вождем. Женщина, оправившись от кровоизлияния в мозг тоже рвалась в доноры: “Считаю, что кровь человека, перенесшего инсульт и выздоровевшего от него, должна иметь какие-то иммунобиологические свойства”.
“Нельзя превращать женщину в существо, которое должно рожать и рожать!”
Благодаря Марии Ковригиной в июле сорок четвертого был подготовлен указ о помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям. Отпуск по беременности и родам увеличили с 63 до 77 дней. Затем министр здравоохранения стала бороться за разрешение абортов в Советском Союзе...
Чтобы повысить рождаемость в стране, в 30-е годы медицинский аборт сделали платным. Бесплатными услугами могли воспользоваться женщины, больные открытой формой туберкулеза, с врожденным пороком сердца, с диагнозом “шизофрения” или с эпилепсией. Остальным приходилось прерывать беременность за 50 рублей при средней зарплате 80—100 рублей. Позволить себе дорогостоящую операцию могли далеко не все. Неудивительно, что количество подпольных абортов резко возросло. От нежелательной беременности избавлялись при помощи спиц, крючков, катетеров, гусиных перьев, мелких березовых чурок.
Введение платного аборта не увеличило количество матерей в стране. Тогда Сталин решил ужесточить меры — 27 мая 1936 года было принято постановление о запрещении абортов. Однако в тот же год беременность прервали порядка 15 тысяч женщин. Из них 80 процентов сделали криминальные аборты.
С 1952 по 1954 год в Москве от внебольничного прерывания беременности умерли около 400 женщин. На одном совещании министр здравоохранения Мария Ковригина приводила жуткие случаи, когда женщины вводили внутриматочно водку, йод, марганец, хну, делали вливание мылом и содой, что вело к нарушению деятельности центральной нервной системы и поражению печени. “24-летняя девушка сделала на дому аборт на пятом месяце беременности. Плод был проткнут в брюшную полость, матка разложилась так, что ее уже невозможно было собрать” — докладывала Мария Дмитриевна. В милицейских сводках фигурировали факты насильственной смерти младенцев. Детей душили подушками, выбрасывали на помойку, топили в уборных.
В архивах Марии Ковригиной сохранились трогательные письма женщин, которым не разрешали прерывать беременность.
“Председателю президиума Верховного совета СССР
товарищу Ворошилову К.Е.
от Копыловой А.П.
Прошу убедительно, как многодетная мать четверых детей (старшему 6 лет, средним — 4 и 3 года, самому младшему — всего 5 месяцев) разрешить сделать медицинский аборт. Моей беременности — 3 недели. Я устала, мне нужно хоть немного отдохнуть, ведь я не машина выпускать в год по двое детей. Нет сил больше рожать и вскармливать грудью. Прошу ответить немедленно, ведь аборт разрешают делать до трех месяцев”.
“Прошу разрешить 6-й городской больнице произвести мне медицинский аборт. Абортная комиссия города Саратова находит меня недостаточно больной для этой операции. Я сама не считаю себя больной. Но родить пятого ребенка я не могу и не допущу этого, даже если мне придется рисковать жизнью.
За девять лет супружеской жизни у меня родилось четверо детей. Старшей девочке — 8 лет, сыновьям — 5, 3 и полтора года. Третий ребенок рос болезненным. В две недели малыш заболел коклюшем с воспалением легких и с самого рождения болел желудком. Когда сыну был 1 год и 3 месяца, у меня родился четвертый ребенок. Беременность протекала тяжело, я не могла гулять с младшим, поэтому он рос слабым и болезненным.
Сейчас дети выросли, я воспитываю их одна. Няньки ко мне не идут — больно много детей. Не могу я сейчас родить пятого, надрываться мне больше некуда!
Выход один — делать самой себе аборт. УК меня за это преследовать не будет. Боюсь, что и некого будет преследовать после моей самодельной операции — практики у меня нет!”
“Здравствуйте, товарищ министр! Моему первому ребенку 4 года, второму шесть месяцев. Сейчас у меня 12 недель беременности. В женской консультации мне отказали в аборте. Сказали, что мой ребенок здоров, у него нет хронической болезни, поэтому сын может обойтись без грудного вскармливания. А мне приказали рожать третьего. Я впервые сильно пожалела, что мой ребенок здоров...”
Судьбы женщин решали абортные комиссии при женских консультациях. На производствах создавались активы, которые выявляли ранние сроки беременности. Прерывать беременность разрешалось только по медицинским показаниям.
“Нам приходилось самим выдумывать диагноз беременным, — признавалась председатель Центральной абортной комиссии Москвы. — Мы отказали в 1954 году всего восьми процентам женщин, а из них все равно 38,9 процента прервали беременность”.
Ведущая отделение тяжелых больных в гинекологической больнице №6, даже написала письмо в правительство: “...Много женщин после криминального аборта погибало в первые сутки от тяжелого септического состояния. Коек не хватает, приходится класть лихорадящих больных на пол. Ни пенициллин, ни стрептомицин не помогают. Очень страшно, когда знаешь, что спасти женщину нельзя, а у нее остаются сиротами дети двух-трех лет, которых мы приводим к ее постели проститься”.
Не одна сотня профессиональных врачей пострадала в то время. Многие акушерки производили запрещенные операции на дому за деньги. Женщины выкладывали бешеные суммы подпольным “абортмахерам”, продавая иногда последние вещи. Более тысячи врачей и фельдшеров, которые нелегально производили операции, оказались на скамье подсудимых. Одному известному в то время ленинградскому доктору дали три года колонии строгого режима. Отсидел он год. Его досрочно освободили за примерное поведение. Начальник колонии лично хлопотал, чтобы скостить ему срок. За это время подсудимый абортировал более сотни женщин, работающих на зоне...
“Хотя рождение детей и является общественной функцией женщины, но все-таки это и ее личное дело. Нельзя превращать женщину в существо, которое должно рожать и рожать!” — рассудила однажды Мария Ковригина. Материалы совещания в Минздраве легли в основу указа от 5 августа 1954 года Президиума Верховного Совета СССР “Об отмене запрещения абортов”.
— После того как маму убрали с министерского поста, она возглавила Центральный институт усовершенствования врачей МЗ СССР. В 1986 году вышла на пенсию. В последние годы о маме уже никто не вспоминал, она оказалась никому не нужна, — вздыхает дочь Ковригиной. — Когда мамы не стало, мы решили похоронить ее на Ваганьковском кладбище. Но не хватило денег...
