Статья “Кровавый навет. Версия современная, “поэтическая” (“МК” от 23.08.06 ) вызвала, как принято выражаться, неоднозначную реакцию. Особенно возбудились те, кого граф Витте назвал “героями вонючего рынка”, — разномастные черносотенцы и охотнорядцы. Не последнее место в этом малопочетном ряду занимает и Станислав Куняев: о нем, собственно, и шла речь в моей статье. Этот г-н, спустя почти сто лет после печально знаменитого процесса по делу Бейлиса, решил уверить современных читателей в том, что убийство мальчика (в этом убийстве был обвинен киевский еврей Бейлис) было ритуальным, а евреи все-таки пьют кровь христианских младенцев… Пришлось немножко разоблачить поэта — в использовании слухов вместо фактов, в передергивании и невежестве. Тут г-н Куняев и вовсе перевозбудился, а кроме того — обиделся и прислал в редакцию “МК” запальчивое письмо с требованием немедленно его опубликовать. При этом г-н поэт меня обвиняет в том, что я “лгу” или “опять вру”, а нашу газету называет “желтой прессой”.
Непонятно, зачем с такой настойчивостью добиваться публикации в “желтой прессе”. Что же касается прочего — давайте разберемся, кто же из нас врет.
В письме на имя главного редактора “МК” Куняев утверждает, будто я “даже не коснулся сущности” его публикации в издаваемом им журнальчике. Сущность же состояла в том, что, напечатав предельно сокращенные и донельзя изуродованные отрывки из стенограммы дела Бейлиса, Куняев попытался внушить читателям: пресловутый “кровавый навет” — не навет вовсе, а самая что ни на есть правда.
Но именно об этом я и писал в моей статье. О провале позорного дела Бейлиса, о тогдашних черносотенцах и о нынешних их защитниках и сторонниках, среди которых вышеупомянутый поэт — весьма заметная фигура. И что присяжные на процессе, будто бы признавшие ритуальный характер убийства Ющинского, а в вопросе о виновности Бейлиса якобы разделившиеся поровну, “шесть на шесть”, — все это злонамеренная и подлая ложь.
В своем письме Куняев обо всем этом молчит. Глухо. Оно, может, и правильно: когда нечего возразить, лучше промолчать.
Все свои обвинения, “уличающие” меня во лжи, Куняев излагает в шести пронумерованных пунктах. Пройдемся по ним и мы.
1. В куняевской публикации утверждается, что стенограмма и все другие материалы по делу Бейлиса при большевиках были “засекречены”, а впоследствии вывезены гитлеровцами при отступлении из Киева “вместе с архивом НКВД”. И если бы, дескать, не куняевский журнальчик, так бы и осталось дело Бейлиса “белым пятном” в истории России.
Вранье. Материалы дела Бейлиса из России не вывозились и не исчезали, они по-прежнему лежат в Государственном архиве Киевской области — номера фондов, описей, дел и листов указаны современным историком профессором Степановым. Другая часть материалов находится в Центральном государственном архиве Октябрьской революции. Этими архивами может воспользоваться любой исследователь.
То же и с трехтомной стенограммой открытого судебного процесса по делу Бейлиса: она никогда не была “засекречена”, как фантазирует г-н Куняев, но напротив — доступна любому читателю и до революции, и после. В 1913 году полный текст стенограммы был опубликован в одной из киевских газет, затем издан отдельным изданием в трех томах и продавался по весьма скромной цене. Невысокая цена, кстати, объяснялась тем, что тираж по тем временам был массовым, а вовсе не “крошечным”, как утверждает Куняев, — интерес к процессу был огромный, репортажи о ходе судебных слушаний по делу Бейлиса публиковались практически во всех газетах Российской империи.
После революции и Гражданской войны трехтомный стенографический отчет по делу Бейлиса, а также газетные подшивки тех лет, также были вполне доступны. Куняев почему-то решил, что от всего тиража 1913 года остались “два единственных экземпляра, хранившихся скорее всего в спецхранах Ленинки и Исторички”. Выражение “скорее всего” умиляет. Казалось бы, чего проще: живет сей поэт в Москве, взял бы да и сходил в ту же Ленинку (ныне — РБГ, Российскую государственную библиотеку). И легко убедился бы, что в этой библиотеке имеются по меньшей мере четыре полных комплекта стенограммы. И что в спецхране (где в годы советской власти пользоваться размещенной там литературой и документами можно было только по особому разрешению) ее никогда не было, а находилась она в общем хранении и выдавалась любому интересующемуся. В советской исторической литературе тех лет стенограмма упоминается и цитируется в качестве основного документального источника по делу Бейлиса. Режим ее хранения никогда не менялся — вплоть до сегодняшнего дня, в чем легко убедиться: нужно просто прийти в библиотеку.
Но поэт в библиотеку не ходит. Зачем ему?
Так что история с публикацией стенограммы в куняевском журнальчике — просто смешная басня.
2. “Дейч лжет, когда утверждает, что “среди православных священников, среди православных ученых не было ни одного, который бы своим именем священника или русского ученого поддержал бы эти ужасные мучительные сказки, этот кровавый навет”.
Курсивом Куняев выделил фразу из моей статьи. В статье же эта фраза хоть и не была выделена шрифтом, но помещалась в кавычках. Дело в том, что произнес ее один из адвокатов Бейлиса, известный защитник Грузенберг (Дело Бейлиса. Стенографический отчет. Киев, 1913, т. III, стр. 189).
Так кто же лжет?
Далее Куняев спешит сообщить, что такие деятели все-таки нашлись. “Русский православный ученый профессор И.А.Сикорский”, оказывается, дал “отзыв о ритуальных убийствах”. О том же, уверяет Куняев, говорили на суде архимандрит Амвросий — наместник Киево-Печерской лавры, архимандрит Автоном, чьи выступления “опровергают невежественные комментарии журналиста”.
“Невежественные” — это, стало быть, мои. Ну-ну.
Хоть бы в стенограмму заглянул Куняев. В ту самую, “засекреченную”.
Упомянутый поэтом профессор Сикорский действительно старался — по мере своих сил и преклонного возраста — помочь обвинению против Бейлиса. Но и он на суде заявил следующее:
“Я никогда не употреблял слово “ритуальное” убийство. Я протестую. Я говорил об убийствах детей. Это я знаю. Но ни в моих сочинениях, ни в моем докладе, ни в настоящее время я слова “ритуальное” не употреблял”.
После этих слов адвокат Грузенберг спросил: “Вы признаете не “ритуальное” убийство, а убийство детей евреями?”
“Сикорский молчит”, — свидетельствует стенограмма (Дело Бейлиса. Стенографический отчет. Киев, 1913, т. II, стр. 264). Дело в том, что во время его допроса выяснилось: об убийстве детей евреями профессор судил понаслышке, путаясь в сочинениях черносотенных публицистов. “После этого эпизода, — пишет современный историк Степанов, — происхождение научного багажа профессора И.А.Сикорского выяснилось вполне”.
Собственно, это выяснилось уже тогда, во время процесса. Знаменитый психиатр, академик Бехтерев, выступая на процессе, не оставил камня на камне от “экспертизы” Сикорского. Мнение Бехтерева подтвердил другой знаменитый психиатр тех лет — профессор Сербский (его имя носит Институт общей и судебной психиатрии): “В экспертизе проф. Сикорского наука с ее первым и необходимым условием — добросовестностью — и не ночевала”. Итог подвел петербургский журнал “Современная психиатрия”, расценивший “экспертизу” Сикорского как “позорную и не соответствующую самым элементарным научным требованиям”.
Достаточно? Ах, да: еще, по словам Куняева, были два архимандрита, чьи выступления на суде опровергли мои “невежественные комментарии”.
Были, были такие. Но вот ведь какая история. Наместник Киево-Печерской лавры Амвросий на процессе вообще не выступал. Куняев тут — не будем говорить “соврал”, скажем — ошибся ввиду чрезмерной образованности. А на предварительном следствии Амвросий рассказал, что о ритуальных убийствах, совершенных евреями, он “слышал” от “монахов из выкрестов” (т.е. иудеев, перешедших в христианство).
Один из таких выкрестов, архимандрит Автоном, выступил в суде в качестве свидетеля. Происходило это следующим образом.
“Свидетель: Вот факт, что евреями был замучен младенец Гавриил, который признан святым.
Председатель суда: Вы были свидетелем этого факта или слышали от кого-нибудь?
Свидетель: Святая Церковь свидетельствует!” (Дело Бейлиса. Стенографический отчет. Киев, 1913, т. I, стр. 229).
После таких “свидетельств”, пишет профессор Степанов, “монаха пришлось отпустить от греха подальше”.
На процессе выступали и другие эксперты-богословы: профессор Санкт-Петербургской духовной академии И.П.Троицкий, профессор Киевской духовной академии А.А.Глаголев, профессор Санкт-Петербургского университета П.К.Коковцев. Но о них Куняев в своем журнальчике либо не упоминает вовсе, либо препарирует их выступления до неузнаваемости. А уж в гневливом письме в “МК” “забывает” даже назвать их. Понятное дело — ведь все трое подвергли уничижительной критике вздорные вымыслы о “ритуальных убийствах”.
3. Наиболее пространный пункт куняевских обвинений в мой адрес — в связи с обращением в защиту Бейлиса, составленным Короленко и подписанным знаменитыми учеными, писателями, а то и просто студентами. Всех их Куняев пренебрежительно именует “прочими прогрессивными деятелями той эпохи”. А в письме — пеняет мне за мою фразу о том, что почти все они “в скором времени оказались под ножом большевистской гильотины”.
Ничего подобного, утверждает Куняев. И Горький, и Алексей Толстой (в письме Куняев называет еще шестерых) в советское время были окружены почетом и славой, умерли своей смертью — “нож большевистской гильотины к ним не прикоснулся”.
Между тем под обращением подписались более 500 человек. Многие из них впоследствии погибли от рук большевиков. Конечно, не все, но ведь не обязательно быть поэтом, чтобы понять: “нож большевистской гильотины” — выражение образное. Да, не всех казнили, не всех замучили до смерти. Кого-то заморили голодом, затравили, выслали из страны, обрекли на нищету. А кто-то уже стоял на эшафоте, но чудом спасся…
Впрочем, кое-что Куняев все-таки признает. Мол, из ведущих профессоров Московского и Санкт-Петербургского университетов (некоторые в 1911-м подписали обращение Короленко) “70 человек в 33—34-м годах действительно подверглись жестоким репрессиям”. Признание сие не случайно. Куняев “открыл” нам глаза на то обстоятельство, что гильотину для ученых, оказывается, “строили одноплеменники Марка Дейча”. Главными злодеями, по Куняеву, оказались: “начальник 2-го секретного политического отдела ОГПУ Каган, начальник 4-го отдела ОГПУ Л.Коган, следователь Альтман, еще двое “оперуполномоченных” с еврейскими фамилиями, “а направления в ссылку подписывал зампред ОГПУ Агранов”. Профессоров осудили якобы “по делу русской национальной партии”, “процесс был организован заведомо как антирусский”, — сообщает Куняев. А все эти сведения он подхватил, по его словам, из книги Ашнина и Алпатова “Дело славистов”.
Ну, во-первых. Не было “дела русской национальной партии”. Было “дело российской национальной партии”. Куняев изменил название то ли по невежеству, то ли, будучи провокатором, вполне сознательно.
Далее. Безусловно, это от начала до конца сфабрикованное “дело славистов” было одним из звеньев большевистской кампании против старой русской интеллигенции. Среди арестованных, кстати, — отнюдь не только русские, но еще и украинцы, белорусы, чехи, немцы и даже (Куняев не поверит) евреи. И никакого “заведомо антирусского” процесса не существовало. Процесс был — против невинных людей, подобранных сотрудниками “органов” прежде всего по социальному признаку. И готовили его вовсе не мои “одноплеменники”, а большевистский интернационал, и в первую очередь — русские. Вот характерный пример.
Весной 1934 года “дело славистов” было закончено и подготовлено обвинительное заключение. Его подписали начальник 2 СПО ОГПУ Каган и его заместитель Сидоров. А визировал — заместитель начальника СПО ОГПУ Люшков, утвердил — начальник СПО Молчанов. Именно Георгий Андреевич Молчанов, русский, начальник секретно-политического отдела ОГПУ СССР, возглавлял всю “работу” по фабрикации “дела славистов”. Но Куняев называет только Кагана, хотя все остальные перечислены в той же книге Ашнина и Алпатова.
По данным этих исследователей, в Ленинграде дело вели 11 следователей, 9 из которых — русские (один, правда, литовского происхождения). Но Куняев называет только двух других, евреев, — Альтмана и Когана.
Избирательно читает книжки Куняев. Вполне по-большевистски: в ход идет то, что выгодно, остальное — побоку.
4. И “опять врет бульварный журналист”. Это, стало быть, ваш покорный слуга. Написал я в статье, что Куняев был доверенным лицом небезызвестного Макашова. А Куняев меня уличает: “К сожалению, доверенным лицом честного русского генерала… я не был, но был таковым в избирательной компании (так и написал, через “о”; шибко грамотный, однако. — М.Д.) Геннадия Андреевича Зюганова”.
А велика ли разница? — спрошу я. Впрочем, о том, что Куняев был доверенным лицом Макашова, написано в биографической справке поэта. Может, ее составители и ошиблись, а может — Куняев впоследствии почему-то застеснялся и решил от Макашова несколько отстраниться. Хотя чего стесняться-то? Генерал “русский” и к тому же “честный” — при каждом удобном случае честно и публично рассказывает о своей ненависти к жидам…
Разве Куняев — не из той же кОмпании “честных”?
5. И название письма Куняева в ЦК КПСС — “из идейных или клеветнических соображений” — я не искажал. Я вообще ничего не писал о названии этого “сигнала”, который проще было бы назвать доносом. О чем “сигнал”? О засилье сионистских сил в средствах массовой информации. Именно так я и написал.
6. Из Союза писателей СССР Куняев тоже, как он пишет в письме в “МК”, никого не исключал. Поскольку — не мог. Кто-то жил в других городах, а там, мол, были местные писательские организации. Другие писали прозу, а Куняев секретарствовал по партийной линии в секции поэтов. Да и не могло партбюро исключать из Союза писателей, а только — из КПСС…
И опять — врет Куняев. Он ведь был не только секретарем партбюро секции поэтов, но и занимал весьма важный пост в секретариате Союза писателей. И уж там-то ему наверняка приходилось “всецело одобрять” — визировать документы на исключение из КПСС и на изгнание из Союза писателей и из Союза Советских Социалистических Республик.
Впрочем, почему — “приходилось”? Есть ведь категория людей, которая получала от этого искреннее удовольствие. Да и сегодня эти товарищи ни о чем не жалеют. Вот и наш поэт: перечислив тех, кого он по разным причинам ниоткуда не мог изгнать — Солженицына, Галича, Некрасова, Аксенова, Копелева, — Куняев пишет: “Никого из этих политических провокаторов прошедшей эпохи я из Союза не исключал. О чем жалею”.
Стало быть, и Солженицын — “политический провокатор”. Ярлык прямо оттуда, из тех лет. Хорошо еще, не вспомнил Куняев про “литературного власовца”.
Ну да ничего, время еще есть.
* * *
Свое пространное письмо в редакцию “МК” Куняев предваряет настойчивой просьбой: “напечатать мой ответ на публикацию статьи М.Дейча… в соответствии с Законом о печати РФ (статьи 43—45)”.
Есть такой закон. И статьи такие тоже имеются. Однако ни в одной из них не сказано, что в качестве ответа на публикацию редакция должна публиковать ложь.
Не должна. И не будет.
