Незадолго до первого весеннего праздника жительнице подмосковных Мытищ Галине Дмитриевне Карамышевой исполнилось сто лет. По нынешним несладким временам факт сам по себе значительный. А когда узнаешь, через какие испытания довелось пройти этой женщине, остается одно: низко поклониться ей за душевную стойкость и долготерпение. Ее судьба — слепок целой эпохи. Беспримерно великой и не знавшей себе равных по ужасу и жестокости.
…Галина Дмитриевна родилась в старинной русской семье. По мужской линии все Карамышевы были военными. Ее отец, Дмитрий Дмитриевич, окончил Михайловское артиллерийское училище, участвовал в Русско-японской войне. Вернулся с Дальнего Востока с ранением и офицерским Георгиевским крестом. О подвиге его батареи можно прочитать в знаменитом романе “Цусима”. Братья — Владимир и Николай — тоже успели погеройствовать. На старинной фотографии, сделанной незадолго до революции, Карамышевы-мужчины все с Георгиевскими крестами.
Что касается женщин, то они так же традиционно, как тогда говорили, вели дом, воспитывали детей. Помимо прочего прекрасно разбирались в искусстве, рисовали, музицировали. Мать Галины, Мария Николаевна, например, знала несколько европейских языков — на французском в подлиннике свободно читала Золя и Гюго. По праздникам семейство собиралось за большим дубовым столом под зеленым абажуром. Доставали фамильное серебро. Пекли пироги с брусникой, рыбой, грибами. Отобедав, мужчины закуривали сигары, дамы с детьми шли к беккеровскому роялю. Пели романсы…
Революцию семья Карамышевых встретила в закавказском гарнизоне с крепостью Карс, которая вскоре отошла Турции. Революцию приняли. Еще бы! Кругом, куда ни кинь, — свобода, равенство, братство. Солдаты гарнизона даже избрали полковника Карамышева комендантом крепости. Потому как было за что.
— Отец был настоящим русским офицером, — рассказывает Галина Дмитриевна, — храбрым, благородным, беззаветно преданным Отечеству и глубоко верующим человеком. Как георгиевскому кавалеру ему полагались дополнительные к жалованью деньги. Весь этот пенсион он тратил на полковую церковь. Солдаты его очень уважали.
Но ликование и упоение от свобод таяли по мере того, как полковник Карамышев убеждался в очевидном: путчисты 1917 года видят своей задачей не укрепление державы, а безжалостное уничтожение в ней всего русского. Когда до забытого Богом гарнизона дошли вести о зверствах Троцкого и Свердлова, Карамышевым оставался один путь — в Белую гвардию. Впрочем, Галина Дмитриевна поправляет: в Добровольческую армию. И ту войну она называет не Гражданской, а внутренней. Потому как считать большевиков гражданами России она не намерена ни при каких обстоятельствах.
— Отец командовал артиллерией Добрармии, — вспоминает Галина Дмитриевна. — Мы с мамой и сестрами жили в вагоне воинского эшелона. Помогали чем могли сестрам милосердия, перевязывали раненых. И под обстрелами бывать доводилось.
А “внутренняя война” для них закончилась на Перекопе в Крыму. Во время знаменитого штурма полковник Карамышев был тяжело ранен. Но когда на тяжелейшем семейном совете решали, что же делать дальше, старшие были единодушны: за границу не ехать — надо удержаться в России. А там — как Бог даст. Не окрепший после операции Дмитрий Карамышев с домочадцами остались в Евпатории, а Владимир и Николай чуть позже подались в Сибирь, к Колчаку. Да там и сгинули.
Не уцелел и Дмитрий Дмитриевич.
— Я никогда не забуду и не прощу им то жаркое июльское утро, — тихо, но твердо говорит Галина Дмитриевна. — За отцом приехали на пролетке. Красноармейцы отводили глаза, а их старший — чернявый и крепкий, как жук, — все поторапливал, беспрерывно курил и сплевывал на чистый пол. Мама кинулась было собрать узелок с чистым бельем, а он рассмеялся и сказал, что ничего этого не понадобится: мол, советская власть обо всем уже позаботилась. Мне было тогда десять лет, но я вдруг с ужасом поняла, что никогда больше отца не увижу.
…Она бежала за пролеткой до конца улицы, потом упала. В грудной клетке, где-то над солнечным сплетением, словно узник, метался и не находил выхода горячий ком горя. Горе рвалось из груди. А сил не было ни подняться, ни заплакать. Тогда, в десять лет от роду, она стала взрослой. И с тех пор она не знает, что такое слезы. Замечу, кстати, что на всех последующих фотографиях она никогда не улыбалась. Те годы выжгли в ее душе эту способность…
Дмитрия Дмитриевича они больше не увидели. Его, раненого, как и тысячи других схваченных защитников Перекопа, расстреляли на местном еврейском кладбище. Родственникам “врага народа” выдали личные вещи. Они были перетянуты самодельным холщовым поясом, сшитым из оторванной полосы нательной рубахи. Когда Мария Николаевна догадалась распороть поясок — на внутренней стороне обнаружилась посмертная запись отца. “…Если расстреливают даже путейских инженеров, — писал Дмитрий Дмитриевич, — значит, русскую землю ждет великий террор. Спасенье одно — не забывайте Бога. Только Бог поможет пережить вам страшные времена. Благословляю вас на трудную и тяжелую жизнь…”
Чтобы выжить и не умереть с голоду, мама давала “домашние обеды” и даже выучилась шить сапоги. Тем и жили. Однако же в 1923 году Карамышевы вернулись в Москву. В их родовом доме на бывшей Пименовской улице, что в Каретном Ряду, вовсю хозяйничали обремененные потомством дети кухарок и аптекарей. Одну из комнат удалось все же отстоять. Галина Карамышева пошла сразу в седьмой класс средней школы. Помнит, как умер Ленин: на скованных страшнейшим морозом улицах несколько дней и ночей горели костры, и к Кремлю тысячными колоннами шли траурные процессии.
А что потом?
— Позже я поняла, что мама мне дважды спасла жизнь, — утверждает Галина Дмитриевна. — Когда я окончила десять классов, она отправила меня на завод. Там, на химическом производстве, я проработала пять лет. В 1936 году я окончила геологический факультет МГУ, получила распределение в только что сформированный Научно-исследовательский институт золота и цветных металлов. И мама буквально заставила меня немедленно уехать в экспедицию в Сибирь. В противном случае меня бы расстреляли, как это проделали с десятками кавалеров и барышень с моего курса. Как и со многими сотрудниками института. Но когда вовсю полыхали 1936—1938 годы, я уже работала на Ваче…
Вача — речка известная. Помните, у Высоцкого: “Я на Вачу ехал плача, возвращаюсь хохоча”. Правда, молодому специалисту Галине Карамышевой было не до смеха. В 24 года она стала начальником партии. Как напишут через три десятка лет в ее характеристике, Галина Дмитриевна оказалась “одним из основателей школы рассыпников, отличающейся разносторонним комплексным подходом к изучению генезиса россыпей в целях их прогнозирования, поисков и оценки”. Звучит мудрено. На деле означает величайшую тщательность и упорство в работе. Сказанное, полагаю, стоит расшифровать примером. Не так давно Галина Дмитриевна смотрела телепередачу, в которой Владимир Путин, говоря о наиболее значительных природных богатствах России, упомянул месторождение “Сухой лог”.
— А это месторождение довелось открыть именно моей партии, — говорит Карамышева. — Мой геолог Светлана Яблокова расколола кварц — а там золотые вкрапления. Мы дали оценку, из которой следовало, что это весьма богатый золотоносный район. А тогдашнее наше руководство не поверило. Меня обвинили в том, что, мол, выдала желаемое за действительное. Дескать, премию хотела заработать. А я просто честно делала свою работу.
Едва вышла замуж за такого же геолога Савву Александровича, началась Великая Отечественная война… Эвакуация в уральский Макарак. Там родится первенец — Мария. Туда же придет первая весточка от сестры Тамары: ее как дочь царского офицера сослали в Сибирь, там она выучилась на врача. Позже Тамара Дмитриевна переедет из сибирского городка в окрестности подмосковного Загорска, выйдет замуж за врача сельской больницы.
После войны родились еще две дочери — Василиса и Екатерина. После более чем тридцатилетнего скитания по коммуналкам Карамышевы наконец-то получили собственную квартиру. В Мытищах.
Со временем затянулись раны старых болей и обид. Галина Дмитриевна уже стала известным ученым-геоморфологом, за плечами которой были Урал, Кузнецкий Алатау, Салаирский кряж, Бурятия, юг Западной Сибири с ее Ленским районом. И если сегодня, в лихую годину, страна имеет возможность опереться на золотые резервы, то в немалой степени здесь заслуга дочери царского полковника Галины Дмитриевны Карамышевой.
Но пуще всех научных титулов и званий она гордится своей семьей. Как-никак четверо детей, шестеро внуков, столько же правнуков. Галина Дмитриевна до семидесяти лет играла в волейбол, на восьмом десятке ходила на лыжах. Понятно — довоенное здоровье. Сейчас такого не делают. И все-таки: откуда брались силы, чтобы пережить, преодолеть все испытания?
Галина Дмитриевна такому вопросу удивляется.
— Но ведь я же русский человек, — говорит она. — В этом и сила, тем и счастлива. Помню, отец частенько вспоминал слова великого Суворова: “Спасибо, Господи, что я русский. Какой восторг!”. А что касается душевных сил, то искать их следует только в семье. Сколько помню, родители называли друг друга и к нам, детям, обращались исключительно на “Вы”. Я ни разу не слышала, чтобы отец или мать повысили на кого-то голос. У нас — то же самое. Так что секретов здесь никаких нет: просто очень важно уметь бережно относиться друг к другу, искренне любить домашних.
С большим удовольствием рассказывает она и о своем столетнем юбилее.
— Собрались близкие люди, дочери испекли пироги с брусникой, рыбой и грибами. Фамильного серебра, к сожалению, не было: в двадцатом году его выменяли на хлеб. Но сохранилось куда более важное — семья, фамилия, старинные романсы, фотографии и письма. А серебро? Что серебро... Это дело наживное…
