Маска

Молодому артисту Сапожкову посчастливилось побывать на Венецианском карнавале. Вволю насладившись празднеством лицедейства, счастливый и обалдевший, Сапожков бродил по замшелым улицам и мостам удивительного водоплавающего города, а вечером забрел в сувенирную лавчонку близ площади Святого Марка. Владелец магазинчика, старик с острой бородкой и смешно топорщившимися вокруг лысины загогулинами волос, предложил вниманию гостя аляповатые тарелки с видами Везувия, запыленные морские раковины с выгравированными на них надписями “Вива, Италия!”, а также коллекцию фарфоровых масок. Одна из них — трагическая, с печально опущенными уголками губ — особенно поразила Сапожкова. Висевшая на обтянутой черным бархатом стене, подсвеченная изнутри электрической лампочкой, маска эта хмурила свои вроде бы приветливые черты и сияла жемчужной окантовкой высокого стоячего воротника. Старик на ломаном английском заверил: жемчуг настоящий, назвал вещицу антикварной и запросил за нее столь смехотворную цену, что Сапожков без малейших колебаний извлек из кармана портмоне и отсчитал гроши, которые постеснялся бы дать на чай официанту захудалой пиццерии. Поражаясь дешевизне совершенной покупки, он поспешил в отель, а из отеля — в аэропорт. Дома повесил художественное приобретение на стену и долго им любовался, а затем перед зеркалом пытался воспроизвести мимику то строгой, а то скупо улыбающейся физиономии, которая под воздействием игры теней постоянно гримасничала. На следующий день встретившийся Сапожкову в коридоре театра режиссер вперился в его лицо удивленно. А на репетиции предложил выйти на сцену и заменить старавшегося вжиться в образ Гамлета заслуженного артиста. Сапожков без запинки произнес знаменитые монологи, ибо втайне давно мечтал сыграть эту роль. Вечером, собираясь опуститься в кресло перед телевизором, он уловил шелестящий, похожий на шорох денежных купюр шепот: — Поздравляю… Итальянский акцент услышанного заставил взглянуть на маску. Она благожелательно жмурилась и продолжала с сердечностью в голосе: — Ты, конечно, знаешь: за все в жизни надо платить… Артиста неприятно поразила такая меркантильность, однако в компенсацию за исполненную мечту — прогреметь Гамлетом! — маска лишь велела посетить тусовку в ночном клубе и провести там пару часов. Через день после этого Сапожкова пригласили сняться в сериале и доверили сложную двойную роль — маньяка-убийцы и следователя, крайне на убийцу похожего, который ловит и не может поймать смахивающего на него же самого негодяя. Кроме того, Сапожков сделался ведущим телешоу “Наши игры” — о деятелях культуры нетрадиционной сексуальной ориентации. За этот перечень успехов маска пожелала полкило любительской колбасы и нагромождение досок, похожее на алтарь, спешно воздвигнутый Сапожковым возле стены, на которой маска висела. Колбасу благодетельница, жадно чавкая, сожрала, алтарь спустя месяц велела задрапировать бордовым атласом. После этого затребовала ведро свежей крови — со скотобойни. Сапожков было заартачился, но раздался телефонный звонок, и вкрадчивый голос предложил роль тореадора в фильме Альмодовара… Маска при этом икнула утробно, а затем плотоядно подмигнула. Не то чтобы она требовала, настаивала: прикончи возлюбленную, нет, — девушку, которая не чаяла в нем души и на которой собрался жениться, Сапожков удавил естественным манером, в присутствии многочисленных зрителей, играя Отелло и войдя в раж. Эту его выходку журналисты воспели как образец полной погруженности в профессию (что опять-таки прибавило артисту славы). Теперь убивец собственной невесты ежевечерне вставал перед маской на колени (таково было ее распоряжение), а по ночам приникал к холодным, цепенящим его губам страстным долгим поцелуем. Многие дивились: где берет энергию сниматься в стольких лентах и как ему удается не сходить с телеэкрана, но он-то знал — силы вливает в него маска во время ночных лобзаний. На Венецианский кинофестиваль Сапожков прибыл в качестве почетного гостя. И сразу наведался в запомнившуюся сувенирную лавчонку. Старик-владелец, встретив его на пороге, уже не скрывал рожек, выглядывавших из хохолков волос, и свисавшего из прорези в брюках хвоста, которым смахивал пыль с выставленных на продажу экспонатов. — Тебя ждет триумф. Завтра тебе вручат главный приз за лучшую мужскую роль и от волнения ты умрешь на сцене, — поздравил он Сапожкова. — Тебя похоронят с почестями на самом престижном кладбище, на острове Сан-Микеле, рядом с Бродским и Дягилевым… Сапожков оторопел. — Не хочу! — непослушными губами вымолвил он. Старик будто даже обиделся. — Катафалк украсят золотом. Гроб — перламутром. Газеты и телеканалы зайдутся в экстазе, захлебнутся восторгом. За такую смерть любая знаменитость запродаст душу! — Что и произошло! Будь проклята маска! — в сердцах выкрикнул Сапожков. И даже топнул ногой, обутой в наимоднейший туфель фирмы “Чезаре”. — Совсем не того я добивался! Хочу назад, в карнавал… В мою прекрасную незапятнанную молодость! Старик пожал плечами. И повел Сапожкова кривым коридором в маленькую потайную комнату. Здесь на стене красовалось белое, похожее на бескровный лик привидения изваяние, усыпанное платиновыми блестками и вкраплениями бриллиантов. — Твоя, посмертная, — с гордостью выдохнул старик. И обнял застывшего перед собственным окаменелым отражением Сапожкова. — Хочешь на карнавал? — прогнусавил старик. И вдруг захохотал: — Что ж, на твоих похоронах он достигнет апогея!