Автор советского путеводителя утверждал, что в 1920 году “Моссовет распорядился достроить дом и передал его под жилье рабочим”. В чем я сомневаюсь. Водители “черных воронов” хорошо знали сюда дорогу. Первым увезли на казнь пятидесятилетнего безработного Семена Михайлова, в молодости состоявшего в партии социалистов-революционеров. Ему нашлось место на Ваганьково. На Донском похоронили беспартийного бухгалтера Игната Бухвальда и члена ВКП(б) Михаила Николаева, начальника, ведавшего стройками “Аэрофлота” на Дальнем Востоке.
Остальных 13 жильцов дома, среди которых не было рабочих, расстреливали за городом, в Бутове и “Коммунарке”. Там сбросили в ров проживавшего на Никитском бульваре до отъезда в Берлин Роберта Карклина, назначенного “полпредом”, послом СССР в Германии. В 1937 году его отозвали в Москву, назначили членом правления Госбанка, арестовали и расстреляли. Все убитые — беспартийные и члены партии, молодые и старики, мужчины и женщины, оказались равны перед пулей в затылок.
Бывший латышский стрелок Роберт Янович Карклин служил в Наркомате национальностей под началом товарища Сталина. Менял разные высокие посты, но вошел в историю тем, что вернул в Москву драгоценности, похищенные в 1917 году из Зимнего дворца, оказавшиеся на краю Российской империи.
В Чите Карклин, “уполномоченный Наркомата финансов при Дальневосточном ревкоме”, спасенные от вывоза за границу драгоценности показал фотографам. Под снимком в “Известиях” подпись гласит, что стоят “в богатом особняке на фоне коронных драгоценностей группы советских официальных лиц и респектабельных иностранцев”. Это факт. Но нельзя на его основании утверждать, что, “судя по ним, решили оптом продать все величайшие реликвии Алмазного фонда: державу, скипетр, собрание корон — с короной Российской империи во главе, коллекцию бриллиантовых подвесок и бриллиантовых диадем”. Для чего якобы вывезли их на Дальний Восток.
Все было с точностью до наоборот. Задание Карклин выполнил. Сокровища, захваченные Красной Армией у отступавших белых, вернулись в Москву. Но то были не реликвии Алмазного фонда, драгоценности “Бриллиантовой комнаты” Зимнего дворца. После начала мировой войны из Петрограда, у границы, их, спешно уложенные в ящики, отправили без описи в центр государства, Москву. Драгоценности вместе с “интимными вещами”, дневником Николая II, зарисованными им подаренными запонками, золотым портсигаром Александра III, заполненным порнографическими открытками, поступили в Оружейную палату Кремля. Там они благополучно пережили Октябрьскую революцию и Гражданскую войну.
По случаю 5-летия советской власти созданная правительством комиссия экспертов во главе со знатоком и поэтом камня академиком Ферсманом исследовала и описала содержимое вскрытых ящиков. Вышел роскошный альбом “Сокровища Алмазного фонда СССР”. Они доказывали, что большевики сохранили народное достояние, тогда как во Франции судьба королевских драгоценностей сложилась трагично.
Об Алмазном фонде я узнал полвека спустя из очерка Михаила Кольцова, где помянуто, что приезжающие в столицу СССР иностранцы просят показать алмазы и подвалы ЧК, куда великий трубадур советской власти угодил сам. В книжке Министерства финансов СССР за 1966 год, где в то патриархальное время значились не только служебные, но и домашние телефоны всех сотрудников, за исключением министра финансов, мне на глаза попал некий “Третий спецотдел”. Позвонил “нач. отдела” Николаю Яковлевичу Баулину и услышал в трубке добродушный голос. Он словно ждал моего звонка. Я был готов получить вежливый отказ. Но он сказал: “Приходите!”.
В доме в новорусском стиле без вывески, у зданий КГБ в начале улицы Кирова, ныне Мясницкой, я попал в кабинет начальника Гохрана, то есть государственного хранилища драгоценных камней, золота и денежных знаков. Мне начальник показался Максимом с Выборгской стороны, которого энциклопедия “Кино” называет “героем революционной эпохи, рабочим пареньком, прошедшим школу классовой борьбы и ставшим видным революционером-большевиком”. Тогда от Николая Яковлевича узнал, что на его попечении драгоценностей “больше, чем у Ротшильда”. Показал он, вынув из сейфа, пистолет, положенный ему по службе. После чего отправил с сопровождающими в подземное хранилище за Кутузовской избой в Филях. Там я увидел именные бриллианты “Орлов”, “Шах”, все семь исторических камней царской России, а также уникальные алмазы, добытые в СССР на Урале и в Сибири с названиями “Мария”, “Горняк”, “Строитель”… Ими в наши дни любуются в Кремле на выставке Алмазного фонда. Так называется теперь основанная Петром палата с сундуком под тремя замками, где покоились “государству подлежащие вещи”: корона, скипетр и держава, приумноженные Елизаветой Петровной, Екатериной II, императорами и советским правительством.
Не буду повторять путеводители. Скажу об одном заблуждении. Мне Николай Яковлевич не разгласил государственную тайну: не все драгоценности, описанные академиком Ферсманом, сохранились с 1922 года. Убавилось число диадем и других замечательных ювелирных украшений в темные годы, когда продавались за границу картины Эрмитажа, музеев, сокровища национализированных дворцов и усадеб. Возможно, часть драгоценностей, доставленных бывшим латышским стрелком в Москву, пошла на нужды мировой революции и индустриализации, о чем пишут, когда речь заходит об Алмазном фонде.
Но и царское правительство при необходимости поступало подобным образом, нуждаясь в средствах, о чем не принято упоминать сейчас, когда все происходившее в России до 1917 года подается с придыханием. За миллион рублей продали при Николае II отечественные самоцветы. Не стало известных изумрудов, лиловых аметистов, вишневого цвета шерлы.
Не всегда в хранилищах Гохрана СССР был такой порядок, как при Николае Яковлевиче. Под председательством Роберта Карклина Революционный трибунал РСФСР рассмотрел дело о хищении бриллиантов и золота. Проходили по нему восемь мужчин и три женщины. Всех государственный обвинитель потребовал расстрелять. По отношению к пятерым решили “приговор привести в исполнение в течение 24 часов”. Остальных посадили, двум женщинам дали условный срок.
Напомню для сравнения, в наши дни, в 2001 году, в Москве состоялся суд по делу о крупнейшем хищении из Гохрана России американской фирмой “Голден Ада”. За шесть лет до этого в США арестовали за неуплату налогов имущество фирмы: роскошные автомобили, моторные катера, яхты, реактивный самолет, особняк на озере, где снимался “Крестный отец”, пасхальное яйцо Фаберже из коллекции Николая II. Плюс арсенал оружия.
В Москве фирма владела первоклассными квартирами, заполненными антиквариатом: мебелью, бронзой, фарфором, картинами, достойными музеев, дорогими машинами. В “бриллиантовой афере” эпохи Ельцина участвовали десятки должностных лиц, судимых в районных судах. В Мосгорсуде предстали бывший глава Роскомдрагмета, бывший заведующий отделом финансов аппарата Правительства РФ, гендиректор одной из алмазодобывающих компаний и главный конструктор “Голден Ада” Андрей Козленок, шиковавший до ареста в Америке и Европе. Он обвинялся в причастности к хищению на сумму 180 миллионов долларов.
Что в итоге? За “мошенничество в особо крупных размерах” Козленок получил 6 лет с конфискацией имущества и отбыванием наказания в колонии общего режима. Верховный суд РФ смягчил приговор до 4 лет. Изменил приговор трем другим осужденным. Все они давно вышли на свободу.
В истории борьбы с криминалом выдвигались выдающиеся фигуры. В прошлом милиция называлась, как Красная Армия, — рабоче-крестьянской. Это название оправдывал происхождением начальник Московского уголовного розыска Иван Васильевич Парфентьев, родом из деревни под Москвой, из семьи крестьянина. Университетов и академий не кончал. Пришел практикантом в МУР и прославился многолетней практикой, настолько успешной, что заслужил звание комиссара милиции третьего ранга, что соответствовало воинскому званию генерал–майор.
На Петровке, 38, я увидел за письменным столом коренастого пожилого мужчину в штатском костюме в надежде услышать от него увлекательные детективные истории, которых так много хранилось в его голове. О них он сам позднее рассказал в книжке “Прошлое и настоящее: записки бывшего начальника Московского уголовного розыска”. Ничего мне говорить не захотел, отправил в некую лабораторию, чтобы там я узнал, какими научными методами пользуются сыщики, раскрывая преступления. До лаборатории тогда не добрался. Нашел другие истории.
А вскоре сам Парфентьев пришел в издательство на Чистые пруды, где “Московский комсомолец” устроил просмотр фильма “Дело пестрых”. Точно так называлась книга, написанная на основе дел, раскрытых Иваном Васильевичем. В книге впервые рассказывалось о Московском уголовном розыске, засекреченном с 1933 года до наступившей “оттепели”.
В фильме среди танцующих в ресторане себя не заметил, хотя всю ночь честно отрабатывал гонорар, уплаченный за участие в массовке. Увидел красивого актера, совсем не похожего на сидевшего в зале невысокого плотного человека, послужившего прообразом главного героя. Подружился тогда с Иваном Васильевичем не я, а пришедший с военной службы в журналистику капитан Эдуард Хруцкий. С тех пор он стал классиком детективного жанра, автором шестидесяти книг и семи фильмов.
Сейчас выходит собрание сочинений в шести томах. Но первый его очерк о начальнике МУРа для “МК” под названием “Комиссар” опубликовать не дала цензура.
Тогда нить, связывающая с “Комиссаром”, не оборвалась. С начальником МУРа Хруцкий неоднократно встречался на Петровке, 38, в местах тяжких преступлений, куда выезжал с оперативниками, за дружеским столом, у него дома. Старого друга помнит “веселым и лукавым”, “жестким и злым”, “стремительным и немногословным”.
Тогда нить, связывающая с “Комиссаром”, не оборвалась. С начальником МУРа Хруцкий неоднократно встречался на Петровке, 38, в местах тяжких преступлений, куда выезжал с оперативниками, за дружеским столом, у него дома. Старого друга помнит “веселым и лукавым”, “жестким и злым”, “стремительным и немногословным”.
Как рассказал Эдуард Хруцкий, нечаянное звание комиссара милиции третьего ранга Иван Васильевич получил в знак благодарности за “облигации Булганина”. Ему удалось выполнить личную просьбу главы Правительства СССР, которого банально обворовали, когда он стоял на вершине власти. Сталин присвоил ему звание Маршала Советского Союза, назначил министром обороны СССР, при Хрущеве Булганин работал премьером.
Как многие советские люди, Булганин покупал облигации трехпроцентного выигрышного займа. В отличие от других облигаций займов никто не заставлял покупать эти ценные бумаги. Их можно было в любой сберкассе продать при необходимости. На них удавалось выиграть большие суммы. Номера облигаций и серий владельцы обычно записывали и после очередного тиража сличали с цифрами таблиц, публиковавшихся в газетах, на которые пали выигрыши. Так жена Булганина узнала, что ей причитается 100 000 рублей. Сумма по тем временам крупная даже для семьи главы правительства.
Как могла произойти кража из кабинета Председателя Совета Министров СССР?
Ее совершили подчиненные Берии, следившие не только за агентами иностранных разведок, но и за каждым членом Политбюро. Из кабинетов Кремля ими уносились копии документов, заодно прихватывали они и оригиналы облигаций, попадавшие в сейф Лаврентия Павловича. Когда арестовали Берию, возглавлявший государство Маленков поручил помощнику изъять из сейфа бывшего друга компромат на самого себя. Вместо документов помощник увидел в стальном шкафу ворох облигаций и унес с собой ту, что попала сюда из сейфа Булганина.
За выигрышем в сберкассу явилась с удостоверением ЦК партии любовница помощника Маленкова. И оказалась в руках агентов МУРа. Так Парфентьев выполнил обещание, данное Булганину. За что повысили в звании его и всех, кто провел блистательно операцию.
— Парфентьев жил на Никитском бульваре? — спросил я Хруцкого.
— Да, жил какое-то время. Замечательный мужик. Опер от Бога. Брал после войны Пашку-Америку, главаря банды, которая нынешним — не чета.
Сохранились воспоминания, что этот налетчик наводил ужас на жителей Москвы, они его боялись больше, чем самого Сталина. Элегантного Пашку-Америку видели в ресторанах веселым и щедрым. Его окружали красавицы, а он их убивал и грабил. В один день мог опустошить кассы магазинов в трех разных районах Московской области. Министр госбезопасности Абакумов, не бросавший слов на ветер, пригрозил начальникам московской милиции, что если его не поймают, то сами пойдут под суд.
Самое дерзкое ограбление состоялось среди бела дня 15 апреля 1949 года на Церковной горке, 30, в вестибюле Московского финансового института. С мешком денег без охраны сюда приехали два кассира, женщины. К ним в вестибюле подошел молодой человек в модном габардиновом плаще, недоступном студентам, и учтиво спросил:
— Вы зарплату привезли?
— А тебе что? — ответила одна из них.
— Ничего.
И уложил обеих тремя выстрелами, одну — убив наповал, другую — тяжело ранив.
Вестибюль Московского финансового института хорошо помню, потому что год спустя после ограбления сдал экзамены и стал студентом факультета механизированного учета. Подавал заявление на факультет международных финансовых отношений. Но приветливая женщина в приемной комиссии, не глядя мне в глаза и на “пятерки” в аттестате, сказала: “Я вам не советую идти на этот факультет, мы принимаем сюда лиц коренной национальности…”. Международники, с которыми я встречался на общих лекциях, все выглядели славянами. А будущие инженеры вычислительных машин представали мужчинами “некоренной” национальности. Подобная картина сложилась и на учетно-экономическом факультете. В результате такого отбора в душах моих однокурсников возникла жгучая обида, спустя сорок лет побудившая с детьми податься на историческую родину.
То был, как я позднее понял, замечательный институт, не чета факультету журналистики Московского университета. Авторы учебников, профессора читали лекции по логике, истории народного хозяйства, политэкономии, экономической географии. Профессор Мотылев рассказывал, словно сам видел, как Ленин в споре швырнул чернильницу. Чем вызвал у меня горячую симпатию, представ не мумией, а живым человеком. Пришлось штудировать “Капитал” Маркса. Вдохновляли его крылатые слова, что “в науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достичь ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам”.
Но сил одолеть первый том не хватило, дошел до загадочной “тетушки Квикли” и на ней остановился в постижении политэкономии марксизма. Появившиеся на практических занятиях бухгалтерские счеты ускорили мое бегство с Церковной горки на Ленинские горы, о чем я порой сожалею.
