Набоков посмеялся над “Лолитой”

— Умирая, Набоков оставлял своим близким — жене и сыну — очень трудное нравственное задание. С одной стороны, велено сжечь, с другой — любовь к нему не позволяет это сделать. Ведь это последние строки, написанные им. Как можно это сжечь? Я полагаю, что решение печатать манускрипт — это дело прежде всего семейное, набоковское, и никому не следовало ни обсуждать, ни тем более осуждать Дмитрия. Он много сделал и продолжает делать для того, чтобы произведения его отца читали во всем мире. Он контролирует издания, занимается текстологией, переводит, а это огромная работа.  

— Какое впечатление производит на вас Дмитрий Набоков при общении?  

— В 1997 году он приезжал в Москву на первый показ фильма “Лолита”. Тогда мы познакомились. Когда я его увидел, то был очарован его внешним сходством с отцом. Очень странное было у меня ощущение… Помню, как все на него набросились (он сидел на сцене): вопросы, вопросы, “ах, скажите”, “а правда, что…”, и как он терпеливо и мягко всем отвечал, нисколько не свысока. По-русски он прекрасно говорит, учитывая, как редко может этим языком пользоваться. Человек замечательно образованный, знает четыре языка. Он сам перевел на итальянский язык рассказы отца и другие его книги — на английский. Снимался в кино, был оперным певцом, автогонщиком. Многие говорят, что он преследует коммерческие цели, издавая эту книгу. Это не мое дело, но мне кажется, что если они и есть, эти коммерческие цели, то они вторичны, а главное его желание — это самому отредактировать и выпустить эту книгу.  

— А передались ли Дмитрию эти набоковские черты: утонченная разборчивость, ненависть ко всему вульгарному и пошлому, вкус, интеллигентность высшей меры — или даже скорее аристократизм?  

— Конечно. Набоков жил в “Палас-отеле” ради удобства и экономии времени, чтобы больше успеть. У него была прислуга, но не его, а отеля. Ему нравилось Монтрё с променадом вдоль озера, где он наблюдал за чомгами и бабочками, ему нравилась точная работа швейцарской почты, а еще он обожал французские названия швейцарских местечек и любил их переиначивать. Так и в “Лауре” он продолжает эту игру словами.  

— Вернемся к “Лауре”. К ее истории.  

— Набоков работал над ней с 74-го года до 77-го, до самой смерти. Жена и сын знали, что он сочиняет новый роман и очень спешит. Набоков никому не показывал незаконченных произведений, только жене. Когда Брайан Бойд в 80-х годах начал работать над биографией Набокова, вдова, Вера Евсеевна, показала ему рукопись, но попросила о ней не говорить и не писать. Он ограничился только историей создания рукописи, но о сюжете и героях не написал ничего. Даже сестра Набокова, Елена Сикорская, не видела этих карточек, хотя она жила в Женеве, совсем рядом. Эта вещь была “табу”, вдова Набокова по завещанию должна была ее уничтожить. А в 90-х годах, после смерти матери, Дмитрий начал склоняться к тому, чтобы напечатать фрагменты. В 97-м году я задал ему неделикатный вопрос: что все же будет с “Лаурой”? Он немного помрачнел и ответил, что не может решиться уничтожить рукопись и что, возможно, ограничится публикацией нескольких фрагментов в своем переводе на итальянский.  

— А 4 декабря она уйдет с молотка на Christie’s. Не знаете, почему он так поступил?  

— Нет. Но ведь он не архивариус. Сам Набоков не хранил рукописи, а передавал их в Библиотеку Конгресса и в архив братьев Берг в США, там они и хранятся. Могу лишь добавить, что Дмитрий Владимирович сделал немало подарков музею Набокова в Петербурге: карандаши, пенсне, карточки и другие вещи. А мог все это продать.  

— Что вы знаете о взаимоотношениях отца и сына?  

— Я держал в руках очень нежные письма Набокова сыну. Когда он был с ним строг, он звал его “Димитрий”. А когда ласков, то “Митя”. Набоков приезжал в Милан на выступление Дмитрия в опере. А когда сын был поблизости от Монтрё, он всегда заезжал к отцу. И ухаживал за ним, когда тот болел, сидел у его постели, осталась фотокарточка… Вся любовь была отдана Дмитрию. Он всегда говорит, что у него было необыкновенное детство. Невероятная атмосфера: шутки, внимание, забота, обмен подарками и впечатлениями… Можно представить себе это по роману “Другие берега”, где Набоков описывает свое волшебное детство. Но острее всего чувство любви к своему ребенку передано в романе “Под знаком незаконнорожденных”, где отец теряет сына из-за ужасной оплошности чиновников тоталитарного государства. 

— О “Лолите”. Эти две версии — роман и сценарий — чем отличаются?  

— Многим. В сценарии (а это очень подробный сценарий, сопоставимый по длине с самим романом) иное освещение, много новых сцен. Некоторые персонажи исчезли, появились другие. Злой демон Гумберта — драматург Клэр Куильти, довольно призрачный в романе, — становится в сценарии героем наравне с Шарлоттой: встречается с Гумбертом, открыто водит его за нос, строит ему козни. Там много тонкой иронии и подлинного трагизма. В сценарии новый порядок событий: все начинается со сцены убийства Клэра Куильти. Потом идет пролог, в котором появляется персонаж Джон Рэй. В романе он подставной автор предисловия. В сценарии — настоящее действующее лицо, своего рода конферансье, объясняющий происходящее. Сценарий — это тоже одна из последних книг Набокова, как и “Лаура”, он выпустил его в 1973 году. И он был слишком рискованным для кинематографа тех лет, так что Кубрик в своем фильме не мог показать многие сцены. Кубрик совсем немного взял из сценария. Теперь русские читатели смогут сравнить роман и сценарий…  

— Андрей Александрович, ваше мнение: ну что в нем такого, в Набокове? Полстраны его не знает, а другая с его книгами сверяет мир.

— Ну вы сильно преувеличиваете — полстраны. Набоков — писатель сложный, очень сложный. Его многие читатели (в той небольшой части, где еще читают книги, а не ходкие однодневки) так и рассматривают — как мастера по изобретению ребусов, загадок. А мы, значит, должны эти шарады разгадать. Набоков учит слышать, видеть и мыслить, иметь собственное суждение, а не дяди из репродуктора или даже авторитета, увенчанного нобелевскими лаврами. Набоков — оригинальный мыслитель, у него было свое представление о пространстве и времени, жизни и смерти. И он умел убедить читателя, что знает о жизни что-то, чего никто не знает. Некую главную тайну. Как в стихотворении “Слава”: “Эта тайна та-та, та-та-та-та, та-та, а точнее сказать я не вправе...”. Он хотел сказать, что нельзя эту тайну высказать напрямик, но можно осознать на другом уровне.  

— Точно: так снятся понятия и категории, которые нельзя назвать, в яви их нет.  

— На каком-то другом уровне, когда все чувства держишь нараспашку, эта тайна становится явной, как это стало явно для того же Фальтера (герой неоконченного романа “Ultima Thule”, которому случайно открылась суть вещей. — В.К.). Или как она приоткрывается в этой книге, “Лаура и ее оригинал”. Многие читатели об этом не задумываются, им нравится стиль, образы, детали, умение Набокова вовлечь в происходящее, зачаровать, ошеломить. Мне тоже это нравится в нем — непредсказуемость. Вот и “Лаура” — настоящая тайна. Боюсь, что многие воспримут ее как модную новинку, своего рода “дежурное блюдо”, о котором быстро забываешь, а другие уже заранее начинают пожимать плечами и качать головой. И действительно, эта книга беззащитна перед критикой именно оттого, что осталась незавершенной и оставляет слишком широкое поле для толкований, и потому еще эта книга — последний набоковский экзамен, который должен выдержать его читатель.  

— Что типично набоковское мы найдем в “Лауре”? Любимые образы, темы?  

— Все набоковское. Сюжетное зерно — Лаура и ее оригинал, то есть ее прототип — Флора. Молодая женщина, вдохновившая писателя-персонажа на образ Лауры. Вопрос, насколько они схожи, блудливая Флора и прекрасная Лаура? Есть еще муж Флоры, Филипп Уайльд, ученый, который ставит небывалый эксперимент над собой и описывает его в своем таинственном манускрипте. Есть любовник этой Флоры. Описывается ее детство, семья. Она, кстати, русского происхождения. Есть Губерт Губерт, очарованный отроковицами мошенник. Этот персонаж — явная пародия на Гумберта Гумберта из “Лолиты”, то есть здесь у Набокова самопародия.  

— Набоков простился со своим прошлым, со своей “Лолитой”, смеясь…  

— Образ Флоры навеян картиной Боттичелли “Весна”. Впервые эта Флора Боттичелли описывается в романе “Смотри на арлекинов!”. Там много реминисценций, связанных с французской и русской литературой. Переводчик “Лауры” Геннадий Барабтарло снабдил перевод примечаниями (он ведь замечательнейший знаток Набокова), разъясняющими многие такие литературные отсылки, и он выстроил книгу таким образом, что у нее появился финал — это несколько карточек, помеченных Набоковым последней буквой английской азбуки, то есть самых последних карточек. Он, кроме того, приложил к переводу свое обстоятельное послесловие. А в том, что этот роман не закончен, есть, как ни странно, и положительная сторона: он пробуждает острое желание понять, что же Набоков хотел сказать, и из-за этой фрагментарности мгновенно возникают в памяти тысячи других его образов, персонажей, метких наблюдений и так далее. Это как глядеть на отражение в осколках зеркала — совершенно неожиданный крупный план какой-то части лица вместо привычного целого облика.

ИЗ ДОСЬЕ "МК"

Андрей Бабиков, исследователь Набокова, переводчик, участник международных конференций. Подготовил полное собрание драматургии Набокова (“Трагедия господина Морна. Пьесы, лекции о драме”), разобрал и опубликовал рукопись неизвестного рассказа Набокова “Наташа”, хранившегося в архиве писателя с 20-х годов прошлого века. Перевел на русский язык сценарий “Лолиты”, написанный Набоковым для Стэнли Кубрика, и их переписку (сценарий выйдет одновременно с “Лаурой” в издательстве “Азбука”).