Несколько лет тому назад произошла реконструкция здания служебной гостиницы. Фасад, облицованный белым ракушечником и голубым гранитом из каменоломен Казахстана, сохранили. Но внутри появилась резиденция посла и роскошное посольство Казахстана.
Справа от посольства сохранились два особняка в стиле эклектики, построенные архитектором Павлом Гаудрингом, работавшим в Петербурге и Москве. От всех других сохранившихся особняков города один из них выделяется чугунными балконами, а другой - чугунным крыльцом.
В справочнике «Вся Москва» за 1913 год в доме 3 на Чистопрудном бульваре указан среди жильцов Николай Павлович Пахомов. Кроме фамилии, имени и отчества он никак больше не отмечен - ни унаследованным титулом, ни пожалованным званием почетного гражданина. Но и до революции, и после нее его знали библиофилы, искусствоведы и знатоки гончих собак.
Братья Пахомовы владели сворой гончих. Ухоженных собак на попечении двух служивых в форменном одеянии можно увидеть в интернете на сохранившейся фотографии. Родоначальники стаи по кличкам Заливай III и Звонишка получили в 1909 году золотую медаль на X выставке Московского общества охоты имени императора Александра II. В этой элитарной компании состояли великие князья, сановники, предприниматели, известный журналист Владимир Гиляровский. Действительным членом общества был Николай Пахомов.
После революции в октябре 1917 года Охотничье общество и клуб с парадным Белым залом закрыли. Библиотеку охотничьих книг, журналов, каталогов выставок не передали в общее пользование. В коллекции Пахомова хранились две редчайшие книги XVIII века об охоте. Одну, «Средство к приобретению на полете и на побеге совершенного искусства», издал в 1768 году в Петербурге за свои средства переводчик и секретарь Военной коллегии Логин Краузольд. Вторую, «Совершенный егерь», издал за восемь лет до рождения Пушкина многогранный писатель Василий Левшин: публицист, баснописец, сатирик, фольклорист, автор множества разнообразных книг. Книга хорошо сохранилась в цельнокожаном переплете, который библиофилы называют «глухим».
Василий Левшин помянут в «Евгении Онегине» в обращении к помещикам, обязанным его справочным книгам по домоводству, в связи с приходом тепла и весны:
Вот время: добрые ленивцы,
Эпикурейцы-мудрецы,
Вы, равнодушные счастливцы,
Вы, школы Левшина птенцы.
Высшее образование Николай Пахомов получил, окончив историко-филологический факультет Московского университета. Дополнил его чтением книг, изучением искусства, посещением лекций, музеев, вернисажей, театров Москвы и Петрограда, что позволило после революции профессионально заниматься защитой памятников истории и культуры.
Николай Пахомов родился охотником, Только такой человек мог сказать: «Самое замечательное — это музыка собачьих голосов: альты, басы с заливом, с заревом, есть фигурные голоса, когда один голос звучит, как три, а если таких голосистых собак было несколько, представляете, что творилось! Недаром в старину говорили: стая гоняла так, что шапка с головы лезла. Привязанность к охоте с гончими подарила мне много трудных и счастливых дней, за которые я так благодарен судьбе... Страсть я ставлю превыше всего».
Известность в широких кругах собаководов и коллекционеров книг Николай Павлович приумножил славой поэта и художника, писателя охотничьих рассказов, организатора музеев писателей, знатока жизни и творчества Лермонтова. Пахомов выписывал не только охотничьи журналы, но и журнал «Аполлон». В нем выступали поэты Серебряного века: Николай Гумилев, Маяковский, Мандельштам, Анна Ахматова. О них, спустя много лет годы, вспоминал:
«И занятно то, что вот эти все лица, с которыми я был знаком, прежде всего по страницам журналов, - потом мне удалось увидеть всех живьем на выставках. На вернисажах выставок разных, которые были в Петербурге, они все бывали. И, кроме того, вечерами они собирались в таком кабачке "Бродячая собака". Их съезд обыкновенно начинался после театра, не раньше 11-ти часов приезжали, а так - к 12-ти». Это было совершенно точно описано у Анны Ахматовой:
Все мы бражники здесь, блудницы.
Так невесело вместе нам.
По стенам цветы и птицы
Тоскуют по небесам.
Навсегда забиты окошки.
Что там: изморозь иль гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.
Запомнил Николай, как читал свои стихи Мандельштам: «Читал, завывая несколько, то была манера - нараспев немножко. Он поднимал голову и начинал:
Над желтизной правительственных зданий
Крутилась долго мутная метель...
И правовед опять садится в сани,
Широким жестом, запахнув шинель».
Известные современники Пахомова оставили о нем яркие воспоминания. Неповторимый рассказчик Ираклий Андроников, занимавшийся Лермонтовым, однажды не мог определить по найденной фотографии подлинность портрета поэта.
«Решил я тогда потолковать на эту тему с Пахомовым, с Николай Палычем. Николай Палыч знает редкие книги, старинные картины и вещи и среди московских музейных работников пользуется известностью и авторитетом.
«А Николай Палычу вы показывали?», «А что говорит по этому поводу Николай Палыч?» Такие вопросы постоянно слышишь в московских музеях.
А уж что касается Лермонтова, то никто лучше Пахомова не знает портретов Лермонтова, рисунков Лермонтова, иллюстраций к произведениям Лермонтова, музейных материалов, связанных с именем Лермонтова. По этой части Николай Палыч осведомлен лучше всех. А тут я еще узнаю, что он работает над книгой «Лермонтов в изобразительном искусстве». «Дай, – думаю, - зайду к нему. Сперва удивлю его новым портретом, а потом посоветуюсь».
Но удивить Ираклию Андроникову Пахомова не удалось.
«- А теперь, родной, скажите по честному…- и Николай Палыч дружески улыбается, - скажите, положа руку на сердце: какой же это Лермонтов? Да возьмите вы его достоверные изображения! Разве есть в них хоть капля сходства с этим портретом?
– Есть, конечно.
– Ну, в чем же? – недоумевает Пахомов.- Как вы докажете это?
Молчу. Доказать нечем».
Пришлось признаться в своем заблуждении и воздать должное тому, кто написал исследования «Лермонтов в изобразительном искусстве» и «Живописное наследство Лермонтова».
С именем Пахомова связано основание музеев поэта в родовом имении «Тарханы» и в Пятигорске, на месте гибели. …
Он вспоминал: «В детстве я зачитывался замечательными плавными, журчащими, как чистый родник, неспетыми строками Аксакова, с таким мастерством рисующими мир зверей и птиц, родной природы». И сам сочинил «Охотничьи миниатюры".
Украшением домашних библиотек охотников остаются работы Николая Пахомова много лет спустя после того, как его не стало. Вот названия книг: «Гончая и её стандарт», «Как охотиться с гончими», «Породы гончих», "Полевые пробы гончих".
Писатель, кинолог, судья всесоюзной категории по русским гончим. заслуженный деятель искусств РСФСР, знаток Лермонтова, основатель музеев, библиофил, все это один человек - Николай Павлович Пахомов.
Жителем дома Чистопрудного бульвара, 3, заслуженная артистка Императорских театров Гликерия Федотова стала в 1917 году. Когда в Москве началось уплотнение отдельных многокомнатных квартир, массовое переселение пролетариев в центр, квартиру номер 3 на втором этаже с балконом не сделали коммунальной.
Восемь лет прожила прима Малого театра при советской власти, и ни разу, став инвалидом, не выступала на сцене. Тем не менее, в 1924 году, когда праздновалось 100-летие Малого театра, ей присвоили звания заслуженной артистки Республики и Героя труда. Нарком просвещения Луначарский, до революции посещавший в промежутках между арестами Малый театр, запомнил ее такой: «Она была от природы одаренной привлекательной внешностью и совершенно своеобразным, каким-то необыкновенно московским, крайне гибким и чарующим тембром голоса. и к тому же – обладательница редкой культуры».
Писавший пьесы в сотрудничестве с Островским драматург Петр Невежин составил другой словесный портрет: «Она не была красавицей, но такое лицо, какое было у нее, привлекательнее всякой красоты. Среднего роста, с хорошим бюстом, белизной лица, с немного приподнятым носиком и большими жгучими темными глазами, Гликерия Николаевна невольно приковывала к себе взор».
В пяти словах сказал о том же один из ее поклонников: «Черно-карие глаза и певучий голос».
Гликерия Федотова царила на сцене, когда ее редко снимали фотографы и кинооператоры. На известном снимке 1910 года актриса выглядит полной женщиной, а на портрете Валентина Серова – старухой. Не такой восхищались современники, для которых она казалась самой прекрасной.
Когда в драматическом классе Театрального училища девочку в 13 лет учитель попросил «для первого знакомства» прочитать письмо Татьяны Онегину, то «Гликерия разрыдалась от волнения. Но когда она собралась с духом и начала читать, то захваченные и тронутые ее исполнением слушатели начали рыдать сами, а в финале прослезился и учитель». Это испытание случилось три года спустя после того, как десятилетнюю Лушу приняли в балетный класс. Она и дальше бы в нем занималась, но когда на ее глазах во время выступления, наступив случайно на огонь газа, горевшего среди декораций, погибла охваченная пламенем балерина, танцевать больше не могла. И тогда ее перевели в драматический класс. То был третий судьбоносный случай в ее жизни.
Первому же случаю она обязана тем, что оказалась в Москве под фамилией приемной матери. После гибели в Крымской войне отца и смерти матери Луша осталась сиротой, жила со старым дедушкой, отставным чиновником, в просторном деревянном доме с садом и огородом на высоком берегу Оки. Поселившаяся в нем на лето дальняя родственница Позднякова обратила внимание на обаятельную девочку. К радости старика ее удочерила, отдала на руки няни Мавры Петровны и определила в пансион. Там она в 6 лет выучила первое стихотворение Пушкина, не зная, что это отрывок из поэмы «Цыгане»:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда…
Спустя год Гликерию отдали в немецкий пансион, который содержал поэт Федор Миллер. Там она выучила восемь строк его самого известного в русской литературе стихотворения. Эту считалочку знали все малыши в яслях и детских садах необъятного Советского Союза, как сейчас в России.
Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел Зайчик погулять.
Вдруг охотник выбегает -
Прямо в Зайчика стреляет:
Пиф-паф! Ой-ой-ой!
Умирает Зайчик мой.
Привезли его домой,
Оказался он живой.
В пансионате, где пролетели четыре года, появились друзья, дети поэта - Коля, ставший главным врачом Воспитательного дома, Вова, будущий профессор Московского университета. И любимая подруга. Здесь бы Луша воспитывалась и дальше, но когда эту девочку отдали в Театральное училище, в разлуке с ней она затосковала и заболела. Чудом выздоровела, когда очутилась в том же училище. Так произошел второй судьбоносный случай в жизни великой актрисы.
После дебюта на сцене Малого театра Гликерия запомнила слова поздравившего ее Михаила Щепкина, которого считала «моим богом»: «Ты счастливо выступила, зрители тебя поощряют, но если ты вообразишь, что все кончено, и бросишь работать над собой и своим недюжинным дарованием,— я тебя буду бить палкой!». Актриса восхитила корифея сцены.
На Пасху Щепкин взял Гликерию из училища, посадил на дрожки, сначала повез в свой большой дом с садом на Мещанской улице, (в нем теперь музей). А потом отправился с визитами к влиятельным друзьям, чтобы показать поразившую его актрису. В день рождения в 16 лет Гликерию Позднякову приняли в Малый театр. Через год она вышла замуж за актера Федотова и с тех пор стала известной под его фамилией.
Завет Щепкина чтила, современники поражались не только талантом, но и трудоспособностью, В Малом театре исполнила 321 роль. Играла во всех пьесах Островского, сочинявшего «под нее» роли героинь. Современников пленили образы Катерины в «Грозе», Ларисы в «Бесприданнице», актрисы Кручининой в «Без вины виноватые». В газетах писали: «Не было зрителя, который бы не плакал в течение всего акта вслед за артисткой…».
Выступать в Малом театре из-за болезни перестала в 1905 году. Но спустя семь лет нашла в себе силы выйти на публику по случаю 50-летия на сцене. Не хотела юбилея: «Я больная старуха. Я разучилась играть. Я не смею, я не должна ступить шагу по сцене! Где мне теперь играть?» Уговорила выйти последний раз на сцену Мария Ермолова. Никто не увидел старуху Федотову, всех потрясла царица Марфа. Когда занавес опустился, Малый театр задрожал от оваций. Тридцать депутаций возложили к ее ногам лавровые венки.
Не столь счастливой вышла долгая жизнь. Муж ушел спустя семь лет после женитьбы. Она похоронила единственного сына. Коротала дни в квартире на Чистопрудном бульваре с долгожительницей - верной Маврой. И ушла из жизни спустя год после 100-летия Малого театра.
